Бьется сердце

Топот ног по коридору. У самой двери остановились. Голос Сергея — о чём-то ещё там они не договорили… Боже, как они долго! Ага, ребята прощаются.

— Надежда Алгысовна, что так поздно?

— Да вот, дополнительные занятия… Как это в армии говорят: ваше приказание исполнено…

— «Выполнено».

— Так точно. Кстати, могу поздравить, Сергей Эргисович: ваш Кудаисов сегодня честно заработал первую в жизни пятёрку по математике.

— Пятёрка! Надежда Алгысовна, я рад. И за вас рад, и за парня.

Такая радость на лице! Смешно думать, что от мальчишеской пятёрки. «Я за вас рад». Боже мой, но почему же я молчу? Надо задержать его разговором, он ведь уже снял с вешалки шляпу.

— Сергей Эргисович… — Пальцы её нервно щёлкали замком портфеля. — Сергей Эргисович, а мне, знаете, вспомнилось… Вон видите дерево?

— Лиственница.

— Ничего она вам не напоминает? Ну да, вы, конечно, уже сто раз успели позабыть… А вот некоторые помнят и до сих пор. Тринадцатилетняя девчонка, страшно глупая, хочет обратить на себя внимание кое-кого. И ничего лучше не придумывает, как взобраться на дерево, на виду всей школы. Туда забралась, а назад никак, ужас в глазёнках… И тогда самый ловкий лезет на лиственницу и возвращает эту дурёху на землю…

— Ну как же, помню! Девочка так обхватила его шею, что едва не задушила спасителя. А когда спустились, она ему в благодарность, ещё и в волосы вцепилась… Хорошо помню.

— А я и на час не забывала. Вечер после кино… Одна варежка на двоих… Так давно, так давно! Вот и лиственница с тех пор почернела.

— Но ведь зима, Надежда Алгысовна. А по весне, надо думать, опять зазеленеет. Если хотите знать, Надя…

Что она слышит! «Надя»…

— Сергей!

Но тут дверь в учительскую распахнулась. На пороге стоял Фёдор Баглаевич, как ключник, увешанный ключами.

— А-а! Тут ещё живые души, оказывается… Что, Серёжа, отзаседались? А вы, Надежда Алгысовна, всё со своими неучами возитесь?

— Дополнительные занятия, — едва выдавила из себя Надежда Алгысовна, глядя в одутловатое лицо директора.

— Так-так, молодцы, молодцы… Сейчас только оденусь, и вместе пойдём. Что-то я в темноте видеть стал худо.

— Надюшка, дорогая! Последнее время ты совсем как наша якутская весна, — изволил пошутить за ужином Тимир Иванович. — С утра метёт, в обед травка зеленеет. Ни с того ни с сего вернулась радостной, будто по лотерее выиграла.

— А я и вправду выиграла!

— «Волгу»?

— Чуточку счастья выиграла.

— Я предпочёл бы «Волгу»!

Она проверила тетради и продолжала сидеть просто так, рисовала на листке цветочки и лица.

А муж всё не спит. Дожидается…

Делать нечего, она собрала портфель, проведала детей, стала медленно раздеваться. Может, всё-таки он уснул?

Осторожно отвернула одеяло, прилегла с краю, стараясь не дышать. Как бы не так! Через минуту рука его медленно, словно сама собой, поползла по шёлку. Надежда подумала с тоской: вот, началось. Сейчас он поцелует меня в шею, потом повернёт к себе. Как по нотам разыгрывается — все двадцать лет.

— Спи… Тима.

— Да ведь не поздно.

— Устала я.

— Вот-вот — два дополнительных на одной неделе! Совсем себя не жалеешь. И меня не жалеешь…

— Давай спать.

— Может, я обидел тебя? Ну ладно, спи. Спи, пташечка моя. Просыпайся утром весёлой.

«Тут он поцелует меня в плечо», — подумала Надежда. И точно — он приложил к её плечу губы, откинулся навзничь и через минуту уже похрапывал. Счастливый человек!

Она осталась одна. Одна со своими счастливыми и грешными мыслями, со своей памятью, хранившей каждое его словцо, каждый жест. Расцветет, сказал. Придёт весна, и снова расцветёт то, что кажется погибшим навек. «Если хотите знать, Надя…»

Богопротивный этот Кубаров, сам чёрт его подгадал именно в такой момент! «Если хотите знать, Надя…» Что знать, Серёжа? Да, я хочу знать, я очень хочу! Что тебе не дали досказать?

Другим не понять: почему мужчина-красавец в холостяках? Почему он вернулся в Арылах? Сергей из особой породы — верных, вечных. Если даже Майка столько лет бережёт в душе своего Сеню, давно погибшего, то почему бы и Сергею все годы не беречь их любовь? Ведь она-то не погибшая, она живая, горячая! И вот они снова рядом, стоит только протянуть руку.

Да, она вышла замуж, не дождалась его. Но все годы она жила только им одним. Придёт весна, и зазеленеет…

Постой-погоди, словно сказал ей другой, трезвый голос. Погоди, мечтательница! Ты о детях своих подумала? А учительская твоя репутация? А эти честные твои, незапятнанные годы, целая жизнь, прожитая с мужем? Можно ли лежать рядом с ним и нежить в мыслях другого!

Она опасливо отодвинулась. Только что он униженно просил её о ласке, а она оттолкнула его…

Надежда крепко обняла мужа.

— Ы-ы… — замычал тот сквозь сон. И повернулся спиной к жене.

XV. Галилей, Архимед и Лэгэнтэй Нохсоров

На большой перемене учащиеся столпились у доски объявлений.

«Внимание! Внимание!

Сегодня после шестого урока в физическом кабинете встреча.

Старейший колхозник Л.М. Бахсытов будет беседовать с теми, кто его захочет послушать.

Приходите, не пожалеете!»

— Что за Л.М.Бахсытов?

— Сказано — «старейший колхозник»…

— Ребята, да это же Лука-пастух с фермы!

— Ха-ха, вот номер. Оказывается, и Лука теперь проводит встречи…

— Мы с ним раз двадцать за день встречаемся!

— Расскажет нам старик, как коровам хвосты крутить…

— Ой, смеху!

На другой день, припадая на левую ногу, Лука Максимович браво шагал по школьному коридору. Был он маленьким, сивеньким старичком в меховом жилете, со спины совершенный подросток. И только жидкая, прядями свисавшая бородка на дублёном лице выдавала его возраст.

Он вздрогнул, когда, загрохотав крышками парт, поднялся в приветствии класс. Но растерянности не выказал, степенно, в пояс поклонился в одну, в другую сторону. И взял быка за рога.

— Ты чего это мне так хлопаешь? — выставив бородёнку, спросил у парня на первой парте.

— Приветствую вас, Лука Максимович, — это был Юрча Монастырёв. — Рад встрече. Вас, Лука Максимович, приветствую. Старейший вы колхозник, Лука Максимович.

— А-а, за старость, значит. За чёртову эту бороду!