Безславинск
Шрифт:
– Всем узникам замка Иф салют!
Не к месту пошутил питерский гость, чем вызвал, мягко выражаясь, недоумение на лицах многих безславинцев.
– Какие это мы тебе узники, москаль? – послышалось из толпы гостей, но Вахлон, не обращая ни на кого внимания, схватил на руки подбежавшего к нему Рыжего жоха,
– Здорово, племяш!
– Дядько Ваня! Чого мени з города привёз? – хотел знать племяш.
– Людон! Да хватит тебе уже орать! – наехала на продавщицу прокурорша Ромакова, пострадавшая от пчелиных укусов в гораздо большей степени.
– Это оправданно! – встал на защиту участковый
– Я думал, ты прикололся, что на мотике прикатишь! – не переставал восторгаться Генка, – Прямо из Питера! Надо ж!
– Я, вообще-то, за свои слова отвечаю обычно, – с расстановкой заявил Вахлон. – Ты же знаешь, братик.
– Знаю. А у нас тут такое творится! Война, в натуре! Я после свадьбы сразу в ополченцы подамся! Эти бандэровцы поперёк горла мне стоят. Может, и ты у нас тормознёшься? Тут ведь сейчас судьба русского народа решается…
После этого неожиданного предложения Вахлон задумался, опустил племянника на седло мотоцикла и достал из небольшого рюкзака рулон туалетной бумаги, целиком исписанный комплиментами. – Поглядим, – и продолжил копаться в вещах. Следующее, что появилось из рюкзака, была упаковка с петардами, которые Вахлон вручил своему «племяшу»,
– Это тебе, пацан, жги по полной! Вот и вам, молодожены, из Питера, так сказать, неординарный и реально прикольный подарок. Мой подарок называется «54 метра нашей любви». Здесь на каждом метре разные комплименты написаны, три дня писал, старался.
Генка с Викой переглянулись, и в их глазах повис один и тот же неразрешимый вопрос: «Едрён-батон! И шо нам с этим делать? Даже жопу не утрёшь…». Тут появился Кузьма с дымарём и ведром воды. Он начал активно окуривать своё произведение – арку – и обрызгивать её водой. В Лану Дмитрину, показавшуюся из кустов смородины, одноглазый Кузьма пустил из дымаря устрашающую струю.
Такую же струю пустил он в неё прошлым августом, когда отсверкал жаркий июль, отцвели пахучие кустарники, но по теплым долинам доцветали ещё цветы. Воздух был густ и пьян.
Лана Дмитрина, подстать воздуху – густа в чувствах и пьяна разумом – пришла на пасеку Кузьмы, расположенную за его большим сараем, стоявшим в нескольких дворах от особняка прокурорши.
Кузьма снял крышку с улья, чтоб вставить добавочную рамку. Обеспокоенные пчелы закружились над одноглазым «пиратом».
– Дурні, ось я вас димком! Дим-то вам не за смаком!
В глубины медвяного царства Кузьма пустил из дымаря едкую струю. Одна из пчелок залетела под футболку Ланы Дмитрины, под мышкой зажужжала, и боломутная женщина заорала, замахала руками. На предсмертное жужжание пчелки рванулись десятки её сородичей, с ходу жаля. Отчаянно отбиваясь, Верходурова кинулась к сараю. На бегу повалила улей.
Пчелы вместе с Кузьмой преследовали её, не отставая.
Лана Дмитрина упала на солому и начала крутиться на ней. Кузьма захлопнул ворота и хорошенько окурил из дымаря кричавшую без умолка физручку.
– Та хватіт кричати вже!
– Так больно ж до одури!
– А все від того, що поводження з нею тобі незнайоме! Ходити біля бджіл треба з чистою душею, і поту твого смердючого вона, упоси Бог, не виносить. І на пасіку п'яної не з'являйся!
– Да хватит уже нравоучать! И пахну
я не так, и пьяная… Тоже мне пасечник нашёлся!– Звичайно пасічник! Я ось, наприклад, про себе скажу: кожну весну бджолиними укусами цироз печінки лікую, а Натаничу ревматизм в ногах видаляю. Справедлива тваринна моя бджола!
– Будь она проклята, твоя справедливая животная! Может быть, и правда она лучше козы или коровы, потому что медом доится. Но вот жало у неё… Били меня, Кузьма, по-всякому: и крапивой в детстве драли, и бабы ревнивые космы мне выдирали, и любовники ревнивые морду сворачивали, но этакого изгальства в жизни не испытывала!
– Не можна їй без жала! Светлячок! Зброя це её!
– Лучше бы приласкал, чем запугивать… – резко сменила тон бывшая балерина. Затем встала перед Кузьмой на колени, прислонилась лицом к его ширинке.
– Ти що придумала?
– А сейчас сам увидишь, пчеловод неугомонный…
Лана Дмитрина ловким движением левой руки оттянула молнию брюк, правой расстегнула её.
– Раптом хто увійде! – шугался дед Кузьма, обнимаясь с дымарём.
– Ну, хватит уже стрематься, пчеловодушка мой…
Ремень и пуговица на брюках были расстегнуты еще быстрее молнии, и Кузьма уже стоял посреди сарая со спущенными штанами в заношенных трусах. И училка физры, жена директора школы, бывшая балерина в одном лице начала делать именно то, что вы сейчас и подумали…
И делала она это настолько увлеченно, что Кузьма моментально забыл и о нежданных посетителях его сарая, и о пчелах, и вообще обо всем на свете. Создавалось впечатление, что Лана Дмитрина поклонялась этому занятию и, собственно, самому мужскому члену. Причем в её поклонении не было ничего постыдного или предосудительного – настолько естественно она относилась к минету. Девиз Верходуровой был таков: «В момент, когда я делаю минет, мы оба оказываемся почетными рабами члена! Только я при этом еще и его госпожа, и только я контролирую, сколько удовольствия ты получишь!»
Экспрессивные ласки физручки возымели ожидаемый эффект, и стремительно приблизилась точка невозврата. Кузьма прижался к Лане Дмитрине и в исступлении застонал. Верходурова ответила ему не менее громкими и томными стонами.
– О-о-о! Божа мати! Як же добре-е! – завыл Кузьма и кончил…
Не прошло и минуты, как в соседнем дворе послышался голос старой бабки: «Молодёш совсим ополоумела! Ужо среди бела дня стонуть, як кобели недобитыя!»
«Що за дела? Жинка страшна, як ядерна війна, а коханка ще страшніша…» – думал Кузьма, глядя мутным взглядом единственного выпученного глаза на облизывающуюся подобно толстому коту Лану Дмитрину.
Но это было год назад, а теперь выскочившая из кустов смородины Лана Дмитрина недолго думая плюхнулась рядом с Генкой и запела:
Говорят, жена – красоткаТолько в Сочи не зовут!У неё круиз недолгий:Из коровника – на пруд.– Хрюня-Светуня, откуда ти цих дебильних частивок набрала? – возмутилась Вика. – Хватит вже, дай людям поспилкуватися!
– Пообщаются ещё, до отрыжки, – послышался чей-то женский голос с другого конца стола.