Без права на награду
Шрифт:
– Как не смотреть, голуба? Живой человек. Мой. Я отвечаю…
Бенкендорфу стало жаль двух испуганных женщин, которые толком не могли никому ничего объяснить, потому что и сами ничего не понимали.
– Господа, – он подошел к председателю Уголовной палаты. Ему сразу поклонились. Чин чина почитай. – Хозяйка заявляет, что ей неведома причина смерти горничной, и просит формального расследования. По законам. Я верно излагаю? – Он обернулся к старой фрейлине, которая еще не обрела дара речи. Та замедленно кивнула, ее недоверчивый взгляд следил за ним, но было понятно, что помещица скорее угадывает сказанное, чем слышит. Происходящее подавило ее.
– Ваше высокопревосходительство, – понизив голос, заговорил полицмейстер. – Здесь у нас
«На своих местах не усидим», – мысленно договорил Александр Христофорович.
«Кровью умоемся», – хотел бы вставить полицмейстер. Так, с виду он был дядька добрый. Коренастый, с пшеничными усами. Хохол хохлом, а фамилия русская – Маслов.
– Но по формальной просьбе владельца, наверное, можно? – настойчиво повторил генерал. – Вы видите, что Мария Дмитриевна желала бы дознаться правды.
– Правды… дознаться, – эхом повторила хозяйка. Она наконец пришла в себя. – Мою девку в пролубь окунули, а вы и доследовать не хотите? Честь вам и хвала, господа хорошие! Все трое за моим столом кушали, а как помочь, так в кусты? – Она испытующе уставилась на «приказных», которые начали неудобно топтаться и переглядываться. – Еще весь город будет думать, будто мне – честной вдове – есть что скрывать! – Мария Дмитриевна повернулась к Бенкендорфу. – Ты… Можешь у нас бывать. – И снова, полоснув глазами губернские чины, бросила: – У одного язык к гортани не прилип. Заступился за почтенное семейство. Зараз бачил, шо не мий грех.
После чего госпожа Дунина, выпрямившись и опершись на руку Елизаветы Андреевны, зашагала к своим саням.
– Черт, а не баба, – проговорил полицмейстер. – И вы тоже, зачем встряли?
Генерал пожал плечами.
– С одного взгляда видно, что она тут ни при чем. Ее саму, как ядром, подкосило. А ваше молчание и перешептывание, господа, подало повод к нелестным заключениям толпы о возможной виновности барыни. Можно ли так компрометировать важную особу? Если бы тело без суда увезли к ней в усадьбу, весь город стал бы судачить про новую Салтычиху.
Председатель Уголовной палаты вытер аккуратно сложенным платком нос.
– Вы человек новый. Здешних обычаев не знаете. У нас наезды помещиков друг на друга еще случаются. Дерутся меж собой, холопов по двадцать могут угробить. Дома жгут, мельницы рушат. Полоны, как татары, прости Господи, угоняют. Что девка? Потопилась, и Бог бы с ней. Может, понесла от кого. Может, барыня ее домой на праздник не пускала. Не надо бы вам в это дело…
«Формально, по закону вы правы, – читалось на лице председателя. – Но вы приехали и уехали, а нам тут жить». Он был тощий, сухой, как щепа для лучины, и носил фамилию фон Мюнстер, представляя не первое поколение остзейцев, приглядывавших за порядками в Харькове. Свою должность, как и поместье, Мюнтер унаследовал от отца, в чем имелась очевидная выгода: уголовную паству председатель знал как никто. И потому Бенкендорф, хотя нашел бы возражения, молчал и слушал.
– Простите меня, – протянул он наконец. – Не мое дело. Но если горничную на Рождество не пустили домой, она прыг из окошка и в родную деревню к батюшке. Что касается понесла, – генерал подошел к трупу, который квартальный уже уложил на дрожки. Откинул овчину, мокрую рубашку – тело еще хранило остатки тепла – и с силой провел большим пальцем по уже прихваченному льдом соску несчастной. Вокруг немедленно образовался розоватый ореол, который стал гаснуть на морозе. – Девица. Что вам подтвердит и хирург при вскрытии.
Квартальный кивнул. Мол, да, точно, девка.
– А теперь скажите мне, господа, зачем сия Орыся, – Александр Христофорович запахнул обратно овчину, – вздумала кидаться в прорубь на праздник? У всех на глазах? В людном месте?
– Я б еще понял в Пост, – пробасил квартальный. – С недокорму всякое в голову лезет. Опять же беси.
Искушают, значит.На него посмотрели сердито, и он заткнулся: нечего встревать в разговор вышестоящих.
Между тем вопрос остался без ответа.
– Могу предположить только, – вздохнул генерал, – что госпожу Дунину хотели ославить. Перед всем городом. А вы своим очевидным желанием замять дело только подлили масла в огонь: де есть люди, которым все дозволено.
В этот момент к нему с горки сбежала старшая из девочек госпожи Бибиковой – Катя. Ее явно послали от саней и ждали обратно.
– Бабушка велела передать, что ждет вас на Крещение. В Старых Водолагах. Будет большой съезд.
«Если бы ты мне сказала, что твоя мама меня ждет…»
Катя сдернула рукавички и поманила его пальцем. Александр Христофорович нагнулся.
– Ты нас еще покатаешь? Там горки у-у-х!
И, состроив лукавую рожицу, побежала назад, точно отказ не подразумевался.
Каждый верстовой столб, приближавший нас к столице, печалил нас и солдат. Удрученные скорбью, мы предавали наши губернии и их великодушное население неприятельскому разорению.
Июнь 1812 года. Западные губернии.
Все вспоминали морозы и даже винили их в гибели французской армии. Как если бы та шла по безлюдной земле!
5
Авентюра – название главы в средневековом рыцарском романе.
Шурка отличился: запомнил жару. Адскую. Не перемежавшуюся даже ливнями. Говорили, неприятель в день теряет человек по шестьсот только на марше. Ветераны утешали молодых, де в Египте было жарче… Слабое ободрение!
Один пленный капитан, вестфалец по происхождению, попался казачьему разъезду очень странным образом: сидел на пригорке, в окружении спящих вповалку пехотинцев и слабо подскакивал, пытаясь призвать их к порядку.
– Marshiren, – повторял он. – Marshiren!
И сам командир, и его люди были мертвецки пьяны. Оказалось, они напали на брошенный провиантский склад. Увидели бочки с водкой. Решили применить ее для поддержания сил в походе, как поступали французы с вином. А не перед боем, как делали русские. Пехотинцев развезло. Сначала они побросали ранцы, потом улеглись и сами. Солнце припекало…
Пленных можно было переколоть, что казаки проделывали без душевных мук. Но уж больно смешными казались враги. Их повязали и отправили в штаб. К счастью, для бедолаг. В конце концов спасались именно первые партии, которых допрашивали и высылали в тыл. Позже о караванах мародеров и шаромыжников заботились иначе…
А пока испуг был слишком велик. В границы вползала пятисоттысячная армия, и еще никто не знал, что численность станет ее ахиллесовой пятой. Пока… оглядывались на себя и всюду находили некомплект. Ужасались, как нас мало [6] . Двести тысяч? Откуда? Полторы сотни бы набралось!
6
В начале кампании против России Наполеон располагал армией в 614 тыс. чел. Из них Неман перешло около 448 тыс. солдат. Если бы русская армия собрала все силы в кулак, у нее было бы примерно 227 тыс. Но реально удар приняли Первая и Вторая армии, которые вместе имели примерно 166–167 тыс. При таком численном соотношении выиграть кампанию можно было только маневрами, заманивая неприятеля в глубь страны, применяя т. н. «скифскую войну» и ожидая, пока его силы распылятся. По подсчетам французских историков, до Витебска дошло не более 255 тыс. чел.