Без измены нет интриги
Шрифт:
— Детка, у тебя пиво есть? — гаркнул Франсис.
Элизабет ответила из кухни «да». Я еще не успел сесть и вызвался принести.
— Четыре бутылки? — спросил я.
— Три, — поправила Ариана. — Я подожду ужина и вина, не хочу смешивать.
— Слишком ты благоразумная, — фыркнул Франсис. — Расслабься хоть немножко, мы же празднуем Рождество!
Ариана промолчала. Уже из-за двери я услышал, как Франсис подначивает Оливье: «Твоя подружка вообще никогда не расслабляется, а?» Тот что-то ответил, но я не разобрал.
Элизабет склонилась над лососиной,
— А, это ты… Ты за пивом? Оно на балконе.
— Тебе принести?
Она кивнула; я открыл балконную дверь и взял четыре бутылки. Вернулся в кухню, откупорил одну и поставил на стойку.
— Спасибо, — сказала Элизабет и отпила глоток.
Она сунула противень с лососиной обратно в духовку, посмотрев заодно на картофель. Поставила таймер на пятнадцать минут и повернулась ко мне. Она была в длинном коричневом платье, которого я никогда на ней раньше не видел. Я был просто не в силах оторвать от нее взгляд.
— Что-нибудь не так? — спросила она.
— Это платье сидит на тебе как влитое.
— Я знаю.
— Только ярлычок торчит из-за шиворота. И розовая бумажка из химчистки не оторвана.
Она завела руку за голову. Но у нее никак не получалось оторвать бирку химчистки самой, и пришлось просить меня.
— Простые как правда они в этой химчистке, — добавила она. — Вместо того чтобы прикалывать булавками, прикрепляют намертво степлером: а что, дешево и сердито!
Лично я вовсе не имел ничего против экономии средств именно в этой отдельно взятой химчистке. Я поставил на стойку остальные три бутылки и занялся платьем Элизабет. Осторожно вытащил две металлические скобочки, засунул ярлычок внутрь. Элизабет передернулась:
— Фу! У тебя холодные руки!
Я бросил розовую бумажку в мусорное ведро.
— Это от пива.
— Что? — Она открыла кран и не расслышала из-за шума воды.
— Ничего, проехали. Что еще новенького?
Несколько капель воды брызнули ей на платье. Элизабет повернулась ко мне спиной и, роясь в принесенных нами пакетах, ответила:
— Да так, ничего. Все по-старому.
Она достала сыры, развернула их и стала раскладывать на большой тарелке.
— Красивая елка у тебя в гостиной, огромная какая. Ты ее покупала с доставкой?
— Нет, сама срубила в лесу. У тебя сигарета найдется?
Я подошел к ней. Достал пачку «Дю Морье» из кармана рубашки. Элизабет зажала сигарету губами, я поднес зажигалку. Она выдохнула дым и сказала:
— Ты хорошо выбрал сыры, но, по-моему, тебя просили купить четыре сорта, а не три.
Я наклонился над тарелкой. Ока, козий, бри, а комбозолы не было. Пакет лежал на стойке пустой. Я вспомнил девчушку на улице и как мы с Франсисом выпустили из рук пакеты. Наверно, тогда он и выпал.
— Я купил четыре, честное слово, — стал я оправдываться. — Но какая-то девочка…
— Тебе, значит, встретился Оливер Твист, переодетый девочкой? — перебила меня Элизабет язвительно.
Ну почему она все время пытается меня подколоть?
— Точно, это был Оливер Твист трансвестит, —
ответил я. — Мы шли по улице Мон-Руаяль, а он навстречу. Что делать? Не всем же, как некоторым, выпадает удача на своем пути повстречать Робин Гуда.Элизабет чистила груши.
— Робин Гуда? — переспросила она, не понимая, о чем это я.
— Ну да, Робин Гуда. Благородного лесного рыцаря, который и заблудиться не даст, и елку срубит.
— Слушай, иди-ка отсюда, дай мне приготовить закуску.
Я вышел из кухни, прихватив три бутылки пива, и в тысячный, наверно, раз сказал себе: «Забудь ее».
— Вот скажи, ты ведь работаешь в банке, объясни, почему мне в моем отделении отказываются выдать кредитную карточку? — это Франсис донимал Ариану.
Я раздал пиво. Франсис поднял бутылку: «Чин-чин». Мы с Оливье чокнулись с ним бутылками, и он опять пристал к Ариане. Я сел рядом с ним на пол. Подвинул к себе пепельницу и закурил.
— Не знаю, наверно, твой баланс не внушает доверия, — ответила ему наконец Ариана.
Франсис надолго присосался к бутылке, после чего заявил:
— А ведь мне от предка капает тысяча ежемесячно, первого числа.
Я покосился на подарки под елкой. Четыре коробочки, упакованные в одинаковую красную с золотым бумагу. Три, конечно, предназначены семье — отцу, матери и младшему брату, а вот четвертая здесь явно была лишней: и кому это, интересно, Элизабет собиралась ее подарить?
— Но это же не стабильный доход, — ответила Ариана. — И потом, тебе ведь ненадолго хватает этой тысячи, разве не так? К концу месяца наверняка остаешься на нулях. Чтобы банк или Visa предоставили кредит, у тебя на счету всегда должна оставаться четырехзначная сумма, ну там плюс-минус… И вообще, ты студент, между нами говоря, им на тебя вообще начхать! Вот в моем банке ссуду дают только людям с положением, чтоб был дом, машина и все такое, ясно?
Франсис мотнул головой, давая понять, что ему ясно, но он не вполне согласен с подобными принципами. А Ариана не унималась:
— Тебе-то самому еще не обрыдла эта учеба? Третий диплом — сколько можно? История, социология, политология — это все прекрасно, но почему ты никак не начнешь работать? Или не пойдешь в магистратуру, как Мартин и Элизабет? Дипломы — тьфу! Хоть сорок корочек накопи — толку с них никакого, выходит, что ты застрял на этом уровне и на большее не способен.
Я вытянул шею, пытаясь прочесть надписи на карточках, приколотых к подаркам, но Ариана косилась на меня, как будто догадывалась, что я делаю. Я отпил из бутылки и потер шею, притворяясь, что просто неудачно повернулся. «Наверно, для дедушки», — решил я.
— А по-моему, наоборот, много дипломов — классно, — возразил Оливье. — Франсис — человек разносторонний, это мало кому дано. Я вот кроме компьютеров ни в чем больше не смыслю.
На полу лежала стопка книг по истории искусства. Я взял первую попавшуюся и стал перелистывать. Несколько раз наткнулся на закладки, надписанные почерком Элизабет: «Светотень у Рембрандта», «Обнаженная натура у Рембрандта», «Автопортрет у Рембрандта». Я пробежал их глазами и положил точно на прежние места.
— Честно говоря, — продолжал Оливье, — я все-таки жалею, что не пошел в университет.