Без права на покой (сборник рассказов о милиции)

О современной криминалистической технике можно было бы рассказать еще многое. На вооружении экспертов милиции десятки сложнейших приборов, металлоискатели, чуткие не только к черным, но и к цветным металлам. Но не стану перечислять — я ведь говорю об уровне нашей криминалистической науки лишь для того, чтобы этим аргументировать свой тезис: сложно пре­ступнику замести следы, когда против него — нау­ка. Ее достижения — еще один веский аргумент, под­крепляющий тезис о неизбежности справедливого возмез­дия.

— Наука наукой, однако и в достаточно отдаленные от нас времена, когда советская криминалистика была, ска­жем так, еще в пеленках, мастера уголовного розыска то­же разгадывали самые сложные ходы преступников. Правда, мы знаем о них в основном по художественной беллетристике, но...

— Но прототипы своих литературных героев писатели находили, как правило, в самой жизни. Это вы хотели сказать? Совершенно верно. Профессионалы, думающие, опытные, умеющие логически мыслить, обладающие тон­кой интуицией, у нас были, есть и будут. И с каждым деся­тилетием профессионализм наших сотрудников уголовно­го розыска, следователей, экспертов углубляется. Накап­ливается, изучается и обобщается опыт старших поколе­ний. Работа в органах милиции не терпит дилетантизма — слишком велика ответственность нашей профессии. На­пример, в инспекции по делам несовершеннолетних мы подбираем людей с педагогическим образованием — ина­че им трудно было бы заниматься воспитанием и перевос­питанием своих подопечных, А в органах борьбы с хище­ниями социалистической собственности нам уже недоста­точно, если сотрудник имеет только юридическое образо­вание. Здесь у нас работают специалисты, до тонкостей разбирающиеся в бухгалтерском учете, в экономичес­кой структуре промышленных предприятий, компетент­ные в торговле, в строительстве, в вопросах снабжения и сбыта.

О том, какими доками, если нужно, могут быть работники нашего ОБХСС, свидетельствует, например, недавнее дело о злоупотреблениях на Приволжском маслозаводе. Там группа преступников — директор, заве­дующая производством и мастер — систематически обма­нывали государство, создавая неучтенные излишки моло­ка. Из них на заводе делали сливочное масло, сметану, творог, а продавали «налево» — частным лицам. Выручка шла ворам в карман.

Поймать расхитителей было далеко не просто: они искусно запутывали следы, пользовались халатной не­брежностью бухгалтеров маслозавода и совхоза «Сол­нечный», подделывали документы. Десять тысяч рублей прикарманили таким образом преступники. Но и это не все: они ухитрились ограбить государство еще на пять ты­сяч рублей — за счет незаконных премий, которые они по­лучали за якобы достигнутое перевыполнение плана по выработке творога. На самом же деле на заводе произво­дили сверхнормативный обрат, который жулики отпускали в совхозы и колхозы по стоимости творога. А по докумен­там посмотришь — вроде бы все чисто.

Но как ни ловчили хапуги, перехитрить ОБХСС им не удалось. Въедливая, высококвалифицированная проверка доказала их вину — хапуги оказались на скамье подсуди­мых. Иначе и быть не могло: противостояли преступникам профессионалы высокого класса.

— Видимо, я не совсем точно поставил вопрос. Углубление профессиональных знаний, накопление опыта, мастерства, высокая техническая оснащенность — весь этот естественный прогресс аналогичен непрерывному совершенствованию и других областей человеческой дея­тельности. Хирург сегодняшний, например, знает и умеет гораздо больше, чем знал и умел его собрат по профессии сто лет назад. То же можно сказать и о металлурге, и о железнодорожнике, и о зоотехнике. Я же имел ввиду чисто индивидуальные качества людей, избравших делом своей жизни борьбу с преступностью. Независимо от уров­ня развития любой профессии, науки, в том числе и крими­налистической, во всякие времена были, есть и будут работники талантливые и посредственные, энтузиасты и холодные ремесленники, а то и просто бездари, которым никакой технический прогресс не в силах помочь справ­ляться со своим делом хорошо. Так вот, если в прошлом, когда техническая и научная оснащенность розыска была близка практически к нулю, на первый план выходили лич­ностные качества сыщика. А в какой степени они важны сегодня? Признаться, когда я слушал ваш, Василий Федо­рович, рассказ о мощи современного розыскного аппара­та — мощи технической, научной, организационной, — у меня подспудно складывалось впечатление, что преступ­ник так или иначе «поймается сам собой» — ну куда ему, бедолаге, деться? А впечатление это невольно тянет за со­бой мысль: в конце концов не так уж и важно, какие имен­но винтики будут в этом механизме. Лишь бы они четко выполняли свои функции. А свои Шерлоки Холмсы, комиссары Мегрэ, Эркюли Пуаро нам не так уж и нужны. Своими «незапрограммированными» действиями они толь­ко помешают четкой работе механизма.

— Категорически возражаю. Таланты, своеобразные, острые, нестандартно мыслящие, умеющие взглянуть на ситуацию с необычной точки зрения, нам нужны необычай­но. Не боюсь преувеличить, утверждая, что наша профес­сия, и в особенности это касается уголовного розыска, — профессия творческая. Интуиция, художественная жилка, артистизм розыскной работы нужны сотруднику милиции не в меньшей степени, чем умение логически размышлять, анализировать факты и выкристаллизовывать главное из второстепенного. Каждый из больших мастеров угрозы­ска — это почти непременно самобытная личность. И наи­более сложные, наиболее нетипичные дела мы, как прави­ло, стараемся поручать именно таким, обладающим яркой индивидуальностью, сотрудникам.

Вы, возможно, слыхали о краже живописных полотен из залов Куйбышевского художественного музея?

Три года назад у нас в Куйбышеве было совершено из ряда вон выходящее преступление: из залов художествен­ного музея были похищены пять подлинников картин Ре­пина и Куинджи. Ценность их огромна. И дело даже не во многих десятках тысяч рублей ущерба — преступники, по существу, надругались над всеми куйбышевцами, гордив­шимися этими живописными сокровищами, не исключено было, что преступники намеревались сплавить украденные картины за кордон.

Задача найти украденные полотна была поставлена перед группой самых искусных, высокоинтеллектуальных сотрудников уголовного розыска. Первый успех пришел почти сразу: две картины были найдены, преступник пой­ман с поличным. Но три наиболее ценных полотна как в во­ду канули — ни следа, ни зацепки. Как это часто бывает, пойманный вор взял всю вину на себя, надеясь получить от сообщников после отбытия срока наказания хорошую ком­пенсацию за молчание.

Чтобы отыскать остальные, далеко упрятанные карти­ны, сотрудникам областного управления угрозыска приш­лось крепко поломать головы. Много эрудиции, смекалки и воображения потребовалось им, прежде чем они убеди­лись, что украденные картины еще никуда не проданы и не уничтожены. Еще большей изобретательности потребова­ли разработка и осуществление самой операции. Я ничуть не преувеличу, если скажу: сработали наши сыщики абсо­лютно безошибочно, хотя противостояли им искушенные, интеллектуальные преступники. Картины Репина и Куинджи вернулись в музей.

— Василий Федорович, я позволю себе вспомнить ва­ши же слова, сказанные в начале этой беседы. А именно: выражение «поединок» — не самое удачное из тех, какими можно охарактеризовать взаимоотношения органов мили­ции и преступника. Но вот преступник пойман, он остается с глазу на глаз со следователем. Преступник запирается, отрицает все... Собственно, если быть юридически точным, до суда его и называть-то еще преступником нельзя. Следователь должен сломить его сопротивление, припе­реть к стенке неопровержимыми фактами, убедить чисто­сердечно признаться в совершенном преступлении. Иной раз такое противоборство длится недели и месяцы. По- вашему, это тоже не поединок?

— Представьте себе, нет. Не поединок. Хотя с внешней стороны как будто и похоже — один на один. И звучит заманчиво. Но если судить не по форме, а по существу, то в подавляющем большинстве случаев следователь высту­пает не как противник, не как враг того, кто сидит на до­просе напротив него, а как более сильный, умный, а глав­ное — доброжелательный человек. Заметьте, именно доб­рожелательный, хотя путь из кабинета следователя и ведет его собеседника на скамью подсудимых. Следователь, изобличая преступника в совершенном, склоняет его к чис­тосердечному признанию не потому, что хочет поскорее закрыть дело, а потому, что стремится добиться наимень­шего ущерба для личности человека, совершившего пре­ступление. Ведь неисправимых мало, а жизнь доказывает, что большой срок лишения свободы отнюдь не является лучшей мерой перевоспитания. Так что следователь совсем не заинтересован в том, чтобы возмездие нарушителю за­конности было непременно «на полную катушку». Раская­ние, чистосердечное признание, помощь следствию, возме­щение причиненного ущерба — все это суд непременно учитывает, и растолковать преступнику эту истину должен следователь. И в то же время следователь своими дейст­виями доказывает преступнику — воспитательный момент немаловажный! — что и в его случае сработала непрелож­ная закономерность: всякое преступление будет раскрыто, вина — доказана, а справедливая кара — обязательна и неотвратима.

— Но разве не бывает, что следствие терпит пораже­ние? Из-за своей ли неопытности, из-за отсутствия убеди­тельных улик — неважно. Так или иначе, а преступника милиция вынуждена бывает отпустить. Где же тогда гарантия, обеспечивающая наш с вами краеугольный те­зис, что всякое преступление будет раскрыто?

— Напомню еще раз: человека, чья вина не установле­на судом, называть преступником никто не вправе. Так что, говоря официально, преступников милиция не отпус­кает. Мы стражи закона, и потому строжайшее соблюде­ние его духа и буквы считаем своей первейшей обязан­ностью. Презумпция невиновности личности для нас свя­щенна, человек не обязан доказывать свою невиновность, в доказательствах нуждается только вина. И потому, ког­да истекают установленные Уголовно-процессуальным кодексом сроки и веских доказательств у следствия недо­статочно, сотрудники милиции освобождают подозревае­мого...

— Даже если внутренне убеждены, что перед ними — преступник?

— Даже если убеждены. Хотя, скажу прямо, такое бывает не часто.

— И все же бывает? Представляю, какие чувства должны испытывать в этих случаях сотрудники милиции! Сознание того, что злодеяние осталось безнаказанным, мне кажется, не может не мучить. Должно быть, это боль­но задевает профессиональную гордость?

— Вопросы профессиональной амбиции — это пустяк по сравнению с горькой мыслью, что отпущенный пре­ступник может снова причинить людям зло, снова нару­шить закон. Много лет прошло, а в памяти у меня до сих пор живет некий Пастушков. Такие случаи запоминаются на всю жизнь. Помню, в бытность мою в Красноярске, где я работал заместителем начальника краевого управления уголовного розыска, поступило ко мне сообщение о тяж­ком преступлении на станции Козулька. Сразу начали от­рабатывать несколько версий. И вот одна ниточка привела к некоему Пастушкову, этакому молодому красавцу, неоднократно судимому, наглому и самоуверенному. Ког­да улик появилось достаточно, Пастушкова задержали. Сначала он держался спокойно, даже нахально. Потом шумел, возмущался — незаконно, мол, задержали. Много часов провел я с ним с глазу на глаз в кабинете — и дрог­нул Пастушков. Поймался на противоречиях, да и улики против него были серьезные. Все рассказал о преступле­нии. Подписал признание. Потом попытался бежать из- под стражи. Написал брату, что ой сознался и что теперь ему будет худо.