Без единого свидетеля

Мораг смотрела с подозрением, очевидно, не полностью убежденная в чистосердечности заботы, проявляемой констеблем по отношению к кошке. Но свои мысли она решила оставить при себе, так что их знакомство закончилось вежливым прощанием; после этого Барбара бегом покинула здание и запустила руку в сумку, нащупывая мобильный телефон.

Он зазвонил, когда она подносила палец к кнопкам — набрать телефон Линли. Высветился номер Скотленд-Ярда.

— Конс… Конс. Констебль Хейверс?

Это был голос Доротеи Харриман, но Барбара с трудом узнала ее.

— Я, — ответила она. — Ди, что с тобой?

— Конст… Хейв… — выговорила Харриман.

И Барбара поняла, что секретарь рыдает.

— Ди, Ди, возьми себя в руки. Ради бога, говори, что случилось?

— Его жена, — всхлипнула Доротея.

— Чья жена? Какая жена? — Барбара чувствовала, как страх затапливает ее, потому что была только одна жена, о которой она могла сейчас подумать, только одна женщина, рассказать о которой ей могла секретарша отдела. — Что-то случилось с Хелен Линли? Она потеряла ребенка, Ди? Что?

— В нее стреляли, — выдавила Харриман. — В жену суперинтенданта стреляли.

Линли увидел, что Сент-Джеймс приехал за ним не на своем старом ровере, а на полицейской «панде», которая примчалась от больницы Святого Фомы с мигающим маячком и воющей сиреной. О последней детали Линли догадался, потому что именно таким манером они переехали реку обратно к больнице, сидя вдвоем на заднем сиденье; на переднем сидели два хмурых констебля из Белгрейвии. Поездка заняла всего несколько минут, которые Линли показались часами. Движение перед ними расступалось, как воды Красного моря перед народом Израиля.

Старый друг держал его за руку всю дорогу, словно боясь, что Линли выскочит из машины.

— Сейчас с ней работают реаниматоры, — говорил он. — Переливают кровь. Сказали, у нее первая группа, резус отрицательный. Самый распространенный тип. Но что я говорю, ты ведь это и так знаешь, да?

Сент-Джеймс прокашлялся, и Линли посмотрел на него. В этот момент он почему-то вспомнил, что когда-то Сент-Джеймс любил Хелен и в течение многих лет надеялся стать ее мужем.

— Где? — Говорить было больно. — Саймон, я же просил Дебору… Я просил, чтобы она…

— Томми.

Пальцы Саймона сжались.

— Тогда где? Где?

— На Итон-террас.

— Прямо перед домом?

— Хелен устала. Они подъехали к дому и разгрузили перед входом пакеты. Дебора поехала в гараж. Поставила «бентли», а когда вернулась к дому…

— И она ничего не слышала? Ничего не видела?

— Хелен была на крыльце. Сначала Дебора подумала, что у нее обморок.

Линли поднес ладонь ко лбу. Он сжал пальцами виски, будто это помогало думать.

— Как она могла так подумать… — проговорил он.

— Крови практически не было. И у нее — у Хелен — темное пальто. Какое — темно-синее? Черное?

Оба они понимали, что цвет пальто не имеет значения, но подробности отвлекали, а им необходимо было отвлекаться, чтобы не думать о немыслимом.

— Черное, — ответил Линли. — У нее черное пальто.

Кашемировое, доходящее почти до лодыжек, и она любила носить его с сапогами на таких высоких каблуках, что сама смеялась над собой в конце дня, когда едва могла доковылять до дивана и упасть, утверждая, что она — бездумная жертва итальянских дизайнеров, которые воплощают в обуви свои нездоровые фантазии о женщинах с плетками и цепями. «Томми, спаси меня от меня самой, — шутила она. — Только китайцы издевались над женской ногой изощреннее, чем нынешние производители обуви».

Линли посмотрел в окно. Тротуары были заполнены пешеходами, и он догадался, что они уже пресекают реку по Вестминстерскому мосту. Люди, мимо которых они проезжали, были замкнуты внутри собственных мирков; звук сирены и пролетающая стрелой полицейская «панда» вызвали у них лишь краткое удивление: кто? что? И потом они забывали о машине, потому что на этот раз несчастье коснулось не их.

— Когда? — спросил он Сент-Джеймса. — Во сколько?

— В половине четвертого. Они собирались выпить чаю в «Кларидже», но так как Хелен устала, передумали и поехали домой. Решили, что попьют чай там. Купили по дороге… Я не знаю… кексов? Пирожных?

Линли с трудом воспринимал информацию. Сейчас было без пятнадцати пять.

— Час? — спросил он. — Больше, чем час? Как так получилось?

Сент-Джеймс не сразу ответил, и Линли, обернувшись, отметил, что лицо Саймона осунулось — осунулось куда сильнее, чем обычно, хотя друг от рождения был сухопарым человеком.

— Саймон, как так получилось? — повторил он. — Почему прошел целый час?

— «Скорая помощь» подъехала только через двадцать минут.

— Господи, — прошептал Линли. — О господи. О боже.

— А потом я не позволил, чтобы тебе позвонили и сообщили обо всем по телефону. Мы ждали, когда приедет вторая «панда» — прибывшие на первой констебли должны были оставаться в больнице… чтобы поговорить с Деборой…

— Она там?

— Еще там. Да. Конечно. Поэтому пришлось ждать. Томми, я не мог допустить, чтобы тебе позвонили. Я не мог, подумай… чтобы по телефону сказали, что Хелен… сказали, что…

— Да. Я понимаю. — Линли помолчал и потом, решившись, яростно выпалил: — Скажи мне! Скажи все. Я хочу знать.

— Когда я уезжал, вызвали торакального хирурга. Больше мне ничего не сказали.

— Торакального? — переспросил Линли, — Торакального? Сент-Джеймс снова сдавил пальцами руку Линли.

— Пуля попала в грудь, — сказал он.

Линли закрыл глаза и так и просидел до того момента — наступившего милосердно скоро, — когда машина остановилась у больницы.

У пологого въезда в отделение «скорой помощи» стояли две полицейские машины, и два констебля выходили из больницы, когда туда направились Линли и Сент-Джеймс. Дебору они увидели сразу. Она сидела на металлическом стуле с коробкой салфеток на коленях. С ней разговаривал средних лет мужчина в мятом плаще и с блокнотом в руках. Офицер из участка в Белгрейвии, подумал Линли. Он не знал этого полицейского, но процедура была ему известна.

Два других констебля в форме стояли поодаль, давая возможность офицеру поговорить со свидетельницей наедине. Они, по-видимому, знали Сент-Джеймса — разумеется, ведь он уже был в больнице, — поэтому позволили ему и Линли беспрепятственно приблизиться к Деборе и старшему офицеру.

Дебора при их появлении повернулась к ним. Ее глаза покраснели, нос распух. У ног валялись мятые мокрые салфетки.

— О Томми… — сказала она.

Он видел, что она изо всех сил старается не разрыдаться. Он не хотел думать. Он не мог думать. Он смотрел на нее, и душа его оставалась бесчувственной, как дерево. Детектив из Белгрейвии обратился к нему: