Бестолковая любовь

— Я расскажу сказку про молодильные яблоки! Мультик такой есть, — вдохновился Гриша Мухин, внук Арбузовой. — Иван перед отцом поступил честно: поехал искать яблоко. А вот другие два брата смылись и вместо похода пошли в ночной клуб! И пока Иван-дурак напрягался в своих приключениях, его братаны смотрели на стриптизерш и играли в казино, попивая текилу!

Нина ужаснулась и вспомнила мультик. Там дело обстояло именно так: два брата сидят в кабачке, действительно смотрят на танцы «красных девиц», играют в карты и пьют «вина заморские». По сути пересказано правильно…

— Гриша… — прошептала она.

Но Мухин вошел в азарт:

— А вот другая сказка! Дикарь охотится на мамонта и слушает по плееру Рики Мартина. Но тут входит Илья Муромец с лазерным автоматом. И нет мамонта, готов! Только это вовсе не мамонт был, а Катька Ивановская, заколдованная злым волшебником. И чары кончились, Катька встала из шкуры! А Илья Муромец говорит: «Я есть хотел, мяса жареного, а тут какая-то баба ни к селу ни к городу! Где мамонт? И вообще заткни свой «панасоник», я тащусь от Стинга, а не от твоей поющей обезьяны!» Потому что на плеере теперь поет Майкл Джексон. Но дикарь танцует, и Катька с ним: она же рада, что наконец расколдовал ась!

Ниночка внимательно, даже с удовольствием слушала.

— И тут у них родился ребенок. А папа говорит: «Я ему теперь все Илюшкины вещи отдам, потому что мой Илюшка — дурачок, а мне умный и послушный сын нужен! А своего Илью я убью, как сделал Иван Грозный!»

Илья с жутким воплем бросился на Гришу.

— Немедленно прекратите! — закричала Нина и хлопнула ладонью по столу. — Все могут идти домой! Собрание закончилось!

Но класс уже заразился вопросами.

Через пятнадцать минут бледной Нине, причесывающейся в учительской, сообщили, что девочки второго «А» устроили мальчикам настоящий допрос, выясняя, кто кого любит. Миша Лукин заявил, что никогда не сможет полюбить Надьку Ильину, потому что она большая и толстая. Надька разревелась и ушла в слезах.

Нине было уже все равно и хотелось припомнить Лукину его нехорошие экономические выкладки. О Сухомлинском и Песталоцци она забыла.

— Что же ты так, Миша! — укоризненно сказала Ниночка, спустившись в раздевалку. — Нельзя ручаться за всю жизнь. А вдруг в девятом классе ты пересмотришь свои убеждения? И влюбишься именно в Надю, которая к тому времени начнет заниматься аэробикой и станет тонкой и гибкой, словно Наоми Кэмпбелл. И отправится в фотомодели. Зато твоя Танечка потеряет грациозность, ссутулится и наденет очки от непрерывного чтения.

Миша покраснел и тоже бросился вон. К Нине подошел суровый, как возмездие, Гриша Мухин.

— Нехорошо получилось, Нина Юрьевна! — осуждающе сказал он. — Вы ведь смеетесь, а Миша насмешек не выносит. Он очень ранимый. И потом любовь — личное дело каждого. А в личные дела нельзя вмешиваться даже учительницам!

Очевидно, реформа учеников произошла сама собой, давно, быстро и практически незаметно для школы.

Ниночке хотелось домой, к маме.

Глава 18

Наконец рыдающую учительницу удалось успокоить.

— А почему мужчины не плачут? — вдруг спросила она, вытирая последние слезы.

Растолковывать взялся Мухин:

— А их, Ниночка, с детства так воспитывают, формируя у них на уровне подсознания особую программу. Если мальчика воспитывают «правильно» — а по закону рутины принято считать, что это именно и есть «правильно», — то ему с детства вдалбливают, что «мачо плакать не должен», «если ты заплакал — ты не мачо!». Когда девочка плачет, ее утешают, а когда мальчик — как это ни парадоксально и ни противоречит первому нормальному человеческому побуждению — стыдят, еще более нагружая нервы бедного ребенка… Хотя вообще-то что уж такого, если плачет пацан семи или восьми лет? Какое отклонение от какой нормы? Какой криминал? Ну, если ему уже пятнадцать, это да… Тут уже что-то особое по общему мнению. Только я и этого мнения не разделяю. В результате женщины плачут когда захотят, а мужики не позволяют себе этого. И по закону природы у них такая сдержанность выливается и в головные боли, и во всякие язвы-гастриты, и живут они обычно меньше… Зато плакать не умеют.

И тут ворвалась дама… Какая — ни братья Бакейкины, ни Потап долго не понимали, потому что ее нельзя было даже рассмотреть. Она непрерывно подпрыгивала и сновала по учительской взад-вперед без всякого толка. Хотя, наверное, смысл в ее беспорядочном движении имелся, но известный ей одной.

Наконец она перестала носиться и присела на стул возле бюстика Пушкина, а свою куртку повесила на огнетушитель. Ноги положила на соседний стул. Сменила сапоги на изящные туфельки, а сапоги лихо зашвырнула под стул. И горделиво вытянула вперед две полные ножки:

— Ну, каково? Только что купила! Как вам? По-моему, восторг? — Потом, глянув в очередной раз на робкую Ниночку с ее белоснежными кудряшками, дама внезапно брякнула: — Привет, Нинон! Овечка вы наша! Вовчик, можно так сказать?

Ве Ве призадумался:

— Если честно, Наташенька, по-моему, людей с баранами сравнивать как-то не очень…

— Ладно, расслабься! Ботвы не рубишь! Сие сравнение ни в коем случае не стоит так воспринимать — что, мол, с «баранами». Я очень люблю Нинон, и это знают все! — воскликнула Арбузова. Москвичи уже догадались, что это именно она. — Но я имею в виду ее прикольные милые кудряшки и ягнячью нежность. Нинон, ты у нас будешь — белая овца! Точно — белая овца! Я думала сегодня про тебя и поняла, кто ты есть.

Шокированные приятели потрясенно молчали. Ниночка тоже. Дама сорвалась со стула и опять заметалась по учительской, не останавливаясь ни на минуту и перебирая на ходу книги, журналы, тетради. Все подряд.

— Это — у Хармса, — продолжала писательница на ходу. — «А выше — белая овца, гуляет белая овца»! Целая поэмка про белую овцу.

Наконец Ниночка обрела голос:

— И… значит… эта овца — положительная?

Арбузова заверила ее, пробегая мимо:

— Еще кака-ая положиительная! Белая овца там — выше всех! И это — ты, Нинон!

— Олдовая панкерша, — пробормотал себе под нос Николай.

Сева услышал и усмехнулся.

— А вы, молодые люди? — вдруг повернулась детективщица к незнакомцам, бросив просматривать какой-то классный журнал. — Вы туристы? Но я вам доложу, что Маяковский, например, не любил ходить в походы.

Приезжие удивились.

— И Давид Бурлюк не любил.

— Почему? — не выдержал Николай.

— И Велимир Хлебников тоже. Ибо их манифест был таков — «Фу — туризм!».

Даму удалось наконец рассмотреть. Полная, стриженная под горшок, темноволосая и усатая. Видимо, в этих усиках, памятных всем еще по роману Толстого, и проявлялась ее гормональная недостаточность.

— Наташенька, они пишут про цыган, — объяснил Ве Ве. — Собирают материал. Москвичи.

Он именно так истолковал сорвавшуюся реплику Потапа.

— О-о! Как интересно! Просто восторг! — закричала Арбузова и снова начала носиться по учительской, на сей раз разглядывая географические карты.

Похоже, она вообще не умела находиться в состоянии покоя. Да, но как же она тогда смотрела всю жизнь в окно? — разом подумали все три путешественника. Никак не состыковывается…

— Цыгане! Кочевья! Гитары! Танцы! Песни! Зажигательные! Шумные! Веселье! Костры!