Без маски
Шрифт:
— Ужасное время, — сказал он, предостерегающе подняв руку, но вдруг смолк, словно вспомнив о том, что позволил заглянуть посетителям в святая святых своей души. Деловое выражение мало-помалу покидало его улыбающуюся физиономию. И он гневно воскликнул:
— Это вам сказал Юнсен?
Он обернулся к Лассену:
— Дорогой Лассен, я никогда ни одной минуты не сомневался, что у тебя всё в порядке! — Его слова дышали теплом и доверием, но Пойс лаконично спросил:
— Кто рассказал вам об этом и что именно?..
Крам повернулся к письменному столу, переставил какую-то безделушку, а потом проницательно взглянул на Пойса. Тот сделал шаг вперед. Никто не проронил ни слова.
— Я и в самом деле не припомню, — ответил Крам, потирая лысину… — В самом деле не помню.
— Вам
Искоса взглянув на Лассена, Крам сказал:
— Это был Бархейм. Он говорил, что за ресторанным столиком ты заключаешь грязные, ну, если не грязные, то сомнительные сделки с подозрительными личностями.
— Какие сделки? — коротко спросил Пойс.
— Этого я не припомню, я не придал особого значения словам Бархейма…
— Он называл гестапо?
— Нет, — решительно возразил Крам, — слава богу, этого он не говорил, нет. Сохрани боже, чтобы я так понял. Чего только не наговорят эти мерзавцы!
— Благодарю вас, Крам.
— Вообще-то вы правы, Пойс! У людей очень длинные языки. И, может, самые длинные у тех, о ком обычно все хорошего мнения.
Лассен со странным чувством грусти заметил, что Пойс только теперь с облегчением вздохнул. Даже и он в какой-то миг усомнился в нем… Лассена била дрожь, когда он семенил вслед за Пойсом. Как было бы хорошо, если бы этой истории не было вообще…
Целый час просидели они в конторе Бархейма, пока конторщицы, обзвонив все рестораны, нашли хозяина в клубе. Он пришел, сдержанно поздоровался и сказал:
— Стало быть, у вас важное дело, раз вы послали за мной?
Пойс представился, отрекомендовал Лассена, а затем рассказал, зачем они пришли. Бархейм сидел, удобно откинувшись на спинку стула. Выражение лица Бархейма, как и его предшественников, постепенно менялось: смущение сменилось возмущением и, наконец, откровенным негодованием. Не хватало еще, чтобы люди связывали его имя, имя человека безукоризненно честного, с грязными сплетнями. И вдобавок еще он должен выдать друга… Нет, черт побери! Он злобно посмотрел на Пойса, но быстро опомнился и вежливо сказал:
— У меня нет никаких оснований в чем-либо подозревать вас, господин Лассен. По-моему, не стоит ворошить это дело. Это может его только ухудшить.
— О, теперь мы уже почти добрались до сути, — сухо сказал Пойс.
Бархейм выпрямился. Он переводил свой властный взгляд с одного на другого, как бы раздумывая, и в конце концов весьма неохотно сказал:
— Хорошо, если вам непременно надо узнать правду, то пожалуйста. Хойбакк сказал, что видел вас, господин Лассен (да, я ведь знаю, кто вы такой) в компании с некоей личностью, которая несомненно является сомнительной.
— А Хурдевик тоже говорил об этом? — спросил Пойс.
— Хурдевик? Я с ним незнаком, знаю его только по виду. Но вам, господин Лассен, я хочу сказать, что у вас, вероятно, будет много хлопот, если вы примете слишком близко к сердцу эти пересуды, эту проклятую болтовню, бабьи сплетни…
— Вы правы, Бархейм, — вставил Пойс, — такими бабьими сплетнями занимаются только бабы. Вот так-то, до свидания, тысяча благодарностей.
Бархейм стоял как вкопанный, глядя на дверь. На что он, черт побери, намекал, этот модельщик?
Хойбакк сидел, осторожно разглаживая табачный лист, и тихо ругался. Он покосился на вошедших и собрался заговорить, но Пойс опередил его. Хойбакк удивленно выслушал Пойса, повернулся к Лассену и просто сказал:
— Да, меня предупреждали, что вы ходите с этим миллионером военного времени. Ну, такой — гладко прилизанный! По словам людей, он в высшей степени сомнительная личность. А я собственными глазами видел вас с ним вдвоем в ресторане. Да, я видел вас, черт побери! Мне лично не хотелось бы сидеть за одним столом с таким человеком. Так что от правды не уйдешь, господин Лассен.
Пойс шумно вздохнул. Лассену показалось, что лопнул воздушный шар.
— Как звали этого типа, с которым вы видели Лассена? — спросил он.
— Коммерсант Хурдевик — чрезвычайно скользкий тип, один из опаснейших. По словам людей,
он, как видно, спекулирует на бирже. И еще он скупает за бесценок картины, принадлежащие арестованным.Пойс внезапно повернулся к Лассену и устало сказал:
— Ну вот и всё. Здесь уж Хурдевику придется всё взять на себя.
Ни тот, ни другой даже не улыбнулись. И неизвестно, улыбнулся ли коммерсант Хурдевик, услыхав весь этот рассказ. Но самым важным для всей этой истории были слова Пойса, сказанные на прощание Лассену:
— Знаешь, такие люди — это страшная сила. И она заставляет страдать тысячи маленьких невинных Лассенов. Но мы зажмем эту силу в тиски. Мы будем бороться с ней!
В полночь является привидение
(Перевод Ф. Золотаревской)
Все в округе единодушно утверждали, что Пер Гранбаккен — парень хоть куда! И тем более было обидно, что ему пришлось лишиться отцовской усадьбы. А всё вышло из-за того, что дядюшка Пера слишком уж надежно упрятал завещание и его никак не могли отыскать. Правда, документы были зарегистрированы, но записи в протоколах не сохранилось. Были и другие неувязки, которые еще больше запутывали дело.
И вот усадьба Гранбаккен пошла с молотка. Трое братьев, живущих в Америке, получили свою долю норвежскими кронами, которые были им вовсе ни к чему, а усадьба досталась некоему оригиналу из Осло.
Пер Гранбаккен отправился в Канаду. Одни говорили, что он там разорился вконец, другие — что он содержал небольшую лесопилку в канадских лесах, а третьи утверждали, что он добывал себе пропитание ловлей лососей на Аляске.
Прекрасная усадьба, которую Пер привел было в образцовый порядок, теперь пришла в запустение. Старый Клинбергер распродал скот и всю живность, а в сараях ржавел и портился сельскохозяйственный инвентарь. У старика была куча денег и вдобавок совершенно поразительная экономка. Такого чудища жителям округи никогда еще не доводилось видеть. Росту в ней было добрых два метра без каблуков. У нее были пышные, могучие формы, крошечные ножки и иссиня-черные волосы. А под носом росли усы, которым мог бы позавидовать любой конфирмант. Перед большими праздниками экономка сбривала усы, и тогда она становилась красивой. Речь ее походила на воронье карканье; понять что-либо было невозможно, но обычно она подкрепляла свои слова красноречивыми жестами, так что одно компенсировало другое. Клинбергер называл ее «сеньорита».
Местная знать стала в конце концов удостаивать приветствиями чудаковатого богача. Но в гости к нему никто не являлся, и мало-помалу жители долины вовсе утратили интерес к усадьбе Гранбаккен.
Но тут случилось необыкновенное. В Гранбаккене появилось привидение. Хуанита сама рассказывала об этом в лавочке. При этом она пришла в такое волнение и до того усердно жестикулировала, что даже смахнула с крюка висевшую под потолком связку ведер. Но никто не рассмеялся. Ведь дело-то оказывалось нешуточное! Как только часы начинали бить полночь, привидение стучалось в ворота Гранбаккена, и тут начиналась чертовщина! Хуже всего было то, что привидение взяло себе моду до смерти пугать обитателей усадьбы. Среди ночи вдруг слышался отдаленный хохот, который, казалось, доносился из подвала. Но вдруг… жуткий смех проникал с улицы, через толстые бревенчатые стены дома, и тут же раздавались завывания на чердаке. Однако старый Клинбергер не давал себе труда даже подняться с постели. Однажды, когда привидение хохотало в коридоре у самой его спальни, он тихонько подкрался к дверям, рывком распахнул их, разразился во тьму ответным презрительным хохотом и запустил башмаком в зеркало. После этого он, сердито ворча, лег в кровать и тут же уснул, несмотря на то, что привидение продолжало выть и хохотать в замочную скважину. Что же касается Хуаниты, то она положила на пороге своей комнаты страничку из Священного писания и теперь чувствовала себя в полной безопасности. Но покоя и сна всё равно не было, потому что завывания и оглушительный хохот неслись со всех концов дома. Привидение продолжало бродить по всем закоулкам и хохотать.