Бесы 3.0

Обернувшись и увидев знакомое лицо, Оливин скривился, словно от боли.

– Махаллат, чтоб тебя!.. Сколько раз повторять – выходи на час раньше. Нас могут увидеть вместе!

– Надоела мне эта корпоративная конспирация. Что за детский сад? Андрюш…

– Прекрати, – зашипел Оливин. – Прекрати называть меня по имени. Ты знаешь правила…

– А ночью всё было не по правилам, – девушка прижалась к нему крепко-накрепко. – Ой как не по правилам всё было.

– Это не повод нарушать дисциплину. С этого всё и начинается…

Монахова отпрянула.

– Дурак ты, Оливин!

Девушка нажала на клавишу «пуск», и из автоматической кассы вылез билет.

– Поедем на обычной электричке, – решительно сказала она, запуская в автомат свою порцию мелочи. – Я тоже на мели. Хорошо, что сегодня зарплата – будет, чем за «мерина» проставиться.

– Кстати, а где он?

– Всё еще в автосалоне, где-то на Каширке. Вечером заберу.

– А у тебя права-то есть?

– Шутишь, пять лет назад получила.

– Пять? А сколько ж тебе?

– Зайди в отдел кадров, анкету прочитай! – ответила девушка и проскочила за турникет.

Через пару минут оба стояли в тамбуре пригородного электропоезда и наблюдали за тем, как пара алкашей пытается отжать на ходу двери, чтобы выпустить из тамбура табачный дым от своих вонючих самокруток.

– Может, в вагон пройдём, – предложила Монахова.

– Надо привыкать, – давясь от едкого дыма, ответил Оливин. – Завтра идём на «Серп и Молот». Считай, что у нас сейчас тренировка.

– На «Серпе» таких чудиков не встретишь, там всё цивильно! – усмехнулась Монахова.

Чудики кинули презрительный взгляд в сторону своих соседей по тамбуру и, задымив самокрутками ещё сильней, продолжили попытки отжать дверь.

– А кто там на «Серпе» сейчас главный? – спросил Оливин.

– Некто Гарин Данила Сергеевич.

– Кто это?

– Двадцатилетний пацан, зять Иосифа Раппапорта. Он в нашем «Мордоре» живёт, в башне «Меркурий», в пентхаусе.

– И как, справляется?

– На заводе жесть. Тридцать процентов сократили. Сначала работяг, потом среднее звено. На очереди новая волна сокращений. Нас как раз пригласили, чтоб прокачать мозги оставшимся «белым воротничкам» на тему нематериальной мотивации, оптимизации и всё такое…

– Развлечёмся!..

Глаз Оливина горел. Щеки покрылись румянцем. По коже забегали мурашки. В голове возникла картинка глотающей каждое слово аудитории.

– Слушайте меня, бандерлоги! Подойдите ближе, ближе, я сказал…

Оливин обожал повторять эту фразу удава Каа из «Маугли». Ему нравилось управлять и манипулировать аудиторией, он получал от этого какое-то животное наслаждение.

Впрочем, не все были согласны с его управленческой стратегией. Один из бомжей вдруг оторвался от попытки отжать дверь и спросил:

– Эй, слышь, ботан, ты кого бандерлогом назвал?

От такого развития сюжета Оливин как-то вдруг замер, побледнел, прижался к холодному тамбурному металлу. Засунув руки в карманы, он молча наблюдал, как к нему приближается дымяще-смердящая угроза.

Монахова попятилась назад, к противоположной двери, испуганно шепча:

– Только не это… Только не это…

– Так кто бандерлоги? За базар ответишь? – наступал бомж.

– Это он не про вас. Это такая фраза из мультика, – попыталась вступиться Монахова.

– Не парься, пигалица. Знаю всё про фразу. И про таких хмырей, как он, знаю. Меня из-за такого с работы выперли.

Бомж выбросил свою самокрутку на пол и ухватил Оливина за грудки.

– Только без рук, пожалуйста! – взмолилась Монахова.

Она была сильно испугана. И боялась вовсе не за Оливина.

Второй бомж, видимо, уловив волну, буркнул:

– Валентиныч, отстань от парня! Видишь, он в штаны наложил.

Воинственный бомж чуть умерил свой пыл. Отпустив Оливина, он снисходительно произнёс:

– Ладно, ботан, живи. Дверь отжать помоги.

– Обязательно, – прошипел в ответ ботан и, вынув руки из карманов, резко ударил бомжа по ушам.

Тот как-то глухо всхлипнул, стал было осаживаться, но неожиданно ловкие и сильные руки ботана остановили падение. Оливин подхватил падающего, прислонил его одной рукой к тамбурной перегородке, а второй рукой стал бить того по лицу. Неспешно, размеренно и очень точно, так что захлебывающийся от смеси крови и собственных зубов бомж даже кричать не мог, лишь что-то булькал в ответ.

– Андрей, прекрати, – шептала Монахова, но шептала неуверенно и робко, словно зная: кровавый спектакль закончится, только если занавес решит закрыть сам режиссёр.

Когда тушка бомжа окончательно обмякла, а лицо превратилось в кровавое месиво, Оливин приподнял того над полом и швырнул в сторону.

Второй бомж со страха так рванул одну из дверей, что та вдруг зашипела, резко распахнулась и тело некогда воинственного приятеля быстро, юрко и почти бесшумно проскользнуло в проём.

Примерно с минуту тамбурная троица растерянно смотрела то на открытую дверь, то друг на друга.

– Может, стоп-кран дёрнуть? – предложила наконец Монахова.

– Скорость маленькая, полежит немного на насыпи и очухается, – сказал Оливин.

Оба посмотрели на державшего дверь второго бомжа. Тот отпустил дверь и безвольно произнёс:

– Валентиныч и не такое видывал.

Затем тот быстренько прошмыгнул из тамбура в вагон и был таков.

– На следующей станции в милицию пойдёт, – предположила Монахова.

– Никуда он не пойдёт, – ответил Оливин, вытирая кровь с рук влажными салфетками, которые всегда носил с собой. Белая рубашка тоже была в крови. – Вот ведь козёл какой, новую рубашку забрызгал. А сегодня важное совещание…

– Зайдём ко мне на сорок третий, там застираем, – предложила Монахова и нежно улыбнулась.

Оливин тоже улыбнулся. Он вдруг вспомнил, как хорошо им было сегодня ночью. А ещё он почему-то вспомнил школу, факультатив по истории и улыбку той самой девочки, то ли Анастасии, то ли Александры. Он вспомнил, как бил её. А та ничего не понимала и зачем-то ему улыбалась. Он вспомнил, как оказался в полиции, как отец порол его ремнем до остервенения. Перед глазами мелькнула кадетская школа, институт. Снова чья-то окровавленная улыбка и страх разоблачения. Вспомнился психиатр Аристофан Ильич, прописавший какую-то дурь, от которой сильно болела голова. Негритянка с семинара в Воронеже, молдаванка с семинара в Париже. Лолита – жена шефа и их свидания по вторникам и четвергам. Всё спуталось в голове. Ничто в жизни не имело логики и смысла ровно до того момента, пока не появилась она – «Вертикаль».