Без наставника

— У меня есть еще вопрос, господин Годелунд!

— Пожалуйста.

— Вот вы говорили о воскресении во плоти — как это можно себе представить? Допустим, что в году от рождества Христова шестьдесят таком-то на голову нам грохнется, скажем, атомная бомба: пятьсот мегапокойничков. Что же, все они так сразу и встанут по трубе архангела?

Годелунд напряженно всматривался в лицо Курафейского. Оно было по-прежнему безмятежно, сосредоточенно, серьезно.

— И самое главное, как мы потом соберем свои кости, если нас всех разнесет на кусочки? — спросил Мицкат.

— Был звонок! — вмешался Адлум.

— Помолимся! — сказал Годелунд.

— Отче наш, иже еси на небесех…

Нонненрот сидел в учительской, курил и читал футбольный журнал.

Годелунд мелкими шажками прошел мимо него, широко распахнул окно и только тогда поздоровался с коллегой.

— Надеюсь, вы хорошо провели воскресенье! — Он пытался изобразить на лице улыбку.

Нонненрот оторвался от журнала и языком перебросил сигарету в другой угол рта.

— Эти дубины из клуба «Шальке» опять проиграли в Дортмунде! Ну и мазилы! Привет, господин Годелунд.

— Вот как? — сказал Годелунд, обтирая салфеткой яблоко.

Нонненрот опять углубился в свой спортивный журнал.

— Позвольте вас спросить, сколько сигарет выкуриваете вы за день?

— Сорок!

— И вы находите, что это полезно?

— Нет, но и не так вредно, как женитьба!

Годелунд улыбнулся кисло и снисходительно, подошел к умывальнику и принялся тщательно мыть руки.

В дверь постучали.

Нонненрот поднял глаза, энергично потер себе нос и снова уткнулся в журнал. Годелунд неторопливо вытер руки, затем открыл дверь.

— Большое спасибо, коллега, — сказал входя Куддевёрде, — я не мог сам открыть: у меня руки заняты.

Он положил на свое место за общим столом стопку альбомов для рисования.

— Скажите, не знаете ли вы случайно художника по фамилии Руо, современного? — Куддевёрде четко выговорил фамилию.

— Француз?

— Да, Руо.

— Нет, не знаю, — ответил Годелунд, просматривая план своего следующего урока.

— Тот, что рисовал рахитиков? — откликнулся Нонненрот.

— Это, видимо, религиозный художник, — сказал Куддевёрде и с надеждой взглянул на Годелунда. — Он рисовал главным образом витражи для церквей.

Годелунд открыл библию и стал перечитывать какое-то место.

— У него все святые — яйцеголовые рахитики, если это тот, которого я имею в виду, — добавил Нонненрот. — Гибрид архангела Гавриила с товарищем Периклом.

— Этот художник жив? — спросил Годелунд.

— Понятия не имею. И нисколько не интересуюсь. Спросите коллегу Немитца. Ведь он у нас дока по части этой современной дребедени.

— Я думаю, вы путаете Руо с кем-то еще, — усомнился Куддевёрде. — Фарвик из шестого «Б» принес мне несколько репродукций. Мне они показались совсем неплохими.

— Ну, конечно, Фарвик, кто же еще. Лучше бы этот заумный питомец муз подучил биологию. Путает хромосомы с гонококками.

Звонок возвестил конец пятиминутной перемены. Годелунд аккуратно уложил в портфель библию, учебник и свои записи и направился в класс. Спор о Руо тем временем продолжался.

В коридоре стояли Кнеч и Криспенховен и смотрели, как Хюбенталь рисует на запотевшем стекле схему атомного реактора.

— Прихватите меня с собой, дорогой коллега! — воскликнул Хюбенталь, когда Годелунд, сдержанно улыбаясь, мелкими шажками прошел мимо них по коридору. — «И мой путь ведет в катакомбы!» Физика в шестом «Б».

Годелунд слегка замедлил шаг, пока Хюбенталь не поравнялся с ним.

— Доброе утро! — Он вяло ответил на пожатие Хюбенталя. — Мне в четвертый «Б». Был бы рад узнать, что вы хорошо провели воскресенье.

— Спасибо! Провел, как обычно. Опять ездил с мамой до зональной границы. Новый «190 Д» покрывает это расстояние за какой-нибудь час. А расстояние немалое — километров сто двадцать.

— Сигарета есть?

— Старик, подожди хоть до большой перемены!

— Во дворе, что ли, дымить!

— Можно пойти в сортир!

— Да брось! Давай!

— Бери, так и быть. Тут всего две. Одну оставь мне!

— Наверх пойдешь?

— Bon^[5]. Трепло, Пигаль и Бэби уже там.

Мицкат и Шанко стремглав промчались по свежевыкрашенному коридору, состроив гримасы Харраху — тот был дежурным учителем и стоял у окна, к ним спиной. Мицкат извлек из кармана ключ, открыл дверь на чердак, запер ее за собой. Они медленно взобрались по неосвещенной чердачной лестнице.

— Пароль, товарищи?

Голоса стоявших наверху гудели, как саксофоны.

— Ротхендле!

— Добро пожаловать, товарищи! Милости просим в курилку славного шестого «Б»!

Мицкат и Шанко подсели к остальным на цементный пол возле батареи и закурили.

— «Ротхендле» — сигарета работяг! — сказал Петри и опустил глаза на свои бейсбольные ботинки.

— А также снобов.

— «Ротхендле» — ладан для Федеративной республики!

— «Ротхендле» — курево униженных и оскорбленных.

— И бродяг.

— И маленького человека.

— Трепло, ты острил и получше!

— Да перестаньте вы, — заворчал Адлум. — Еще рано состязаться в остроумии. Кроме того, скоро будет звонок.

— Но помочиться-то человек имеет право!

Затяжки становились глубже и чаще. Под низкой шиферной кровлей висел дым.

— Рохля сегодня опять был как вяленая рыба, — сказал Нусбаум и зевнул во весь рот.

— Анти здорово его поддел!

— Анти? Ну, где ему.

— Зато он так считает.

— Страшно интересно.

— Во всяком случае, Рохля — набожный болван, — сказал Шанко.

— Старик, закон божий — это ведь горький хлеб.

— Рохля делает, что может. А может он мало.

Муль встал и носком ботинка погасил свой окурок.

— Церковь — величайший театр мира, — с важностью сказал он.

— Ерунда на постном масле!

— Слушай, в воскресенье мне пришлось-таки с моей мамашей податься в храм. Причастие и тому подобные штучки. Думаешь, хоть кто-нибудь следил за службой? Кроме меня, ни один человек. Остальные набожно клевали носом или глазели на баб. Противно вспомнить! Я ловил каждое слово священника. Ведь удовольствие-то дешевое. Лекция с музыкой да еще глоток вина в придачу — и все задаром. И все-таки это халтура. В этой лавочке сам преподобный отец не верит в то, что он нам преподносит. Кому нужна теперь вся эта белиберда — голуби с изречениями в клюве и тому подобное? Наши братья на Востоке тоже еще не отделались от этого, разве что…