Без права на награду

Александр Христофорович внимательнее присмотрелся к младшей – девчонки сидели по обе стороны от матери, она сама приглядывала за их тарелками: если надо, разрезала кусочки мяса, убирала жир, подцепляла ложкой выпавшую из пирога начинку. Олёнка не выглядела ни малохольной, ни испуганной. Конечно, Катя побойчее, но она и на год старше. Чего болтают? Языки без костей!

В эту минуту в столовую, церемонно извинившись перед хозяйкой, вошел Роман Шидловский. Весьма почтенный господин, лет под шестьдесят. Румяный, гладкий, бодрый. В прекрасном бархатном кафтане, в полосатой шелковой жилетке с искрой и в галстуке, заколотом булавкой с бриллиантом. От него так и веяло благополучием. Здоровой, безмятежной жизнью. Шурка почему-то смутился и спрятал свое вечно помятое лицо в ладонях. Этот господин бил его, как туз валета, возомнившего себя королем козырной масти. Между тем Шидловский был всего-навсего отставным прапорщиком, а Бенкендорф всю жизнь топтался на полях сражений, но так ничего себе и не вытоптал.

Хозяйка аж привстала со стула, радушным жестом указывая гостю его место подле себя:

– Просим, просим, дорогой Роман Романович.

– Как вы думаете, – зашептал на ухо генералу Меллер-Закамельский, усаженный тут же, но левее. – Мы не должны возмутиться? По чинам он не может сидеть выше нас…

– Хотите скандала? – прямо спросил Александр Христофорович.

– Я? Да лучше бы меня вообще никто не видел.

– Тогда молчите. Знаете поговорку про чужой монастырь? Нам со своим уставом караульной службы здесь не будут рады.

И тут его взгляд снова упал на Олёнку. Девочка, заметив Шидловского – надо признать, весьма далеко находившегося от нее, – вся побелела. Положила ложку и начала медленно сползать под стол. В самом Романе Романовиче ничего страшного не было. Даже напротив. Он улыбался и время от времени бросал на вдову просительные взгляды. Но ее дочь смотрела как бы не совсем на гостя, а ему за спину. И с каждой секундой все отчаяннее хватала воздух губами.

Мать спохватилась первой. Тетка за ней.

– Лиза, да выведи же ее! – воскликнула госпожа Дунина уже в спину племяннице, которая подхватила ребенка на руки и понесла вон из гостиной.

За столом зашушукались: «Падучая, падучая».

Ничуть не падучая! Падучих он не видел!

Бенкендорф дорого бы дал, чтобы очутиться сейчас в сенях, рядом с Елизаветой Андреевной, спросить, что случилось, ободрить, ну и вообще обратить на себя внимание.

– Жалко девчонку, – протянул барон. – Хорошенькая. А мне тоже этот господин не нравится.

– Ничего, – усмехнулся генерал. – Вы здесь обживетесь, начнете к нему в гости езжать, примиритесь с теснотой местного общежития.

– Нет, – покачал головой капитан. – У вас была контузия?

– У кого не было?

– Я помню, в первые дни после лежал и видел какие-то тени. Серые. Мечутся мимо кровати. И холодом ведет. Потом отпустило.

– У всех по-разному, – буркнул Александр Христофорович. Хватит с него и глухоты с заиканием!

– Так вот, этот человек, он не один, – вдруг выпалил Меллер.

Бенкендорф посмотрел на достойного жениха мадемуазель Шидловской.

– Остерегитесь. Не обнаруживайте подобных мыслей в широком кругу. Вас почтут сумасшедшим.

* * *

Вечером Александр Христофорович поднялся к себе в комнату. Он не делил ее с Меллером, хотя мог. У добрейшей Марии Дмитриевны нашлись «каморы про всех панов». Прибыл бы сам император, она бы и его поселила по-королевски.

Печь потрескивала. Генерал проверил вьюшки и счел нужным оставить их открытыми. Была охота угорать!

Сквозняк слабо шевелил занавеску. Перина поднималась кучевым облаком. От простыней исходило тепло. С минуту подождав денщика, Бенкендорф стал раздеваться сам. Он не сразу вспомнил, что приказал Потапычу посидеть-поболтать-поразведать у челяди на кухне, что здесь и как. Даже отдал бутылку полтавской вишневой наливки: пусть угостит, к нему расположатся. Отставной унтер был смышлен и исправен, разве что ворчлив.

Словом, ждать помощи сегодня не приходилось, и генерал не без труда сам стащил сапоги. Бросил их под стол и полез под одеяло.

Дверь скрипнула. Потом плотно закрылась с внутренней стороны, и испуганный шепот спросил:

– Вы одни?

Вместо ответа, Шурка закивал. Словно язык проглотил. Хотя случались с ним и такие пассажи: чего теряться?

Задвижка щелкнула, и к его кровати подошла Елизавета Андреевна. В ней не было всегдашней принужденности. Но не было и уверенности.

– Если вы против, я уйду.

Он опять замотал головой. Поймал ее руку и потянул к себе.

– Нашим детям мы будем говорить, что вы оказали достойное сопротивление.

* * *

На другое утро снег сиял, и все поехали кататься. Но Александра Христофоровича призвала к себе госпожа Дунина, удостоив высокой чести – держать совет.

Накануне прибыли дрожки с телом несчастной горничной. Надобно было решить, как ее похоронят: в ограде возле церкви или как самоубийцу. Прикопают на перекрестке – добрым людям на страх, лунным ночам на украшение.

– Сударыня, – генерал поклонился. – Известия от председателя Уголовной палаты, – он не стал скрывать от Марии Дмитриевны письма, – однозначно указывают, что девка не хотела наложить руки. Только попугать. Зачем – другой вопрос. Мы его сейчас не решим. Но Орысю утянула на дно медь. Ее можно отпевать и везти на кладбище.

– Камень с души! – Дунина широко перекрестилась. – А то уж и дворня, и деревня дуют в одну дуду. Нам бы утопленницы не надо, – хозяйка понизила голос. – Тутошний народ всякого стога боится. У того коня сглазили, у той корова не доится, дети померли от золотухи… За каждым кустом то вурдалак, то оборотень.

– Стало быть, вы довольны? – уточнил Александр Христофорович.

Хозяйка усадьбы помялась.

– Вы бы мне этот медяк оставили. Ведь в Харькове больше дознавать не будут. А я, может, чего и сведаю стороной. Все же неясно, кто и зачем дуреху мою на смертный грех подбил?

Бенкендорф вынул из кармана монету – специально прихватил, когда шел к Марии Дмитриевне.

– Дело не окончено, и «сведаем» мы стороной много разного, – протянул он.

Почтенная дама напряглась. Хотела что-то сказать, но не решилась. Даже рассердилась на себя за мысли об откровенности. И жестко отрезала:

– Вот еще что. Племянница моя уже сосватана. Не крутитесь возле. Не морочте бабе голову.

Бенкендорф в душе усмехнулся, припомнив торопливые ночные ласки, точно госпожа Бибикова хотела накопить их впрок, как готовят сено на зиму.

– А ее согласия спросили?

Мария Дмитриевна откинулась в кресле и сложила на груди руки.

– Да кто вы таков, чтобы вопросы задавать? Меня ни батюшка, ни муж не повещали, когда в церковь повели. Живу – долг блюду. Такова наша доля. А счастье Господь на небесах кует.