Бей в точку

Этого приглашенного мэтра я знаю. Ему шестьдесят. Он всегда появляется в исключительно дорогих, роскошных туфлях. Но мое восхищение он заслужил не этим: каждый раз, когда я спрашиваю его, как у него дела, он неизменно отвечает: «Лучше всех. Сажусь на девятичасовой, и через час я уже в своем Бриджпорте».

В данный момент он сидит, подперев рукой подбородок, и щеки свисают, как уголки скатерти со стола. Глаза закрыты.

Еще здесь находятся: врач-практикант, вроде меня или Акфаля, из отделения в другом конце здания (эта молодая китаянка по имени Джин Джин порой впадает в такую депрессию, что не может ногой пошевелить без посторонней помощи), наши четверо студентов-медиков и главный врач-резидент. Комната отдыха всецело принадлежит нам, после того как мы изгнали из нее пациентов в казенных халатах, смотревших телевизор в тайной надежде умереть не на больничной койке. Извините, ребята. В вашем распоряжении есть холл.

Как же я устал, едрёнть.

Один из студентов — не мой, а Джин Джин — зачитывает вслух бесконечное описание анализов работы печени, от и до. А они вообще ни к чему. Больной поступил с сердечной недостаточностью. И поскольку анализы оказались в порядке, на кой хрен он это читает?

Но все молчат.

В моем воспаленном воображении стена напротив покрывается плесенью. Борясь с сонливостью, я пытаюсь держать один глаз — обращенный к врачу-резиденту — открытым в надежде, что хотя бы половина мозга отдыхает. Бум — ударяюсь затылком об стену. Значит, снова вырубился.

На часах 7:44.

— Мы вас утомили, доктор Браун? — спрашивает меня главный врач-резидент.

Окончив резидентуру, она решила остаться у нас еще на год — вот он, «стокгольмский синдром». Из-под белого халата выглядывает пикантная юбочка, а при этом выражение лица у нее такое, будто она сейчас спросит: «Это не вы нагадили в мои туфли?»

— Не больше обычного, — отвечаю, незаметно растирая физиономию. А на стене-то и в самом деле растет плесень, пусть даже в глазах у меня двоится.

— А вы не хотите рассказать нам про мистера Вилланову?

— Отчего же. Что именно вы желаете услышать? — спрашиваю я, пытаясь сообразить, кто это такой. Может, еще один псевдоним Скилланте?

— Вы распорядились сделать компьютерную томографию грудной клетки и ягодиц этого больного.

— Ну да. Эссмана. Пойду-ка я проверю.

— Не сейчас.

Я снова сажусь и левой рукой вроде как утираю нос, а правой незаметно нащупываю пейджер.

— У него болевые ощущения в правой ягодице и под ключицей на фоне пассивной кожной анафилаксии. [35] — говорю. — Симптомы напоминают горячку.

35

Можно подумать, вам интересно, что это значит.

— А между тем жизненно важные органы работают нормально.

— Да, я заметил.

Мой большой палец нажимает кнопку бипера так быстро, что я бы и сам не уследил. Раздается победоносный сигнал тревоги, я бросаю взгляд на дисплей и вскакиваю как ошпаренный.

— Блин. Срочный вызов.

— А если я вас попрошу посидеть до конца летучки? — обращается ко мне главный врач-резидент.

— Не могу. Больной, — отвечаю я. Что сущая правда, хотя и вне связи с предыдущим. А своим студентам я бросаю на ходу: — Кто-нибудь из вас посмотрите статистику по гастрэктомии на предмет рака клеток. Увидимся позже.

Еще несколько секунд — и я свободен.

Чувствуя, что слишком медленно соображаю, чтобы разобраться сейчас со Скилланте, я раздавливаю между пальцев капсулу моксфена, высыпаю порошок в ложбинку, образующуюся при отставленном большом пальце, и втягиваю носом.

Ноздри охватывает пожар, темнеет в глазах. В себя мне помогает прийти бурно заурчавший желудок.

Надо срочно что-то съесть. Компания «Мартин-Уайтинг» наверняка предлагает в нашей больнице бесплатный завтрак, но на это у меня нет времени.

Возле грузового лифта сложены грудой использованные подносы, и там я нахожу нераспечатанную пластиковую миску с корнфлексом и сравнительно чистую ложку. Молока нет, зато обнаруживается полупустая коробочка с взвесью магнезии. В известных обстоятельствах, поверьте, это как минимум не хуже, а то и лучше.

Я уединяюсь со своей добычей в пустой палате и, выбрав койку возле двери, сажусь на краешек матраса в желтых пятнах от мочи. Только я успеваю отправить в рот первую ложку, как из-за ширмы раздается голос:

— Кто здесь?

Доев свой завтрак — на это уходит четыре секунды, — я догоняю его еще одним моксфеном, а затем встаю и, обогнув ширму, подхожу к отнюдь не свободной койке.

Передо мной молодая женщина. Красивая, 21 год.

Красота в больнице — вещь редкая. Равно как и молодость.

Но сражен я не этим.

— Вот так сходство! — вырывается у меня. — Один в один.

— С вашей подружкой?

— Да.

На самом деле весьма отдаленное — что-то такое в глазах, а может, еще в чем-то, — но в моем нынешнем состоянии я малость обалдел.

— Неприятный разрыв? — спрашивает молодая женщина.

— Умерла, — отвечаю.

Она воспринимает это как шутку. Наверно, из-за моксфена у меня какое-то не такое лицо.

— И теперь вы спасаете людей?

Я пожимаю плечами.

— Банальная история, — замечает она.

— Если не считать того, что я отправил кучу народа на тот свет.

А про себя думаю: «Может, мне уйти, все равно то, что я несу, это не я, а наркотик».

— Медицинские ошибки или серийный убийца?

— Всего понемножку.

— Вы медбрат?

— Я доктор.

— На доктора вы не похожи.

— А вы не похожи на больную.

Это правда. Она пышет здоровьем — по крайней мере, чисто внешне.

— Скоро буду.

— Почему?

— Вы мой лечащий врач?

— Нет. Спрашиваю из любопытства.

Она отводит взгляд:

— Сегодня мне отрежут ногу.

Я, после короткой паузы:

— Решили ее пожертвовать?

Ее смех прозвучал резко.

— Да. Мусорному баку.

— А что с вашей ногой?

— Рак кости.

— Где?

— Колено.

Любимая территория остеосаркомы.

— Можно взглянуть?

Она откидывает покрывало, а вместе с ним задирается нижняя сорочка, открывая сияющий лобок. Обработан по моде: безволосый. Из промежности тянется ниточка с голубым тампоном. Я поспешно натягиваю покрывало.

Осматриваю колени. Правое заметно опухло, особенно задняя поверхность. На ощупь большое скопление жидкости.

— Ух.

— А если поподробнее?

— Когда вам последний раз делали биопсию?