Без тринадцати 13, или Тоска по Тюхину

Копец. Э-э!.. Связи-то все едино — нет.

Хапов. А дисциплина?! Распустились, понимаешь! Вчера этот, ну который с дерева стебанулся, подходит и говорит: «Вы, товарищ подполковник, курить лучше бросьте, а то чего доброго, говорит, — помрете еще в 78 году, как раз перед чешскими событиями!» Ну не идиот ли?..

Копец. Травма черепа, нервное потрясение.

Кикимонов. Кошмар, просто кошмар! Денег фактически нет, продовольствие, кажется, тоже на исходе… Так, Афанасий?

Хапов (мрачно). Вчера последнего кабанчика прикололи. Картошка, капуста — это еще, на хрен, есть, а хлеб — йек!..

Кикимонов. И что же прикажете делать?!

Хапов. Ждать, Аркадий, ждать…

Кикимонов. А если не дождемся?

Хапов. Ну а я откуда знаю? Я тебе гадалка, на хрен, что ли?! Ты вон лучше у этого, у прорицателя у своего спроси. Откуда он, кстати, взялся-то?

Копец. С трубы пищеблока сняли.

Хапов. С трубы?! Как он туда попал?

Копец. Говорит, не помнит. Шок. Амнезия, то есть потеря памяти. Весь какой-то закопченный, обгорелый…

Хапов. Черт знает, что такое! Один — на березе, другой, на хрен, на трубе!..

Копец. Клиника!

Кикимонов. Поверите, я уже деревьев бояться стал! Даже сейчас вот такое подлое ощущение, будто подниму голову, а он там, на ветке!

Копец. Кто?

Кикимонов. Да этот…

Ну и, как ты, должно быть, догадываешься, Тюхин, тут дорогой наш товарищ подполковник Кикимонов, начальник финансовой части бригады, светя фонариком, задирает повинную головушку и видит на вершине тополя странное человекоподобное существо с круглыми, как у лемура, глазами!..

Чу! Шуршит бурьян, умело используя для маскировки складки местности, к «коломбине» подползают мои юные вольнослушатели. Ого, кажется, нашего полку прибыло!.. Эй ты, ушастенький, попку подбери! Задницу, говорю, подбери, молодой, необученный, отстрелят!..

Засим — ГБ энд СК. Твой — В.М.

Глава шестая. От рядового М. – члену редколлегии Т., лауреату премий

Письмо третье

«Вдруг стало темно, но совсем не так, как от облака, когда оно закрывает солнце.»

Дж. Свифт «Путешествие Гулливера»

Сэр!

Вы не поверите, но эпическое повествование, замыслом которого я поделился с Вами в прошлом письме, претворяется в жизнь! Да-да, друг мой! героически переборов свойственную нам обоим неуверенность в себе — качество, кстати сказать, присущее только истинным талантам — я, с Божьей помощью, приступил к воплощению задуманного. Ровно пять минут назад, потея от волнения, я сел за рабочий столик радиооператора и написал первую фразу: «Давным-давно, так давно, что и перезабылось уже все за давностью, в некотором царстве, в несуществующем уже государстве, в одной сугубо секретной части служил солдат-первогодок по имени Витюша Эмский…» Написавши вышепроцитированное, я впал в такую буйную радость, что пошел вприсядку по «коломбине», выкидывая коленца и приговаривая: «Ай да рядовой М., ай да поэт, понимаешь, Пушкин!» Когда первая волна эйфории прошла, я снова сел за стол и, отложив в сторону тетрадь, предназначенную для эпопеи, принялся писать письмо Вам, мэтр. К этому меня побудило следующее. Как Вы догадываетесь, друг мой, прежде чем записать что-то на бумаге, я предварительно выстраиваю это свое неописуемое написуемое в голове. Я слышал, что некоторые герои некоторых сочиняемых книг ведут себя порой весьма своеобычно, подчас даже вопреки воле сочинителя. Как то: выдрючиваются, выкобениваются, вытворяют несусветные глупости. Не избежал этой участи и я, грешный. Знаете, что вытворил мой так называемый рядовой Витюша Эмский? Едва приняв присягу, он вместо того, чтобы крепить дисциплину ратным трудом и упорно готовиться к весенней проверке, взял и полез опять на крышу родной казармы!.. То есть я не могу сказать, что это вышло совсем уж ни с того, ни с сего. Вышеупомянутому деянию кое-что предшествовало. Ну, в частности, — поощрение за образцовое поведение в виде наряда по офицерскому клубу, находившемуся, как известно Вам, за пределами опутанного колючей проволокой забора с вышками. Так вот, едва переступив порог КПП, два землячка, два отличника боевой и политической подготовки — рядовой Борис Т. и рядовой Виктор М.
– два этих выродка остановили первого попавшегося гражданина несуществующего уже ныне государства и, сказавши по-немецки: «Камрад, коуфен ур?», «толкнули» ему Ваши личные, мэтр, марки «Москва», часы. Разжившись таким образом энной суммой, солдатики прямым ходом направились вместо клуба в гаштет небезызвестного Пауля. Потом в другой, потом в третий, потом вообще черт знает куда, оживленно при этом дискутируя, размахивая руками, задевая прохожих. Очнулись они уже утром, на гауптвахте. Но это еще полбеды. Вернувшись в батарею через десять суток, солдатики предстали перед старшиной. «Трыдцать тры нарада унэ учэредь и тры гуда нэувульнэния!» скрежетнув челябинскими челюстями, объявил безжалостный Сундуков. И начался ад, коллега, самый натуральный, беспросветный, изо дня в день, из месяца в месяц, заурядный, до боли знакомый чуть ли не каждому военнообязанному, наш родной армейский ад. Отпахав на кухне, злосчастные салаги подшивали свежие подворотнички, готовясь к караулу, а откараулив, заступали дневальными по батарее. Вам когда-нибудь приходилось, коллега, драить водой с мылом белый ребристый стометровый кафельный пол казармы? О, это незабываемое удовольствие!.. Короче, недели через две после начала «полосы» рядовой Эмский еще больше похудел, приуныл, совершенно утратил чувство юмора, а когда однажды вечером обнаружил, что у него необъяснимым образом пропали все четыре бережно хранимых под матрасом вафельных полотенчика, без которых, как Вам известно, мэтр, качественно вытереть ребристый кафельный пол задача практически невыполнимая, когда он, похолодев, обнаружил эту роковую пропажу — нервы его не выдержали. В ту же ночь, прислонив половую щетку к коридорному, с надписью «Солдат, заправься!», зеркалу, Витюша Эмский, в расстегнутой гимнастерке, без ремня, без головного убора, потащился на чердак вешаться…

А теперь — внимание! И вот когда рядовой Эмский привязал к балке коаксиальный кабель, когда он сунул бедовую свою головушку в петлю, — раздался голос! Ни человеческий, ни звериный, странный какой-то: весь такой напевный, как бы скрипично-канифольный, берущий за душу:

— Не вешайся, солдатик, не губи свою молодую жизнь, вынь голову из петелечки!

— Ты кто? — удивился самоубийца, вглядываясь в темноту.

— Угадай! — сказало нечто на глазах проявляющееся, зеленовато-фосфоресцирующее, златоглазо-лемурообразное с электрическим нимбом над головой. — Только, во имя всех Вселенских Парадигм, не называй меня, пожалуйста, ни паранормальной энергетической сущностью, ни ангелом!..

— Ну, то, что вы не ангел, это видно и невооруженным глазом, — вздохнул Витюша, — уши врастопырку, глазищи круглые, навыкате, а крылья, извиняюсь, отсутствуют…

— Тебе это не нравится?

— Да как сказать… А поскольку на животе у вас кнопка, а вместо хвоста недавно пропавший из нашей бытовки электропровод от утюга, я с известной долей уверенности рискнул бы предположить, сэр, что вы самый обыкновенный инопланетянин, он же пришелец, он же уфонавт, он же зеленый человечек и так далее и тому подобное…

— Ты меня не уважаешь?

— Почему? — удивился Витюша.

— Тогда не «выкай», я этого терпеть не могу. И как это, интересно знать, инопланетянин может быть самым обыкновенным. Ты знаешь, кто я такой?..

— Знаю.

— Это как это?! — в свою очередь опешил электрический лемур. — Говори, я с нетерпением жду ответа…

— Ну, во-первых, судя по некоторым признакам, ты, как и я, самец… Так?

— Допустим. А во-вторых?

— А во-вторых, тоже исходя из некоторых наблюдений, ты с планеты Лемурия, — сказал Витюша и чтобы уж окончательно добить разинувшего рот наглеца, добавил, — а следовательно — лемуриец!

Реакция на последние слова была совершенно неожиданной. Нимб над головой пришельца побагровел, глаза из золотых стали бурячно-красными, он затопал ножками, затряс ручками.

— Это неслыханное оскорбление! Я требую немедленного извинения! вскричал вздорный зверек.

— Ну, извини, коли так, — сказал Витюша, — А в чем дело-то?

— А дело, молодой человек, в том, что назвать меня, чистопородного, семизвездного мфусианина ничтожным лемурьянцем, это… это просто шпирт знает, что такое!..

— Шпирт?! — оторопел Витюша.

— Это не надо… Погорячился. Вырвалось… Это ругательство.

И вспыльчивый инопланетянин, волнуясь, поведал солдатику-первогодку о том, что хотя сам он, как подлинный интеркосмист, ничего такого против отдельных лемурьянцев и не имеет, но таки вынужден заметить солдатику, что никакой «Лемурии» в природе нет, и что если он, инопланетянин, и прилетел с планеты по имени Ля-мур, то это вовсе не значит, что его, стопроцентного мфуси, можно обзывать всякими непотребными словами!

— В таком случае — мфуси-руси — бхай-бхай! — высвобождая голову из петли, сказал Витюша и протянул пришельцу из иных миров руку дружбы и помощи.

Вот так они и встретились — два самых несчастных, самых одиноких (ведь даже Борька, даже Борька… эх!..) существа во всех проявленных и непроявленных мирах: советский солдат первого года службы рядовой Эмский и энлонавт мфусианин З.З.З., которого Витюша для простоты произношения стал называть Звонкоголосым Зеленым Зюзиком.

Встречались друзья, разумеется, тайком, исключительно по ночам, в свободное от Витюшиных нарядов время. Закрыв глаза и вытянув руки, как лунатик, для маскировки, рядовой Эмский поднимался на чердак, где его с нетерпением поджидал тот, кому было, как это ни дико звучит, еще хуже, чем даже всем Тюхиным на земле вместе взятым. Однажды, когда они сидели вдвоем на коньке черепичной крыши, терпеливо поджидая рассвет, Зеленый Зюзик открылся Витюше, что именно туда, на восток, туда, где вставала по утрам неописуемая по красоте звезда под названием Солнце, как раз туда и улетел его космический корабль, из которого он, Злополучный Зеленый Зюзик, и выпал по неосторожности, залюбовавшись красотами немецкой земли Тюрингия, а также земли Саксония-Ангальт.