Бездна
Шрифт:
Поэтому скажу тебе коротко, Эктор: твоя мать любила танцы и танцевала она великолепно. Гибкая и сильная.
Я держал ее пляжную сумку. Смотрел на нее. И сходил по ней с ума – еще сильнее прежнего.
Она была вся в испарине, когда спросила, уже на выходе из зала: «Куда тебя подвезти?» Я назвал свой отель. И мою душу сковал смертельный холод.
Что делать человеку в два часа ночи, в городе, где он нашел ту, которую искал?
Я опустошил свой мини-бар. Попытался читать Чорана в плеядовском издании [45] , прошелся по всем телеканалам, от Animal Planet до порнухи, и, наконец, рухнул на постель, сбитый с ног усталостью и спиртным.
45
Чоран
Из глубокого забытья меня вырвал телефонный звонок. Было девять утра. Портье сообщил, что меня ждут внизу.
Она сидела в холле, одетая в желтое платье и сандалии. Если у меня сегодня не назначены встречи и если я не против, она приглашает меня на прогулку, до вечера. Моя статья о ее работах сделала свое дело: она решила позаботиться о том, чтобы я не понаписал глупостей о ее родине. В салоне ее маленькой машины звучали скорбные песнопения моцартовского «Реквиема». Странный выбор для летней прогулки по морскому побережью.
Она села за руль. За окном проплывали пейзажи: с одной стороны плавные очертания зеленых приземистых холмов, с другой – бескрайняя голубая гладь моря.
Она вела машину быстро и ловко, награждая званием «cabron» [46] водителей грузовиков, не позволявших ей обгонять себя. Мы свернули на дорогу, обсаженную соснами, она вдруг дала задний ход, свернула направо и поехала прямо через лес. В конце дороги возвышался какой-то завод с двумя трубами, похожими на фаллосы. Он был заброшен. Надпись масляной краской на фронтоне здания с осыпавшейся плиткой гласила: «Металлургическая фабрика Луарки» [47] . Красно-белый шлагбаум, задранный кверху, уже не загораживал въезд. Машина полавировала между разрушенными корпусами, потом снова углубилась в сосновую рощу. Вскоре земля сменилась песком. Пас проехала еще немного, заглушила мотор, схватила свою пляжную сумку и вышла из машины, хлопнув дверцей. Я догнал ее на вершине дюны.
46
Козел (исп.).
47
Луарка – рыболовецкий порт, расположенный на северном побережье Испании, в провинции Астурия. – Прим. перев.
И при виде открывшегося зрелища у меня перехватило дух.
Пустынный, бескрайний берег жадно облизывали длинные пенные волны.
– Vamos! [48] – сказала она. И я побежал за ней.
Под ее ногами поблескивали искорки слюды. Остановившись, она вытащила из сумки два купальных полотенца. Потом расстегнула платье. Я приготовился увидеть знаменитую татуировку. Не тут-то было, – под платьем оказался купальник.
– Ну, ты идешь? – спросила она, обернувшись.
48
Идем! (исп.)
Море открывало ей свои объятия. Мне тоже, но, увы, я не взял с собой плавки. На пляже никого не было, но я все же не решился, для первого раза, изображать сатира.
Тем хуже, пришлось отказаться от купания. А она исчезла в море, преодолев первую линию пенного прибоя. Плавала она потрясающе! Я снял майку и матерчатые кроссовки. Солнце обжигало кожу, воздух был насыщен возбуждающими лесными ароматами древесного сока и папоротников, гумуса и пыльцы. Это было великолепно. Твоя мать плавала. Мы совсем не знали друг друга. У меня была одна из ее фотографий. Вот и все. Прекрасная астурийка. Переполненная энергией. А я следил за ее уверенным
кролем, стоя столбом на берегу, как последний дурак. Ах, черт возьми! И тут мне вспомнились слова Оскара Уайльда: «Чтобы стать настоящим средневековым человеком, не нужно иметь тела. Чтобы стать настоящим современным человеком, не нужно иметь душу.Чтобы стать настоящим греком, нужно быть обнаженным» [49] . Я торопливо скинул с себя оставшуюся одежду и шагнул в кипящую пену, не стесняясь своего напруженного члена. Нырнул в буйные прибрежные волны и, поднапрягшись, выбрался в открытое море. Вода скользила по телу, как ртуть, смывая усталость и похмелье. Эта девушка завладела мной, и все мое существо преобразилось от одного осознания ее власти. Я попытался думать о другом, о чем-нибудь очень уродливом, далеком от эротики, чтобы обрести прежнюю уверенность в себе. Вернувшись на пляж первым, я вытерся и оделся. Она вышла из моря такой, какую ты теперь легко сможешь представить себе: с распущенных волос струилась вода, фигурка, словно обточенная долгим плаванием, выглядела еще более грациозной. Сидя на полотенце, она набрала в руку горсть почти белого песка и, расставив пальцы, дала ему стечь обратно.
49
Оскар Уайльд. «Заветы молодому поколению». Это сочинение, своего рода эстетический манифест автора, впервые было опубликовано в журнале «Хамелеон» в декабре 1894 г. – Прим. перев.
– Нравится тебе здесь?
– Да, великолепно.
– Вот тут я и начала делать свою пляжную серию. Этот пляж называется La Xana – на bable означает «колдунья».
– Почему?
– Говорят, жила здесь такая. К пляжу близко подходит лес, в нем-то она и обитала, эта колдунья. А может, фея, кто ее знает… Во всяком случае, люди до сих пор ее боятся. Смотри, здесь ни души – вот это мне и нравится. Именно потому ты и ошибся, когда написал в своей статье о «пляжах жизни». А для меня жизнь – это природа без людей с их тентами, рожками мороженого, пивом и бутербродами. Природа, избавленная от человечества.
– Но ведь кто-то же должен ею любоваться, этой природой.
Она не стала отвечать. Очередная глупая реплика.
– Ну, извини еще раз за статью. Это была моя интерпретация. Журналистика – это всегда интерпретация и ничего другого. Только слегка приукрашенная стилем автора, чтобы замаскировать свое недопонимание сути дела.
Она переменила позу, уперлась подбородком в согнутые колени. Я смотрел на ее крепкие ноги пловчихи.
– Из-за тебя моя жизнь переменится, – вдруг сказала она.
Я предпочел бы услышать «благодаря тебе…».
– Почему ты так думаешь?
– Про меня написали еще несколько статей. Похоже, я пользуюсь успехом.
Я уже знал об этом из интернета. Знакомясь с очередной девушкой, я с удовольствием залезал в сеть и читал все, что о ней там говорилось. Мне нравилось сравнивать эту информацию с тем представлением, которое я сам составлял о ней. После появления моей статьи о Пас информационная машина заработала вовсю, клише «Депардон пляжного отдыха», «Уиджи прибрежного быта» стали ее визитной карточкой.
Она вздохнула и растянулась на песке. Что означал этот вздох – облегчение, недовольство или чисто физическую реакцию тела на прилив эндорфинов?
– Разве это тебя не радует?
– А что меня должно радовать – успех, построенный на недоразумении? Поклонение людей, которые ничего не понимают? Я не люблю рассуждений об искусстве. Не хочу размышлять о том, что такое ванна – место для мытья или произведение искусства. Мне это обрыдло еще в Школе живописи. Я хочу просто фотографировать. Запечатлевать то, что мой собственный взгляд побуждает меня фиксировать.
Остальное – например, что потом станет с моим снимком, купят ли его люди, которым он понравился, или те, кому просто посоветовали его купить, – меня не интересует. Что же касается прессы, критики, то это, извини меня, проблема восприятия, а восприятием других людей я управлять не могу.
Она помолчала, потом продолжила:
– Знаешь, мне совершенно безразлично, что говорят о моих работах. И вообще говорят или молчат. Мои фотографии похожи на мыльные пузыри, они живут недолго. Секунда – и их уже нет…