Бесы пустыни
Шрифт:
Равнина затрепетала и — вздрогнула.
Гиблый вернулся на круги своя, накопив сил и дав становищу сколько дней отсрочки. В замешательство пришли все, кто не догадался воспользоваться перемирием и не пополнил свои запасы дров, питьевой воды и брошенных фиников, валявшихся на соседних холмах в зоне вокруг колодца с южной стороны, что отделяла его от поселения чужеземцев.
Ветер напряг все силы, и по всей великой равнине пошли перемены. Протянулись новые дюны и барханы и исчезли старые. Целые холмы переместились со спины Акакуса и из-за населенного бесами Идинана и опустились на просторы равнины. Дома в
Перед палаткой вождя ветер разостлал нежный коврик из легчайшего песчаного золота, словно вытканного волнами расшитого руками непорочных дев, и всякий раз, как его попирали ногами посетители и гости, упрямец дул и принимался рассчитывать заново линии и завитки, импровизируя на ходу.
Муса явился, чтобы увидеть вождя.
Остановился у кольев и прислушался. Ветер стих, и он спрятал голову в палатку. Заполз в угол змеей по песку, притаился молча. Шли долгие разговоры со знатью о караванах, о городе Вау, превратностях судьбы и свадьбе Ухи. Ближе к полуночи помянули, как водится, и гиблый. Посиделки закончили разговором о конце света и приготовились расходиться. Вождь вышел, проводил всех на несколько шагов от палатки, потом вернулся, присел на корточки у погасшего тайного очага, бормоча ночные краткие молитвы из Корана. Тут дервиш вылез из угла и поприветствовал шейха племени сдавленным смешком. Вождь также ответил ему шуткой:
— Ты что же, на гордецов походить хочешь, напяливаешь на голову бог весть какую важную чалму?
— Ха-ха. И этот лоскут ты важной чалмой величаешь?
— Я еще не видал, чтоб ты в компаниях сиживал.
— Ха! Терпел я гиблый, терпел, но отчаялся. Посчитал лучше надеть маску, защититься от пыли. Ветер мне каждые сутки три порции песка наваливает. Хе-хе-хе!
— Хе-хе-хе! Это возмездие, брат, чтоб понял ты все-таки мудрость повязки на лице кочевника.
— Я никогда этой мудростью в своей жизни не пренебрегал, господин наш шейх, однако, признать должен, они перебарщивают. А ты ведь учил нас, учил, что умеренность — бог радости.
— Ишь ты, заговорил как мудрец. Ты — мудрец, Муса?
— Я — дервиш!
— Ну и что же? Разве есть в Сахаре тварь какая, чтобы с дервишем в мудрости соперничать?
Вождь взял в руки чайник с подноса на скрытом очаге. Нацедил стаканчик, преподнес его гостю.
— Слышал я, ты в отъезд собираешься? — сказал дервиш.
— Куда ж это?
— Назад. К юго-западу от населенного духами.
— И ты это называешь отъездом?
— Всякое отступление в Сахаре — отъезд. Кто на пядь отступит, покорится, почитай, всю землю отдал.
Муса хлебнул чаю, вождь улыбнулся, заметил:
— Не вижу повода для беспокойства. Сахара, слава Аллаху, широка.
— Широка-то широка, однако перед народом Вау — узкая, брат.
Шейх бросил на него любопытный взгляд. Муса повернул в другую сторону:
— Однако я к тебе, вправду, посоветоваться пришел по другому поводу.
— По доброму, даст бог?
Гость стащил с головы свою худую маску, обмотал вокруг шеи. Устремил взгляд наружу, во
тьму, чтобы вперить свой косой глаз в лицо вождю.— Я хотел бы потолковать о принцессе, — сказал он. Шейх понимающе кивнул, и дервиш продолжал:
— Поговаривают, она в заложниках за Ухой теперь числится. Вождь рассмеялся. Приподнял для приличия нижнюю полоску своего литама, прикрыв рот, окаймленный линией серебристых усов, сказал:
— Такой язык для этого дела не годится.
— Не понимаю.
— Это я не понимаю, что ты имеешь в виду под словом «заложник». Когда люди об основах религии ведут разговор, они другим языком разговаривают.
— При чем тут религия, когда речь идет о вступлении мужчины с женщиной в супружеские права?
Вождь снова рассмеялся.
— Как же? Разве не религия была той силой, что первой сына Адама на союз с женщиной сподвигла?
Муса молчал. Ветер неожиданно задул с новой силой. Муса решил обрядиться в одежды факиха:
— Я полагал, что Аллах сотворил это, а не религия.
— Верно. А какая тут разница?
— Имам разницу видит. Все факихи-богословы видят разницу.
Здесь промолчал вождь, а дервиш пошел с другого края:
— Я не за тем к тебе пришел, чтобы спор о религии устраивать. Просто меня удивило, что я последний, кто об этом узнает.
— Господи, да мы до сих пор едва лишь фатиху прочитали — не больше!
— А что, религия другие обряды знает? — въедливо продолжал дервиш, — чтобы что-то, кроме фатихи, читать для освящения такой связи?
Вождь смутился, потянулся к охапке дров, подтащил к очагу.
— Истинно так, — сказал он, — такая связь нуждается в особых обрядах.
Он помолчал, затем поправил себя:
— Тут люди дело решают, а не религия.
Ветер дунул с новой силой. Край палатки затрепетал. Муса следил за пылинками, поднявшимися в воздух в свете пламени, вспыхнувшем и охватившем новую порцию дров.
Муса отпил глоток чая из стаканчика, а вождь спросил со злорадством в голосе:
— Что же это, однако, получается? Не знал я, что ты такой любопытный!
Муса вперился косым глазом во тьму, и одновременно, другим глазом, следил за язычком пламени, танцевавшим вверх и стелившимся по земле в порывах сквозняка, проникавшего из-под углов палатки вовнутрь.
Шейх употребил все свое хладнокровие в голосе, то хладнокровие, с которым разумные люди Сахары говоря, пытаясь скрыть глубочайшее напряжение:
— Ты мне не нравишься! Что вообще случилось?
Муса не ответил. Молчал, пока не погаснет огненный язычок. Вождь заметил в его глазах блеск, перед тем как огонь потух.
— Ты не слышал ее, — сказал дервиш. — Как она на амзаде играет. Ты не в состоянии представить, что этот амзад с головами мужчин творит. Ты когда-нибудь в жизни этот язык слышал? Ответь, ради бога…
Шейх улыбнулся. Однако дервиш не заметил улыбки — огонь в земляной печке погас. Только ветер все ревел в пустоте.
— А что же, — заговорил вождь, — водится в Сахаре мужик, что этого языка не слышал? Все мы когда-то этим пламенем пылали.
— Но ведь она — фея! Чистая фея, бесподобная по мастерству. Вся равнина на этом сходится. Я забыть не могу, не в состоянии… Может, потому, что тогда с ней вместе этот бес, Удад, песню пел, голосом у джиннов напрокат взятым… Ты слыхал, как поет Удад?