Без Отечества…

— Да уж, — усмехается репортёр, — наслышан!

Он работает на Московские Ведомости, принадлежащие Университету (хотя до недавних пор весьма формально), и лучше других знает, что такое слухи, и как они могут отличаться от действительности. С ним мы пересекались во время приснопамятного дела с Галь Лурье, когда купленная пресса и раскачанное большими деньгами общественное мнение пытались сделать чудовище из жертвы. Небезуспешно…

Позже мне это сильно аукнулось. Как там… «Толи он ложечки украл, толи у него… ложечки нашлись, а осадок остался!» Московский обыватель, взбудораженный и легко поддающийся пропаганде, охотно поверил в пахнущие кровью слухи обо мне, так что негатив, любой степени нелепости, в дальнейшем хорошо ложился на имеющийся фундамент.

Перейдя на французский, чтобы девушки понимали наш разговор, со вкусом обсудили самые нелепые и острые слухи. Потом я рассказывал, как натолкнулся на военных рабочих, об их судьбах и быте, о судах неправедных и главное — о военном командовании, которое закрыло глаза и умыло руки.

Щеглеватов кивает задумчиво, слушает, иногда спорит. Не со всеми моими доводами он согласен и не все принимает. Но Илья Евгеньевич человек либеральных взглядов, и может, как минимум, понять чужие убеждения.

На Валери и Анну косится, но помалкивает… разве что мелькает иногда нотка зависти. Он большой бонвиван и жизнелюб, так что, полагаю, и сам не отказался бы от большой и чистой любви втроём. Впрочем, про него в Москве тоже рассказывали…

— А всё-таки… — качает он головой, — выходить на ринг раненым…

Отмалчиваюсь, пожимая плечами. Правила в этом времени много гибче, и я действую в рамках оных. Это в будущем снимают при рассечении брови, а сейчас… Жёстко сейчас, очень жёстко.

Да и… не хочу объяснять, что такое пиар, а тем более — пиар чёрный. Илья Евгеньевич хоть и союзник, но «в общем», и тем более — не близкий друг, и не имеющий прямого профита в этом деле.

Сам факт, что я выйду на бой после огнестрельного ранения… это ого! Мне даже Кубок не обязательно брать, а продержаться хотя бы пару боёв, и внимание прессы будет обеспечено.

Притом внимание нужное… хотя они и сами того не подозревают! Отрицательная репутация, репутация отморозка, если использовать её с умом, это вполне серьёзно!

Да и потом, не обязательно брать кубок, достаточно победить в одном-двух боях… Впрочем, видно будет.

— Так-с… — кидаю взгляд на часы, висящие в гостиничном номере, — мне уже выдвигаться пора, через час бой.

— Позвольте, с вами пойду? — предложил Щеглеватов, — Поверьте, лишним не буду!

— Ну… — переглядываюсь с Даниэлем, — почему бы и нет.

— Вот и славно… — выдыхает Илья Евгеньевич, нежданно-негаданно попавший в самый эпицентр и не скрывающий своего довольства этим событием.

Потихонечку собираюсь, поглядывая иногда в окно. Стоят… Ловлю себя на том, что начал собираться медленней, и озлившись на самоё себя, уже через две минуты выскочил из номера.

— Всё? — немногословно поинтересовался Жан-Пьер, отлепляясь от стены в коридоре. Здоровенный парняга из числа местных сторонников Бриана, вместе с тремя товарищами нанятый Даниэлем всего пару часов назад. Какая ни есть, а охрана.

— Пора, — отвечаю так же коротко, поводя плечами. Зябко…

Подстраиваясь под мои стремительные шаги, Жан-Пьер затопотал вниз по лестнице, угрюмо набычившись и пугая всех встречных взглядом исподлобья. Выходим из отеля, выстроившись клином, я в центре.

— … месье Пыжофф!

Вспышки, вспышки… В таких условиях нормальные фотографии не выйдут, это просто элемент психологического давления, но формально не придерёшься.

— Пиф-паф! — кричит какой-то юнец, почти подросток, наставляя на меня кривую палку, — Что, Хельсингский Мясник, меня тоже убьёшь?! Ну давай, давай!

Он кричит что-то с надрывом, но я, не обращая на него внимания, стремительным шагом иду, почти бегу по улицам. Репортёры… а вернее, вся та шушера, что называет себя журналистами, быстро отстают.

Контрольное взвешивание, вопросы, вспышки фотоаппаратов…

— … месье Пыжофф…

— … правда, что вы…

Голоса сливаются в единый гул, проплаченные репортёры перебивают друг, выкрикивая вопросы по списку. Впрочем, какие они репортёры… В основном это мелочь, планктон от мира журналистики, не сумевший подняться выше грязных статеек во второсортных газетах, да беспринципная молодёжь, пытающаяся сделать себе имя на скандале.

Ну, в эти игры можно играть вдвоём… Сморщив лицо, машу перед собой ладонью и…

— Фу… что за сборище дрянных метеористов[iv]! Жалкие подражатели Ле Петомана[v]!

… а голос у меня поставленный!

« — Шалость удалась!» — злобненько думаю я, пролезая между канатами. Публика не то чтобы тепло приняла меня после удачной шутки, а скорее — приняла моё право на существование, оценив остроумие.

Я уже не плохо вырезанный из картона маньяк и не жертва, а чёрт подери, личность, и притом интересная!

Высокий ринг установлен на площади Клебера, зрителей собралось десятки тысяч! Вблизи — военные в немалых чинах, чиновники оккупационной администрации, парижские политиканы. Отдельно — писатели, академики и все те настоящие, кто является Национальным Достоянием Франции.

Дальше — человеческое море, при виде которого меня охватывает озноб. Чёрт подери, их слишком много…

Не без труда справившись с волнением, рассматриваю своего противника, представляющего Румынию. Даниэль, секундирующий мне, короткой скороговоркой напоминает, кто это вообще такой, чем знаменит и как, собственно, дерётся.

От волнения пропускаю имя противника и слова судьи…

… но вот Даниэль суёт мне в рот капу, и мир сужается до размеров ринга. Нет ничего и никого, кроме меня, противника и судьи.

Звучит гонг, касаемся друг друга перчатками и расходимся на несколько шагов назад. Машинально отмечаю вздёрнутый подбородок румына и статичную позу, с запрокинутым назад корпусом.

« — Что ж… — мысленно усмехаюсь я, видя не слишком умелую работу ног и корпуса противника, — потанцуем!»

Я закружил вокруг, работая классическим челноком и выбрасывая левой джебы…

… и сразу обнаружил проблему. Нога, чёрт бы её подрал, вздумала схватиться судорогой. Сразу пришлось сбавить активность, и от работы с дистанцией перейти к более эффектной, но и опасной манере, когда от ударов уходят прежде всего работой корпуса.

Заныла рана, перетянутая бинтами и…

… чёрт! Это будет сложнее, чем я думал!

Публика, привыкшая к рубке на ринге, к потёкам крови на лицах боксёрах и размашистых ударов, начала было улюлюкать, видя, что я не тороплюсь подставлять морду лица под молодецкие удары Попеску. Но к середине раунда начала сменять гнев на милость, видя, что ни один из его ударов не достигает цели.