Без работы

— Денис, — сказала она, — если там не помогут, я тебя заберу к себе, пока ты не поправишься. Помоги тебе Бог. — Медсестра перекрестила Павла.

Крючков замер, раскрыв рот, как оказавшаяся на берегу рыба.

— Что с тобой? — обеспокоенно уставилась на него медсестра.

Помедлив, Крючков произнес:

— У меня есть мать. Только я не помню, где она живет.

— Господи, ты подумай еще, может… — Надежда погладила Павла по голове.

— Я не знаю, — в мучении, зажмурив глаза, сказал Павел.

— Все, нам пора. По дороге припомнишь, — засуетился Сидор Дроздов. Ему было жарко в верхней одежде, он спешил очутиться на свежем воздухе.

Медсестра строго проговорила:

— Сидор, гляди, чтобы все было в порядке. Позвони, когда отведешь Дениса к священнику.

— Сударыня, не сумлевайтесь, — подражая характерному произношению лакеев времен Александра Островского, ответил Дроздов и, уже обращаясь к Крючкову, проговорил: — О чем задумался, парень? Вперед.

Так началось новое перемещение Павла. Он понимал, что благополучный исход возможен, если удастся восстановить свою память. И те, с кем ему приходилось встречаться до трагического происшествия, могли ему очень помочь. Пока же он сам себе был чужой. Врачи говорили: некоторые явления способны напомнить о прошлом. Существовала надежда. Ведь в его сознании возрождались знакомые образы: места, лица людей. Только все они были подобны осколкам. Обстоятельства жизни опирались на домыслы. Еде находится правда, где вымысел, могли подсказать только значимые воспоминания.

Переступив порог больничного корпуса, Сидор воткнул в уши наушники-«капли» и быстро пошел в направлении города.

На улице было морозно. Снег скрипел под ногами. За почерневшими деревьями погруженного в сумерки парка печально догорал день.

Крючков неотступно следовал за спиной сопровождающего. Временами Дроздов оборачивался и, видя, что Павел не отстает, прибавлял ход. На подступах к железнодорожной станции они чуть не бежали. Но, оказавшись на станции, им пришлось еще сорок минут перетаптываться с ноги на ногу и размахивать руками. Мало того, мозгодробильная музыка чуть не вынесла Сидору мозг. Он не мог выключить плейер, потому что не хотел лезть за пазуху своего пуховика на морозе. К тому же похожая на грохот отбойного молотка смесь оглушающих звуков вызывала у Сидора согревающие телодвижения. Он перестал себя мучить, только когда ввалился в теплый вагон.

Дроздов и Крючков устроились на лавке. Отсутствие раздражающих ритмов наполнило душу Сидора сладостным успокоением, которое подтолкнуло затеять со своим спутником разговор.

— Глянь, какая краля сидит. Сладенькая она, правда? — шепнул Сидор Крючкову и кивнул в сторону рассевшейся на соседней лавке девицы.

Крючков посмотрел на молодую брюнетку, которая увлеченно листала журнал, и кивнул.

Дроздов одобрительно усмехнулся:

— Во… А у тебя когда-нибудь баба была? Или ты тоже не помнишь?

Раскрасневшееся на морозе лицо Павла засветилось еще ярче, стало пунцовым. Он потупился в сильном смущении.

— Ну и реакция, — наблюдая за Павлом, весело констатировал Сидор. — Слушай, а ты уверен, что ты не этот? Ден, ты, часом, не голубок?

Крючков не ответил.

Дроздов продолжал разглагольствовать.

— Потеря памяти тоже разная бывает, — сообщил он. — У старых маразматиков вследствие склероза. Или, положим, отравили человека — подсыпали в спиртное клофелин или димедрол, или по голове настучали. А у тебя вроде и травмы никакой не было.

— Говорят, не было, — ответил Крючков.

— Рассказывали, что ты был рабом, — не унимался Дроздов.

Крючков закусил губу и отвернулся от приставучего Сидора.

— Не помню, — мрачно произнес он, разглядывая проносящиеся огни фонарей за окном.

— Хочешь прикол? — спросил Сидор и, не дождавшись согласия Крючкова, начал рассказывать: — У нас в группе в медицинском колледже учился один парень, который носил женскую одежду. Не юбки там или колготки… Хотя их, может быть, тоже. А просто нацепит женское пальто и начинает всех уверять, что оно унисекс. Короче, эдакий мегапродвинутый голубок. Один нормальный — правильный — парень как-то раз говорит: «Сегодня наш пидорсити с женской сумкой пришел. Показался бы он в таком виде у нас на районе, его бы враз отпинали». Мы его спрашиваем: «Кто такой пидорсити?» А он отвечает: «Это мужик, который одевается в бабское белье». — «Трансвестит что ли?» — спрашиваем. Парень говорит: «Точно! А то приклеилось какое-то пидорсити. А я чувствую, что говорю чего-то не то».

Дроздов внимательно посмотрел на Крючкова, пытаясь определить, какое впечатление произвела его «смешная» история. Павел принужденно улыбнулся.

— Видишь, и у нормальных людей заскоки бывают, — поучительно заключил Дроздов. Медбрат скрыл, что тем самым «правильным» парнем, который жил в гомофобном районе, путал слова, создавая нелепые речевые гибриды, на самом деле был он.

Когда к ним подошли контролеры, Павел безропотно оплатил проезд за двоих и полагающуюся в таких случаях надбавку к стоимости. После чего в кармане нашего героя осталось пятьсот рублей от тысячи, которой снабдила его медсестра Надежда. Сидор был очень недоволен, что они попались.

— Надо было убежать, — переживал он.

В Москве в привокзальном кафе Сидор купил два чебурека, съел их и потом еще разорился на пачку жвачки, жалуясь на омерзительный привкус чебуречного сока.

— Из говна делают здесь чебуреки, — недовольно кривясь, сообщил Дроздов.

Под напоминающим бумеранг козырьком входа станции метро «Красносельская» разыгралась такая история.

Дроздов наскочил на знакомую — пухленькую, розовощекую девушку Марту. С ней в студенческом доме отдыха в прошлом году Сидор встречал Новый год. Началось бесконечное перечисление светлых моментов веселой и разухабистой пьянки: ныряние в сугробы, распитие джина-тоника с Дедом Морозом, совместный стриптиз и спанье под столом. Толстушка и Сидор периодически брали себя за живот и разражались громкими звуками: «А-га-га… О-го-го…» В их воспоминаниях чаще других упоминалась некая Катя, вызывавшая у Сидора чувство восторга. Очевидно, она покорила его своей сексуальностью и раскрепощенностью, к примеру способностью без всяких стеснений прилюдно пописать в слепленный из талого снега горшок.

Когда Сидор услышал, что Марта как раз дожидается Катю, он забеспокоился. Начал расспрашивать: что те намереваются делать.

— Не знаю пока, — отвечала Марта. — Еще подумаем. Но уж точно не кино.

— У меня здесь дело небольшое, — Дроздов с ненавистью посмотрел на стоящего чуть в стороне Павла. — Нужно его проводить. Подождете?

— Долго ждать не станем, — вскинула брови Марта.

— Блин, блин… — забубнил угнетенный боязнью упустить перспективную встречу Дроздов.

— А что, парень сам не дойдет?

Сидор сквозь плотно сжатые губы втянул обжигающий холодом воздух и обратился к Крючкову:

— Слушай, тут совсем рядом. Вон отсюда хорошо видна церковь. Короче, ступай туда и никуда не сворачивай. В церкви найди священника. Как его, черта? — Сидор вынул из кармана бумажку, посмотрел и продолжил: — Отец Федор. В общем, отдашь ему эпикриз. Он с тобой там разберется.

— Хорошо, — смиренно ответил Крючков.

Павел дождался зеленого сигнала светофора и пересек Краснопрудную. Дальше начиналась Нижняя Красносельская улица с перекинутым через железнодорожные пути мостом. Навстречу Крючкову гремел освещенный нутряным светом трамвай. Справа на другой стороне моста торчала церковная колокольня, слева над обрывом тянулся старинный из красного кирпича дом.

Павел начал спускаться с моста по лестнице со стороны кирпичного дома. Перед ним в темноте возник незнакомец.

Вид у незнакомца был непримечательный — обыкновенный мужчина, каких много: среднего роста, сорокалетнего возраста. Заурядной внешности тип, если не считать шрам, который пересекал его худое лицо. Мужчина встал на проходе.

— Вот мы и встретились, — проговорил он.

— Я вас не помню, — сказал Павел мужчине.

Тот спокойно ответил:

— Зато я помню, кто ты такой.