Без единого свидетеля

— Что именно вы хотите прояснить?

— Вы сказали моему боссу, что трое подростков из тех четырех, над которыми вы оформляли опеку, были переведены в другие дома. И причиной назвали свою жену. Что она плохо говорит по-английски и так далее, верно?

— Верно, — подтвердил Сэвидж, хотя Нката уловил в его голосе настороженность. — Оуни учит язык. Если вы хотите проверить…

Нката жестом показал, что хочет он не этого.

— У нас нет оснований сомневаться, что она учит английский. Но нам стало известно, преподобный отец, что вы не переводили мальчиков в другие места. Их забрала от вас социальная служба еще до того, как вы женились. И мне хочется понять, почему вы лгали суперинтенданту Линли, хотя не могли не знать, что мы будем проверять все сказанное вами.

Преподобный Сэвидж снова помолчал, прежде чем ответить. В это время в кабинет постучались. В приоткрывшейся двери показалась голова охранника:

— «Скай ньюс» просят вас сказать несколько слов журналисту.

— Все, что я хотел, я уже сказал, — ответил Сэвидж. — И пусть выметаются. Нам нужно кормить людей.

Охранник кивнул и закрыл дверь. Сэвидж подошел к письменному столу и сел, жестом пригласив Нкату тоже садиться на стул напротив.

Нката вернулся к своему вопросу:

— Так вы не хотите рассказать мне об этом? Ведь это был арест за непристойное поведение, если верить архивам. Как получилось, что дальше дело не пошло?

— Потому что дела не было. Просто недоразумение.

— Что это за недоразумение, которое заканчивается арестом за непристойное поведение, мистер Сэвидж?

— А такое, которое случается, если ваши соседи только и ждут, чтобы чернокожий человек сделал шаг не в ту сторону.

— И что это значит?

— Летом, если у нас вообще бывает лето, я загораю в саду нагишом. Меня увидела соседка. Один из мальчиков вышел из дома и захотел ко мне присоединиться. Вот и все.

— Что — все? Двое голых парней на лужайке или что?

— Не совсем.

— Тогда что?

Сэвидж сложил под подбородком пальцы, очевидно раздумывая, продолжать или нет. Придя к какому-то решению, он произнес:

— Соседка… Ох, все это яйца выеденного не стоит. Она увидела, что мальчик раздевается. И что я ему помогаю. С рубашкой или брюками, уж не знаю. Эта истеричка придумала бог весть что и позвонила в полицию. В результате — несколько неприятных часов с местными властями в лице древнего констебля, чей мозг не поспевал за воображением. Тут же примчалась социальная служба и забрала мальчиков, а мне пришлось объясняться перед магистратом. К тому времени, как все наконец разрешилось, мальчишек уже определили в другие семьи, и было бы бессердечно снова их дергать. Шон был первым моим приемным сыном после того случая.

— Это все?

— Это все. Обнаженный мужчина, обнаженный подросток. Редкий солнечный день. Конец истории.

Конечно, это не совсем так, подумал Нката. Еще должна быть причина, и он, кажется, догадывается. Сэвидж был достаточно чернокож, чтобы белое общество отнесло его к национальному меньшинству, но для того, чтобы африканские сородичи приняли его за своего, он был слишком светлокожим. Преподобный отец надеялся, что летнее солнце хоть ненадолго даст ему то, в чем природа и генетика ему отказали, а в другое время года выручит ближайший солярий. Комизм ситуации не ускользнул от Нкаты, и он подумал о том, как часто поведение людей определяется дурацкими заблуждениями, которые называются одним именем: «Не совсем такой, как другие». Здесь не такой белый, там не такой черный, слишком экзотический для одной группы, слишком английский для другой. И Нката поверил истории Сэвиджа о солнечных ваннах голышом. Она была достаточно абсурдна, чтобы быть правдой.

— Я сейчас ездил в Северный Кенсингтон, — сказал он, — встречался с Солом Оливером. Он говорит, что Шон хотел жить у него.

— Меня это не удивляет. Шону пришлось нелегко в жизни. Его мать надолго попала в тюрьму, и его два года таскали по системе, пока я не усыновил его. Это было его пятое место, и он уже устал. Если бы он сумел уговорить отца взять его к себе, то в его жизни по крайней мере появилось бы хоть что-то постоянное. Вот чего он хотел. И его можно понять.

— Как он узнал про Оливера?

— Наверное, ему рассказала Клеопатра. Его мать. Она сейчас в Холлоуэе. Он навещал ее, когда только мог.

— Куда еще он ходил, помимо «Колосса»?

— В спортзал. Тут недалеко, вверх по Финчли-роуд. Называется «Сквер фор Джим». Я говорил об этом вашему суперинтенданту. После «Колосса» Шон обычно заходил сюда — просто так, на пару слов, — а потом шел или домой, или в этот спортзал. — Сэвидж обдумал сказанное и неуверенно предположил: — Наверное, его тянуло к мужчинам, вот почему он туда ходил. Правда, раньше я так не думал.

— А как вы думали?

— Только то, что он нашел выход своим эмоциям. Он был очень сердит на судьбу. Ему казалось, что при рождении ему выпали плохие карты, и он хотел изменить расклад. Но теперь я думаю… этот спортзал… Возможно, так он и пытался изменить судьбу. С помощью мужчин, которые туда ходят.

— Каким же образом? — насторожился Нката.

— Не таким, о котором вы подумали, — хмуро ответил Сэвидж.

— Тогда каким?

— Обыкновенным — как это делают все мальчишки. Шон изголодался по мужчинам, которыми он мог бы восхищаться. Что вполне нормально. Я только надеюсь, что его убило не это.

Хоуптаун-роуд ответвлялась к востоку от Брик-лейн и уходила в глубь тесно застроенного района, который только на памяти Барбары Хейверс трижды менял свой облик. На его улочках по-прежнему было множество магазинов дешевой одежды и по крайней мере одна пивоварня, страдающая дрожжевой отрыжкой, но еврейские обитатели района сменились выходцами с Карибов, а те — индусами и бангладешцами.

Брик-лейн старалась с максимальной выгодой использовать свой нынешний этнический колорит. Рестораны национальной кухни были представлены здесь в изобилии, на фонарных столбах вдоль тротуаров висели кованые украшения, а в начале улицы возвышалась богато декорированная арка, по форме отдаленно напоминающая мечеть.

Дом Гриффина Стронга обнаружился напротив небольшого парка, где для детей была оборудована площадка, а для их воспитателей — скамейки. Резиденция Стронгов стояла в ряду одинаковых, простых по архитектуре зданий из красного кирпича, так что свою индивидуальность жильцы могли проявлять, выбирая входные двери и оформляя палисадники. Стронги, например, замостили свой участок земли каменной плиткой с рисунком в виде мишени для игры в дротики и густо заставили его горшками с растениями, за которыми кто-то преданно ухаживал, судя по буйной зелени. Забор они выложили таким же кирпичом, из какого был построен дом, а входом служила дубовая дверь с овальным витражом посередине. Все очень миленько, подумала Барбара.

На ее звонок ответила женщина в спортивном трико с плачущим младенцем на руках.

— Да? — спросила она громко, чтобы перекричать звуки видео, которые доносились из глубины дома.

Барбара показала удостоверение и сказала, что хотела бы поговорить с мистером Стронгом, если он дома.

— А вы, должно быть, миссис Стронг? — добавила она.

— Да, Арабелла Стронг, — представилась женщина. — Пожалуйста, проходите. Я только успокою Татьяну.

И она понесла малышку в дом. Барбара недоуменно повторила про себя: «Татьяна?» — и проследовала за хозяйкой.