Без права на смерть

— Будьте добры. Но без сахара.

— По-моему, люди только и делают, что убивают друг друга, — заметил Шестнадцатый. — А генетическая программа молчит.

— Молчит, — согласилась Мария. — Я вам поясню отчего. Начнем с животных — с тех, кто от природы сильно вооружен. Скажем, волк. Он одним ударом разорвет горло или брюхо оленю, но в драке с другим волком этот прием не применит. Знаете, как дерутся волки? Бьют зубами по губам. Дерущиеся львы бьют, представьте себе, по ушам. Больно — жуть, но ни один лев от этого не умер. Я повторю: это касается сильновооруженных видов.

— Сдается мне, что человек вооружен сильнее прочих, — сказал Шестнадцатый.

— Ошибаетесь, друг мой: мы говорим не об оружии вообще, а о том, что дано от природы. У нас нет когтей, рогов и клыков. Если двое людей дерутся голыми руками, один из них устанет и отступит прежде, чем другой его убьет. Поэтому у человека почти нет врожденных ограничений для действий в драке, а наши запреты «не убий» и «не бей лежачего» слабы, их легко перебивают природная агрессивность, мстительность. И когда человек изобрел оружие, он оказался редчайшим существом на Земле — убивающим себе подобных.

Мария помолчала, всматриваясь в хмурые лица Лоцмана и пилота.

— Когда говорят об упадке нравственности, я сохраняю известный оптимизм, — продолжала она. — Мне верится, что наши генетические программы выстоят и нравственность возродится. Как уже не однажды бывало. Но поскольку наши инстинкты от природы слабы, их необходимо поддерживать воспитанием. Литературой, искусством… религией в том числе, поскольку нравственные заповеди пророков — это и есть вынесенные из подсознания и словесно оформленные инстинкты.

— Иначе говоря, — произнес Лоцман, — господин Мейер с романами нового типа топчет и без того хилые программы.

Мария кивнула.

— Так, мальчики. — Она приподняла тяжелую джезву и стукнула ею по столу, точно судейским молотком. — Я читаю вам лекции, а вы сидите с похоронным видом и стараетесь быть вежливыми. Что стряслось?

Лоцман и пилот переглянулись. Таи вертел в руках пустую чашку, рассматривал разводы гущи на дне.

— Кажется, дело серьезное. Лоцман, я имею право знать?

— Это к вопросу о программах. Таи запрограммировал кого-то из писателей, чтобы они убили Ителя.

Ловец поднял на охранителя мира глаза. Мария растерялась.

— Что? Когда?..

— Сегодня, — сказал Таи.

— Вы с… с ума сошли? Господи! Запрограммировал? Кого?

— Троих, которые живут к нему поближе, — ответил Ловец.

— То есть… — Мария соображала, — Бенедикт, Элеонора… Кто там еще? Бог мой, не вспомнить. Их же посадят в тюрьму! Таи, как вы могли?!

— Роль у него такая, — зло бросил Лоцман. — Убивать людей чужими руками.

— А отчего никто не поинтересуется здоровьем драгоценного Ителя? — спросил Таи. — По-вашему, если этих олухов запрограммировать, они тут же побегут и выполнят что надо?

Лоцман откинулся на спинку кресла.

— И ты, тварь нелетная, столько времени морочил нам башку! — возмутился Шестнадцатый.

— Я не морочил. Меня не спрашивали.

«Кис намеревалась рассказать, да не успела — удрала от Богини», — подумал Лоцман. Она же начала: «Ведь всё кончилось…» Подразумевалось, что благополучно. Ну, Ловец, Змеев сын! И всё это время молчал.

— Милтон со Стэнли перепрограммировали тех писак. — Таи налил себе в чашку чистых сливок. — Бесценный Итель может спать спокойно.

— Поседеешь с вами, — выдохнула Мария. — То есть уже не поседеешь, а полысеешь… Таи, попробуйте сахар — там внутри, под песком, лежат кусочки. Да-да, ройте ложкой. Ну, знал бы Пауль! Призадумался бы. — Она вскочила со стула, склонилась над Ловцом и, в приливе чувств, прижала его голову к груди. — Таи, я при свидетелях обещаю: когда стану писать «Последнего дарханца», роль у вас будет самая благородная.

— Спасибо. — Таи вежливо высвободился. — С ролью я как-нибудь управлюсь, а вот что на весь поселок, простите, одна женщина — так это сущее издевательство.

Мария пару секунд соображала, потом засмеялась:

— Таковы были условия игры.

— Это для вас игра. А для нас — жизнь. Благодарю за кофе. — Он поставил чашку на поднос, давая понять, что разговор окончен.

Мария улыбнулась и провела рукой Таи по волосам — с таким выражением лица, словно гладила черного ягуара.

— Суровый какой. Лоцман, я хочу вас попросить. Раз с Паулем всё обошлось, можно, я приглашу Таи к себе? Я бы показала ему город, море. Наши книги.

Ловец вскинул глаза; в них читалась немая просьба.

— Нет, — ответил охранитель мира им обоим.

— Ну что ж… Тогда мне, пожалуй, пора. — Мария взяла со стола поднос с посудой. — Очень жаль.

— Мне тоже, — сказал Лоцман. — Мы с вами еще увидимся.

— Надеюсь. — Мария улыбнулась ему и ушла в иномирье.

Лоцман закрыл границу, подтолкнул Шестнадцатого:

— Вставай. Надо в Замок лететь, встречать Лусию. — Таи тоже поднялся:

— Обожди. Послушай меня.

Лоцман приготовился повторить, что не отпустит его в Большой мир, а летчик вышел из дома, чтобы не слышать, как Таи будет унижаться и просить.

— Надеюсь, ты мне поверишь. — Прежде ясный, энергичный голос Ловца звучал устало, глухо. — Я запрограммировал тех идиотов для пробы. Мария свидетель — невозможно программировать человека против его воли. Она не хотела, и Ингмар не сумел ее подчинить. А эти, продавшие своих Лоцманов, — они в мгновение ока смирились.

— Тебе не пришло в голову, что похожий опыт уже проделали актеры из Замка?

— Пришло — позже. Я о другом. Я не собирался заставлять их по-настоящему убивать. Я не пытаюсь оправдаться, но я не хотел делать из них убийц. Роль, о которой ты говорил, — она не взяла верх совершенно, не лишила меня ума. Молчишь? Считаешь, это не имеет значения?

Наверное, он не простил себе, думал Лоцман. Он готов уйти и умереть, чтобы в будущих съемках участвовал новый актер, не запятнанный ни прежней ролью, ни бесчинствами в Большом мире. Но как объяснить, что Лоцману он дорог такой, как есть, и что Кис тоже его любит, хотя и не совсем так, как Ловцу того хочется?..

— Выбрось дурь из головы и послушай меня, — сказал охранитель мира. — Как только Лусия вернется в Замок, мне понадобится твоя помощь. Поэтому иди-ка ты, отдохни хорошенько.

— Моя помощь? В Большом мире?