Бестолковый роман: Мужчины не моей мечты

Бригадир сантехников предложил сначала проложить трубы, а потом стелить пол. Потому что полы приходится ломать. Нина возмутилась? «Это как ломать! Вы что себе позволяете? Я тут света белого не вижу, работаю по 12 часов в сутки, а вы – ломать? Вон отсюда». И пригласила в бригадиры сантехников брата Васю. В Тетерино он лучше всех пас баранов.

Высоких должностей больше не было. Поэтому двоюродных братьев Петю и Федора, она устроила экспедиторами, потому что в Тетерино они лучше всех развозили баранов. Тетя Сима устроилась кассиром, потому что лучше всех в Тетерино считала деньги от продажи баранов. Сестра Валя стала заведующей столовой, потому что вкуснее всех в Тетерино делала из баранов шашлыки. Сестра Галя получила должность старшего маляра, потому что точнее всех делала на баранах метки краской. Сестра Надя начала работать у Нины заместителем, потому что больше всех ее любила.

Нина была спокойна. Друзья и родственники ее никогда не подводили. Поэтому Нина и стала приезжать на стройку два раза в неделю, во вторник и в пятницу. В пятницу – для того, чтобы подвести итоги и взять из кассы денег, а во вторник – для того, чтобы предупредить, что будет в пятницу.

Майя бегала по стройке и предлагала всем подстричься. Потом она ушла в отпуск и стала работать над разработкой художественной идеи. Эдуард отвечал на звонки, играл в шашки и много курил. Дядя Шура отказался от пластмассовых перекрытий и завез картонные коробки. «Ведь недостроенный дом так и называют – коробка», – размышлял он и думал, что был прав. Он резал коробки ножом для баранов, и на выкроенных кусках делал кладку из кирпичей, а потом накладывал цемент. Так было дешевле и быстрее. Бригадир сантехников дядя Вася отрезал в подвале все трубы и разместил там всех баранов. Им было тепло и уютно, потому что нигде не капало. Экспедиторы Петя и Федор находили для стройки самые экономичные материалы. С утра они объезжали все свалки и нагружали свои грузовики. В Тетерино столько добра не было, даже в районе. Поэтому они работали с удовольствием. Тетя Сима общественные деньги берегла и поэтому никому их не давала. Только Нине, Майе, Эдуарду и своей родне. Вале было жалко резать барашков, и столовую закрыли. Она попросила Майю показать, как надо стричь людей, и начала стричь баранов. Галя красила стены только внизу, потому что наверху ей было не достать. Нина сказала, что и так красиво. Надя перетащила свой стол в подвал, к барашкам. Потому что она их любила так же крепко, как Нину. Наверху им никто не мешал, потому что все рабочие готовились к сдаче первого этажа.

Все ждали приезда Главного. Он был занят. Занимался любовью со своей секретаршей Светой. Он покупал ей квартиру. А потом пошел покупать шторы. Пока не было Главного, весь этаж снаружи завесили большими простынями. Пригласили барабанщиков. На ступеньках постелили картон и разукрасили его под цвет ковровой дорожки. Тетя Сима дала деньги на шампанское, чтобы его разбить о стены нового дома... Все собрались на улице. Всех было 8 человек. Никого из них Нина в лицо не помнила и спросила, почему так мало осталось умных. Ее сестра Надя ответила: зато барашков стало больше, восемьдесят. Нина не стала думать и поправила свое шифоновое платье со шлейфом и капюшоном. Она в нем была загадочной и томной.

Наконец, Главный приехал. Его встретили барабанной дробью. Он зашел на верхнюю ступеньку и встал рядом с Ниной. Нина стала выше и начала говорить:

– Девчонки! Ой, что это я говорю. Здесь же не только девчонки. Родные мои! Друзья и товарищи! Коллеги! Как говорится в детской считалке, мы ехали, ехали и, наконец, приехали. Все мы положили много сил, чтобы возвести первый этаж этого многоэтажного дома. Много было трудностей. Не все смогли это выдержать. Остались самые стойкие. И я. Давайте же поаплодируем друг другу.

Раздались хлопки.

– Я буду краток, – начал Главный. – Спасибо всем. Если есть у кого-то вопросы, на все отвечу.

Вопросов не было. Под оглушительную барабанную дробь он повесил на шею Нины медаль «За вклад в развитие общества», а всем остальным пожал руки.

Дядя Шура с силой размахнулся и бросил на стену шампанское. Простыни съежились, потом растянулись в разные стороны и медленно съехали к ногам Главного. Без белых пеленок стены перекосились. Послышался звон разбитого стекла и шорох картонных коробок. Под звук разорванной бумаги все строение рухнуло. Все разбежались на безопасное расстояние. В воздухе плотной завесой повисла пыль. Когда она улеглась, стало видно, как в подвале, напуганные непонятным шумом, блеяли и бестолково толкали друг друга бараны.

Нина посмотрела на Главного. Его губы складывались в матерное слово. Нина схватилась за грудь – медали не было. Она спрыгнула в подвал, встала на четвереньки и начала искать свою награду. Бараны приняли ее за свою и успокоились.

Детский сад

Уродина

Это надо было суметь. Из моего курносого носа сделать орлиный, а из круглого овала лица – лошадиную морду. Именно так я выглядела на фотографии, сделанной нашим фотографом. На мое справедливое замечание он ответил: «Я тебя такой вижу». Я вспомнила свои детские фотографии.

Вижу, как маленькое круглое зеркало отражает высокий, тщетно прикрытый челкой лоб. Раскосые, кошачьи глаза. Пухлые, будто надутые от обиды губы. Круглые, спелыми яблоками, щеки. Ямочка на подбородке. Ловлю свой восхищенный взгляд. Чтобы никто не слышал, шепотом: «Какая я красивая!» Вдруг губы искривляются в ухмылке. Вместо глаз появляются щелочки. В центре зеркала – вздернутый нос. Пытаюсь выпрямить его пальцем. Не помогает. Потом ладонью. Никакого результата. Закрываю всей пятерней. Без носа лучше. Перед сном крепко завязываю бинтом. Думаю, к утру выпрямится. Просыпаюсь, снимаю повязку. Еще хуже. Посередине – красная полоса и вмятина. Растираю. Мочу холодной водой. Накладываю пластырь. Бесполезно. Курносый нос остался курносым. Тихонько плачу в кулак. Мое горе безутешно.

Отец за завтраком: «Почему глаза на мокром месте?» Молчу. Признаться стыдно. Если скажу, хочу быть красивой – засмеет. Скажет, рано в четырнадцать лет смотреться в зеркало. Он уже это говорил. Одна надежда на мать.

Посвящаю ее в самую страшную тайну. Успокаивает – не родись красивой, а родись счастливой. Ною. Не хочу счастливой, хочу красивой. Распускаю волосы. Они похожи на белый пух. Поднимаются вверх даже от легкого движения. Сестра канючит – хочу тоже белые. Пять лет, а туда же. Дергает мать за рукав – почему у Ленки белые волосы, а у меня черные. Мать ее утешает – зато ты у нас красавица. А она, смотри, какая страшненькая. Красавица мне показывает язык и заливается смехом. Опускаю голову вниз и смотрю на всех исподлобья. Если смотреть на нос сверху, он кажется ровным. Так и хожу. Не поднимая глаз. Иногда издалека разглядываю себя в зеркало. Мать ловит за непристойным занятием. Говорит, с лица воду не пить. Отец добавляет – в кого ты у нас такая уродилась. Значит, уродина.

Не хочу идти в школу. Боюсь показаться на улице. Закрываю голову платком. Не помогает. Нос все равно не прикроешь. Притворяюсь больной. Отец заставляет мыть посуду. В воду капают слезы. Одна задержалась на кончике носа. На боку блестящего чайника слеза отражается бородавкой. Дальше – хуже. Глаза красного цвета. Не понимаю, как я могла принять их за зеленые. Расставлены так широко, что можно вместить третий. Щеки – вовсе не спелые яблоки, а лысые поляны. Ямочка на подбородке, как выбоина на дороге. Кожа неровная. Трогаю. На ощупь – шершавая. Губы толстые. Одна больше другой. Чудовище. С таким лицом жить невозможно. Сажусь на табуретку. Закрываю голову руками. Пусть никто не видит.

Звонок в дверь. Это Ирка, моя верная подруга. Красавица. Тряхнула рыжими волосами. Они у нее, как у моей любимой куклы – густые и волнистые. Блестят и отражают свет. Глаза большие, почти круглые. Как у цыганки. Губы тонкие, будто нарисованные. И уже видна грудь. Не то, что у меня. Мать сказала – прыщики надо прижигать. Отец как-то дотронулся, поморщился. А Ирка, как с картинки из журнала мод. Ей уже можно дать все восемнадцать. Покрутилась, показала новую юбку. Ноги приоткрылись. Ровные, как выточенные. Я на свои даже смотреть не буду. И так ясно, что кривые.

Позвала на улицу. Говорит, зайдем к ней, портфель оставить. Хорошо, было темно. Говорю, ты иди, а я здесь постою. Ты что, возмутилась, давай заходи, чаю попьем. Мотаю головой. Ты сначала спроси у родителей, можно ли мне зайти. Глаза от удивления сделались еще больше. Зачем спрашивать? Я ей шепотом – все изменилось. Она отпрянула. Наверное, поняла, что на меня смотреть невозможно. Объясняю. Понимаешь, я раньше не знала. Теперь знаю. Я – уродина. И отец с матерью так говорят. Не хочу пугать твоих родителей. Спроси, если они смогут вынести мое уродство, то зайду. Ирка потрогала мой лоб. Но у родителей спросила. Разрешили. Сами ушли в другую комнату. Наверное, специально. Чтобы не было так противно на меня смотреть. Чаем обжигалась, хотелось выйти на улицу. Там было темно.