Безбрежные дни
Шрифт:
– Сегодня сокращённый паёк выходного дня. Ты отметил рабочую карточку на фабрике? – встретил его отец.
– Нет.
– Что ж, – наигранно весело сказал он, – тогда будем делить то, что дадут нам с твоей матерью.
– Я был в Правлении насчёт Сада, – бухнул Ник.
Отец как-то весь съёжился, и глаза цвета сизой утренней дымки потемнели.
– Сынок, ты должен был сам во всём убедиться. В доки причаливают сплошь грузовые суда, но никто из наших не видел их капитанов. Всё, что мы знаем о Земле, – её прошлое. Всё, что она нам даёт, – мусор. Настоящее
Забарабанили в дверь. Привезли еду. Мама с карточками в руках попрепиралась с ними недолго из-за пропущенной отметки Ника, махнула рукой и отправилась распаковывать контейнеры с ужином.
После ужина в молчании пили чай. Опреснённая морская вода ощущалась в переслащённой жиже. Привкус разочарования на языке и пустота в желудке. Тусклый свет лампы на солнечных батареях отражался от гладких стен, рассеивался и блуждал по комнате, словно искал сам себя.
Безжалостный Сатурн маячил в окне, стоял над душой. Никогда прежде Ник не испытывал такой щемящей тоски по Берегу.
«Тоска по недостижимому идеалу», – писали в книгах, где одна строка перетекала в другую, страница в страницу. Книги повторяли друг друга, как волны. Разные, но однообразные. По образу и подобию. «Бог бесконечен, – говорилось в них, – и Вселенная, Его дитя, бесконечна».
Ник догадывался теперь, что обеспечивает эту бесконечность. Конвейерная лента бытия, переработка сущностей, идей, предметов, явлений. Лампа впитывает дневной свет и изливает его призрак в ночь.
В нашем мире вторично всё.
День пятый
Знакомый посвист в стенах спящего дома выкинул из кровати. Одежду натягивал уже в коридоре. Немыми свидетелями у двери возникли отец и мать.
– Я всё равно пойду на площадь, что бы вы ни сделали сейчас, – сказал Ник басом.
– Береги себя! – попросил отец, пропуская его в дверь. Мать негромко взвыла, закусив запястье.
Ветер в Городе рвал и метал. Куски крыши, пластиковые стаканчики, оконная плёнка, чья-то одежда ... вихрями крутились под ногами, свиваясь в мощный поток, и он мчался по улицам вниз, к центральной площади.
– Ветер! – кричал Ник по дороге, размахивая руками, словно силясь его поймать. Люди оглядывались на Ника и спешили следом.
На площади в безработный день столпился почти весь Остров.
Ник взобрался по ступенькам к парадному входу в здание Правления.
– Куда тебя несёт? А ну слезай быстро!
– Послушайте!
Зеваки подтягивались ближе, окружали импровизированную трибуну.
– Кто это? Что случилось?
Удивление. Возмущение. Смех. Ворчание. Возгласы.
– Дайте парню высказаться!
И вот море человеческой плоти перед глазами. Свист ветра.
– Послушайте, – заговорил Ник, – ветер. Через несколько дней здесь будут тонны мусора. Работы возобновятся...
– Послезавтра! Нам обещали, что фабрики откроются послезавтра.
– Подождите! Потерпите несколько дней и не придётся жертвовать частью Острова.
– Сокращённый
паёк ещё несколько дней?!– Там нет ничего ценного, нечего жалеть.
– Вы знаете, что есть! Сад! Последний приют наших близких.
– Их перезахоронят по островному обычаю.
– Да! Мои родные ушли в море.
– И мои!
– Хватит голодать!
– Из-за сумасшедших фанатиков земных похорон нас лишат работы!
– К чёрту Остров, дайте работу и еду!
Живое море заштормило. Сотни оскаленных лиц. Ветер хлестал по щекам. Над головой простиралось опустевшее ясное небо. Настоящее одиночество – когда один против всех.
– Нет никого над нами, – сказал Ник, оглядываясь на здание Правления, – я был за этой дверью. Остров – саморегулирующаяся система. Мы вольны делать, что захотим. Никто нами не управляет! Никто не лишит нас ни работы, ни жизни, ни Острова.
Минутное молчание, как затишье перед бурей. И снова ураганные порывы ветра.
– Ложь! Не слушайте его!
– Чего ты хочешь от нас?!
– Сберегите Сад. Пусть останется память о тех, кто жил на Острове!
– Подстрекатель!
– В клетку его!
Толпа сгустилась у ног. Чьи-то жилистые руки ухватили его и стащили вниз. И Ник поплыл по чужим рукам и плечам. Худое, лёгкое тело перекидывали друг другу, швыряли из стороны в сторону, как щепку. Ногти впивались в обнажившиеся бока. Ник распластался на спине, покачиваясь, как на волнах.
– В клеткуууу! – ревело в ушах.
– Прекратите! Он же мальчишка!
– Бей его!
Площадь под собой он ощутил в месиве драки. Кто-то пытался его спасти, а кто-то убить. Дрались все против всех. Лёжа, свернулся в клубок. Глухие удары – в спину, в затылок, в бока, как в бочку, которую в штормовую ночь несёт прямо на скалы.
Сильной боли не чувствуешь – оглушает. Стихия бесчувственна и беспощадна. Тело всхлипывает под ударами. Хлюпает, как гнилое. Живое. Пока...
«Никто не завяжет по мне узелок», – мелькнуло в сознании.
Коленом в лицо, и горячее солёное море хлынуло изо рта, взорвалось острым крошевом прибрежной гальки.
Страшный вопль матери издалека: Никита-а-а-а!
Близко руки отца.
И темнота.
В темноте вспыхивали огоньки, во сне загорались свечи. Белые, трепещущие на ветру свечи Сада. Каждая свеча – человеческая жизнь. Тысячи свечей, тысячи островитян. Жили, любили, работали. Позабыты.
Бесценный Сад, негасимые свечи. Бессмысленность хаотичного бытия, непостижимый смысл гармонии.
Белый невыносимо яркий свет. И тьма перед ним отступает.
День шестой
– ... Сад бесценный. Сберечь! Берегиня..., – бредил Ник.
Велия с самого утра сидела на краешке кровати, гладила по голове, успокаивая.
– В нашем мире не бывает ничего бесценного. То, что достаётся даром, не ценится. Чтобы ценили и берегли, чтобы выжить и остаться здесь, нужно иметь свою цену. Ценный товар, ценный работник, разве не так? – шептала она.