Безславинск
Шрифт:
– Ти що заснув? – крикнул в ухо МарТину Рыжий жох и пару раз шлёпнул ладонью по затылку новоявленного кинокорреспондента.
Очухавшись от оплеух, МарТин продолжил съёмку. В объектив видеокамеры попадало всё подряд, будто само пыталось забраться в это маленькое устройство через стеклянный глазок: и дурацкая улыбка Рыжего жоха, и будка с привязанной к ней лающей собакой, и дразнившие МарТина мальчишки-сорванцы: «Эге-гей! Монгол-монгол, в штаны накакол!». Мужик на телеге, перевозивший старые шины от автомобилей для строительства баррикад, помахал ему рукой, и даже тетка с авоськой, удручённо качавшая головой, тоже забралась в видеокамеру. Вот только какой-то старенький дед с перевязанной окровавленным бинтом головой
– Sorry, – тихо произнес МарТин и засеменил прочь: он очень не любил слезы, не терпел кровь и не принимал смерть.
Вдруг на лицо, на руки стали накрапывать тяжёлые капли. Начался грибной дождь – первый за последний месяц засухи.
Солнечные лучи резвились между длинными серебряными нитями дождя и, ударяясь обо всё, что попадалось на их пути, рассыпались на тысячи мелких солнечных зайчиков. МарТин прислонил видеокамеру к пеньку, да так, чтобы объектив был направлен прямо на большую лужу в центре дороги, где уже плескались мальчишки во главе с рыжим пронырой.
Эта никогда не пересыхающая глубокая лужа была брендом Отрежки да и самого Безславинска! Возможно, что когда-то она образовалась из-за неисправной водоразборной колонки, стоявшей неподалёку, возможно, из-за крохотного восходящего родника, а может, это было просто необъяснимое чудо, которых на земле украинской и русской – хоть отбавляй.
Недолго думая, МарТин разбежался и плюхнулся в самую необыкновенную лужу в мире, которую не сравнишь ни с одним из лучших существующих аквапарков. Отрыв по полной! Грязь! Смех! Толчея! Визг! Лето! Счастье!
Вдоволь накувыркавшись, МарТин вылез и подбежал к видеокамере, чтобы посмотреть получившуюся запись, но только он взял её в руки, как услышал за спиной голос отца:
– Martin! Hey, Martin!
МарТин резко повернулся, но, кроме мальчишек, на улице никого не было. «Послышалось опять», – подумал он и переключил видеокамеру на режим просмотра.
– МарТин!
Снова раздался знакомый голос. И тогда МарТин принялся внимательно всматриваться в густой ряд ветёл по окоёму пожарного пруда, и ему уже явно показалось, будто в полуденном зное шевельнулась как-то по-особенному верба, вроде передвинулась на шаг, сгустив зеленые ветви. И из этой зелени вроде бы самосоздался его отец. Настоящий ирландец Гаррет Маккарти, в дорогом домашнем халате и тапочках. Правда, халат его давно потерял изначальную яркость, приблизился по цвету к коре молодой ветлы. Отец МарТина держал в левой руке большой белый зонт, пальцы правой руки элегантно поигрывали эбонитовым мундштуком курительной трубки. Он широко улыбался, клубами выпускал дым изо рта и носа, медленно шёл навстречу своему любимому сыну. Отец был первый, кто убеждённо сказал МарТину о том, что он красавчик! Он считал красивыми даже все его недостатки. Рассыпанные по лицу и шее родинки ласково называл «шоколадными крошками», которые оставались после очередной съеденной МарТином шоколадки, чуть писклявый тембр голоса – вызовом на дуэль назойливого комарика, ни на шаг не отлетавшего от своих родителей.
И, конечно, отец учил МарТина рисовать и любить литературу. Именно он перед сном читал своему единственному сыну сначала сказки, потом рассказы о путешественниках, а когда МарТину стукнуло тринадцать, он стал знакомить его с настоящими героями романов Джека Лондона и даже украинских и русских классиков, считая, что его сын обязан знать максимально много о своей второй родине – Украине! Один Николай Васильевич Гоголь чего стоил со своими «Мертвыми Душами»! Или «Вий», например, бррр – мурашки по коже! А на подробное изучение сборника «Кобзаря» Тараса Шевченко, состоявшего аж из семнадцати произведений, ушло более трех лет!
Хотя
«Кобзарь» Тараса Шевченко не очень талантливое произведение, важно лишь то, что любой Русский человек может прочитать его без использования словаря. Выходит, что в девятнадцатом столетии никакого украинского языка не существовало…Но единственным творением, которым больше всего дорожил МарТин в исполнении своего отца, был «Стойкий оловянный солдатик».
– Привет, па! Почти неделю не виделись! Ты где пропадал?
– Здравствуй, сынок! Закрутился, извини, не я, а ты… Как твои дела?
– Все удивительно! Я получил задание! Теперь снимаю кинорепортаж про войну, возможно, его покажут по телевидению! – фонтанировал МарТин.
– Прекрасно! Творить, МарТин, и созидать всегда лучше, чем разрушать! Я рад за тебя! И помни: успех сам никогда не приходит к тебе… Ты идешь к нему. Но будь крайне осторожен, ведь если тебя ранят, то ты не сможешь закончить свой репортаж, и задание провалится.
– Меня не ранят! Я это знаю.
– Супер, такая уверенность мне нравится.
– Но я знаю, что тебе вряд ли во мне понравится…
– Что же, МарТин?
– Знаешь, вокруг идёт настоящая война. Ты превратился в какой-то призрак и приходишь ко мне редко. Маму я совсем не вижу, будто умерла она, а не ты. За последнее время я видел столько человеческого горя и смертей, что становится жутко. Но я не чувствую себя несчастным. Скорее, даже наоборот, я чувствую себя бесконечно счастливым. Сам не пойму почему…
– Не лукавь, сынок! Ты очень даже хорошо знаешь, почему ты такой счастливый.
– Ты считаешь, что это из-за…
– Именно из-за неё. Любовь и война, МарТин, два понятия, неразделимые между собой.
– Как же такое возможно?
– В этих незамысловатых словах кроется глубокое понятие о самом важном. Кто-то воюет из-за любви к Родине, кто-то из-за любви к деньгам, кто-то готов отдать жизнь на фронте из-за любви к семье, а кто-то, как ты, например, просто любит и не может противиться этому прекрасному чувству.
– То есть, ты считаешь, что мне нечего стыдиться? Это нормально?
– Я думаю, что это удивительно! Я так хотел видеть тебя счастливым, и вот – ты им стал. И, главное, я не сомневаюсь, что ты пойдёшь воевать с любым врагом, чтобы защитить свою любовь.
– Кажется, мне всё понятно, – облегченно сказал МарТин, широко улыбнулся и выпустил газы с сильным трубным звуком. Нет-нет, он сделал это не специально, просто так получилось: за завтраком на пару со своим дедом съел много горохового крема с гренками, чесночком и сальцем, и теперь эти «пуки» выходили самопроизвольно, без его желания и контроля.
– О! Это был салют? – пошутил Гаррет и его сын от души рассмеялся. Дальше Гаррет вспомнил, как несколько лет назад взял на пару недель у своей сестры Линды взрослого немецкого боксера по кличке Дюк. И когда Дюк так же, как и МарТин, непроизвольно выпускал газы, он смотрел на всех эдакими жалостными глазами невольного проказника, что неудержимо хотелось смеяться. И все – Гаррет, Ализа и МарТин, конечно же, ухахатывались от души. А потом всей компанией вместе с Дюком шли гулять в Финсбери-парк, где носились друг за дружкой быстрее ветра, быстрее смеха, быстрее самой жизни, поскольку они не замечали ничего и никого вокруг. Были только Гаррет, Ализа, МарТин и Дюк!
МарТин с отцом зашагали дальше по пыльной дороге, весело болтая о всякой ерунде, но в какой-то момент МарТин остался один, а его отец растворился так же неожиданно, как и появился, будто его и вовсе не было. Скорее всего, столь неожиданное появление почившего отца МарТина было очевидно исключительно самому МарТину.
Тогда юный лондонский художник побежал вперед быстро-быстро, изо всех сил, едва касаясь ногами земли, и громко-громко, прямо-таки ангельским голосом запел, по его мнению, самую весёлую песню на свете!