Без права на ошибку

Двадцать три года прожил на свете лейтенант Гобовда, в школе по географии имел пятерку, а о Тофаларии услышал впервые.

Искал он в Петровском лесхозе Корня – не нашел. Но человек с такой кличкой жил тем несколько лет назад, работал лесником, все знали его под фамилией Слюняев. От сторожа лесхоза Гобовда многое узнал про лесника. Собрал он кое-какие сведения о Слюняеве и у местных органов власти. И вот что потом рассказал полковнику.

Корней Слюняев – старый заслуженный партизан. По рождению – сибиряк. Происходит из бедной крестьянской семьи. Имел сына и жену, тоже партизанку, ее порубили казаки Унгерна 7 . Сына Слюняев отправил к родственникам в Московскую область. А в начале тридцатых годов, как знаток леса, дал согласие на переезд в Поволжье, где создавались опытные станции лесного хозяйства. Жил один, замкнуто, хотя характеризуется знавшими его людьми добрым, отзывчивым человеком. Сын регулярно писал ему, приезжал в 1934 году, но ненадолго. Перед войной Слюняев расторгнул договор с лесхозом и уехал в Сибирь «помирать под своей пихтой» – так он сказал сторожу лесхоза. Адреса не оставил, писем не присылал. Сторож сочувственно отнесся к отъезду товарища: Слюняева сильно тревожила застаревшая язва желудка, и был он совсем плох.

7

Барон Унгерн – Русский генерал, видный деятель Белого движения на Дальнем Востоке.

Гобовда сделал вывод, что если Слюняев еще и жив, то искать его нет никакого смысла, старый заслуженный партизан вряд ли может оказаться пособником врага. Полковник Стариков не согласился с ним и предложил послать запросы о сыне. Ответы получили неожиданные: «Слюняев Андрей Корнеевич, рождения 1913 – 1914 годов, в Московской области никогда прописан не был».

«Место жительства Корнея Федоровича Слюняева: Тофалария (Иркутская область, Нижнеудинский район, Алыгджер). Свободный охотник».

Вот так лейтенант Гобовда впервые и услышал о Тофаларии. За время своего вынужденного безделья в Нижнеудинске кое-что узнавал о ней.

Издавна жил среди саянских хребтов народ по прозванию карагасы, что означает «черные гуси». Их юрты гнездились в глубине тайги, где-то в верховьях рек Уды и Бирюсы. Занимались карагасы оленеводством и охотой. Маленькие, грязные, они иногда спускались с предгорья, меняли в факториях пушнину на порох, дробь, соль и водку. Называли себя тофами. Кочевали тофы в дальних горах, в стороне от всех цивилизаций. Но вот на Бирюсе и других реках нашли золото. Повалили в этот край на поиски счастья промышленники, купцы, лабазники. Скрытые дремучей тайгой, опутанные древними пережитками и обманом шаманов и русских купцов, невежественные и дикие, тофы мерзли в горах, голодали, болели трахомой 8 , хирели и вымирали. И вымерли бы, если бы не Октябрьская революция и новое правительство. Оно неожиданно сделало ставку на промыслово-охотничьи артели, которые начали мыть золото уже для новой власти. Так появились новые тёплые дома и школы.. Тофов осталось немного – человек пятьсот. Поселки Алыгджер, Верхний Гутар и Нерхэ – вот и вся сегодняшняя Тофалария.

8

Трахома – это хроническое инфекционное заболевание глаз

На третий день погода прояснилась. Можно было лететь. Растворился в дымке опостылевший Нижнеудинск, блестками замигала заболоченная тайга предгорий, вздыбились залесенные хребты и гольцы Восточных Саян. Старый летчик ввел самолет в широкое ущелье, проскочил его, и взору лейтенанта открылась зеленая долина. Под крыльями Алыгджер, поселок домов на семьдесят – двумя ровными рядками стоят добротные рубленые избы и кое-где юрты.

В поселковом Совете Гобовда узнал о Корнее Слюняеве. Старик уже месяц пропадал на одной из дальних заимок, выполнял охотничий план промартели. Последние две недели не подавал о себе вестей.

Дали лейтенанту проводника и вьючных оленей.

Отправили на заимку с рассветом. В первый день прошли километров двадцать…

Остановились перед закатом солнца. Проводник развьючил оленей, нарубил длинных жердей, составил из них каркас и обернул его брезентом, лишь у самой вершины оставил отверстие. Вскоре из него повалил дым костра.

Поев печеной на костре кабаргатины, запив её крепким чаем, разморённый, уставший Гобовда растянулся на подстилке из хвойных лап и сразу уснул.

Разбудил его цокот белки. Лейтенант выполз из юрты и увидел пушистого зверька на ветках ближайшего кедра. Вершина высокого лесного красавца сияла в лучаз солнца, лучи пронизывали густую хвою, рассыпались золотой пылью, создавая жёлтый трепетный нимб. Гобовда ударил жердью по стволу, и любознательная белка спряталась в густой кроне.

До заимки шли ещё день. Последние таежные версты лейтенант еле волочил ноги. Увидев, что спутник выбился из сил, проводник, пожилой тоф, снял поклажу с оленя, перегрузил на другого, а Гобовде предложил сесть верхом. Так добрались до большой поляны, захламлённой сушняком, посреди которой за кривым частоколом присела, чуть не свалившись набок, старая почерневшая изба.

Проводник увидел, что нет собаки, и на ломаном русско-бурятском языке сказал: – Лай собаки тревожит ухо хозяина!

Войдя в избу, они увидели старика. Он лежал у подслеповатого окошка на дурно пахнувшей медвежьей шкуре, накрытый до подбородка теплым одеялом, сшитым из разноцветных лоскутков. Его совершенно лысая желтая голова покоилась на охотничьей сумке. Брови, усы и всклокоченная борода сбились в шерстяной комок, из которого высовывался белый заострившийся нос, да черными льдинками блестели широко открытые глаза. Старик смотрел на пришельцев настороженно и особенно внимательно на лейтенанта, одетого в военную форму с погонами на плечах. Наверное, старик не видел погон со времен гражданской войны.

Гобовда поздоровался. Проводник быстро говорил что-то на своем языке, и Слюняев отвечал ему. Так продолжалось с минуту. Проводник сокрушенно покачал головой и повернулся к лейтенанту:

– Плох. Ох, плох бин! Помирать старый бин1 Собака медведь задавил. Пропал собака!

– Чекист? – хрипло спросил Слюняев, не отрывая от Гобовды взгляда черных остановившихся зрачков, и, не дождавшись ответа, приподнялся на локтях.

Проводник поднес к его лицу фляжку, распутал густую рыжую кудель у рта и дал напиться. Слюняев жадно пил крупными глотками. Выпростал из-под одеяла костлявую руку и знаком попросил закурить. Лейтенант поджег папиросу, раскурил, дал ее старику.

– Нашли все-таки меня, варнака! – Слюняев уронил голову на сумку и смежил веки.

– Мне с вами поговорить надо, – сказал Гобовда.

– Иди с тофом, помоги развьючить оленей, поешь, – ответил Слюняев, разговор у нас будет долгий.

С разгрузкой поклажи и приготовлением пищи на костре управились довольно быстро. Пока напоили старика мясным отваром и поели сами, на тайгу пала ночь.

– А теперь, чекист, бери бумагу и пиши! – сказал Слюняев. – Не перечь, пиши сразу, повторять не буду. Не только язва, но и сухота от всей моей варначьей житухи загоняет меня в домовину. Бесов над головой вижу, значит, скоро конец! Поговорю с тобой – очищусь малость. Пиши, паря!

Слюняев рассказывал не торопясь, с частыми остановками, будто заглядывал внутрь себя, вспоминал.

…Вместе с партизанами небольшого отряда бил беляков и японцев бесшабашный, злой и крутой на руку парень Корней Слюняев. Отряд был семейный – возили за собой» партизаны жен и детей. И у Корнея был хвост: сын Федюнька, и красавица Марьяша. Командиру отряда Марьяша приходилась дочерью.

Дружил Корней с отрядным разведчиком Фаном, корейцем, маленьким, юрким, вездесущим человеком, который всегда выполнял задания командира, проникал туда, где, казалось, не мог прорваться и черт. Возвращаясь из ходок, Фан частенько приносил самогон и рисовую водку, делился с Корнеем.

При одной из выпивок насыпал Фан в душу Корнея перцу: заронил сомнение в верности Марьяши. Замечал парень и раньше, как молодые мужики посматривают на жену; одному скулу свернул в пихтаче, куда тот пробрался за Марьяшей, собиравшей ягоды. Сама жена повода к ревности не давала, хотя, чувствовал, не всегда была откровенна. Фан же разбередил самое больное место Корнея, тыкнул ему а очи Федюнькой, белоголовым Федюнькой, совсем непохожим на родителей. И сказал Фан, что знает эту тайну. Потрепал его тогда Корней изрядно, выкинул из землянки, но тот не обиделся, пообещал доказщать, и это ещё больше ранило самолюбивого, неистового в гневе парня.