Безумно горячий

– Спасибо. Я торопился сюда из Сиско. Не было времени, чтобы остановиться… э-э-э… поужинать… – Он застыл в проходе, его глаза метались от одного конца гостиной к другому, рот открылся.

– Я зову ее «Нарцисс ночью».

Кид назвал бы ее невероятной, ошеломляющей и самой охренительно странной вещью, которую он когда-либо видел в гостиной. Кто-то растянул на стенах огромные холстяные полотна и рисовал на них. Кто-то, кто чертовски хорошо обращался с кистью и был зациклен на мужчинах – абсолютно порочных, голозадых, обнаженных мужиках. Они были повсюду, нарисованные частично кистью, частично – карандашом, сочившиеся силой и неземной сексуальностью – особенно Нарцисс, который поразительно походил на ангела на дверном звонке: от сломанного носа до шести кубиков мышц живота.

Иисус, Мария и Иосиф – у Кида была такое впечатление, что он только что вошел в бордель, бордель альфа-самцов. Нарцисс, вытянувшийся на боку, занимал целую стену, вдоль которой так же была изображена темная водяная линия с грозовыми облаками и вспышками молний вокруг. Он смотрел в воду точно так же, как и в истории миссис Вернон, рассказанной в десятом классе, только вот старушка Вернон ничего не говорила о руке парня, скользящей по бедру.

Не оставалось никаких сомнений, о чем думал этот Нарцисс и в каком направлении двигалась его конечность. Одного взгляда было достаточно, чтобы Кид начал адски нервничать, думая и готовясь к тому, что было изображено на картине – не к самому действию, но к его чувственности и желанию, стоявшему за ним. Художник полностью обнажил модель, распотрошил как рыбу. Распростертый на стене парень был не просто голым. Он был разгорячен самим собой, объят отчаянной жаждой – это выходило за грань того, что Кид хотел бы знать о проблемах парня и уж точно того, что миссис Вернон рассказывала ему.

Так кому в голову пришел такой мазохистский, гомоэротический поворот сюжета?

Ответ ворвался в мозг раньше, чем вопрос закончил формулироваться.

Она сделала это. Никки МакКинни.

«Я зову ее «Нарцисс ночью»», – сказала она. Это была ее работа.

Куин сказал, что она художница, но, Боже правый. Он скосил на нее глаза. Она не выглядела достаточно взрослой, чтобы знать хоть что-то о том, что он видел на стене.

Кем был этот парень?

Кид никому бы не позволил нарисовать себя с таким выражением лица. Проклятье, да он бы даже не смог сделать такое выражение, ни по команде, ни без какого-то серьезного стимула – например, без женщины его мечты, растянувшейся под ним; без их вдвоем, занимающихся лучшим сексом в его жизни.

Кто-то типа Никки МакКинни мог бы провернуть с ним такой фокус.

Картинка, мгновенно родившаяся в голове, приоткрыла завесу тайны. Ему нужно было лишь положить ее в воду, и внезапно все полотно приобретало смысл – только если этот парень, Нарцисс, не был геем.

Он мог лишь надеяться.

– Это потрясающе, – совершенно искренне сказал он. Если оставить главный предмет интереса в стороне, стены гостиной выглядели как музей.

– Спасибо.

– Так вы… знаете все этих ребят? – Он был обязан спросить.

– Не в библейском смысле, – ответила она, проходя мимо и бросая на него из-за плеча спокойный простодушный взгляд.

Он ухмыльнулся. Ничего не смог с собой поделать. Но потом, в следующее мгновение, его ухмылка бесследно исчезла.

Она шла вперед через гостиную, оставляя его позади себя следовать за черной лайкровой мини-юбкой, естественными движениями обнаженных ступней, обнаженных ног, медленным изящным покачиваний бедер, за самой идеальной задницей из всех, что он когда-либо видел – идеально округлой, идеально упругой. Он умирал, ужасно-прекрасное чувство, посетившее его на пороге, вернулось снова, накрывая мощной волной.

Чистое желание никогда не было так близко к тому, чтобы поставить его на колени. Никогда. Он мог справиться со страстью, значит, это было что-то другое, но, будь он проклят, он не собирался давать этому название. Не осмеливался. Что бы это ни было, оно не ослабло ни на пути через столовую, ни по дороге через кухню на заднее крыльцо, ни во дворе. Это было похоже на кулак, сжавший его сердце, холодный узел, завязавшийся в животе.

Она продолжала вести светский, в основном односторонний разговор о погоде. Он слышал, как соглашался – «Да, мэм, определенно жарко» – все время стараясь оторвать взгляд от ее покачивающейся попки и куска ткани, пытающегося ее прикрыть. Но этого не получалось. Единственным достижением можно было считать победу в борьбе с самим собой, которая позволила ему держать руки при себе, а язык во рту; он не набросился на нее. Да, это была победа – жалкая, приводившая его в замешательство победа.

Она заставляла его чувствовать себя гончей, а он никогда не охотился за женщинами. Ему нравилось думать, что он был куда более приличным парнем, более умным – но она разрушала это представление каждым сделанным ею шагом.

Они направлялись к каменному коттеджу, который он заметил ранее. Силой воли он переключил себя в режим снайпера. Проверил все точки обзора и прикинул слабые стороны здания. Коих почти не обнаружилось. Дом был настоящей крепостью; окна были врезаны в стены шириной в два фута.

Концентрация на делах насущных позволила ему вздохнуть свободней, слегка ослабив напряжение в груди. Он едва начал расслабляться, как она открыла дверь коттеджа, и он проследовал внутрь.

Все достигнутое рухнуло в одну секунду.

«Работа», – сказала она. У нее была работа, которую нужно было закончить. Он видел гостиную, видел дверной звонок, и ему стоило бы быть подготовленным лучше – но он не был. Ничто на свете не смогло бы приготовить его к Нарциссу во плоти, раскрашенному, с крыльями на спине.

SRCHN4U. Он бросил взгляд на Джип в переулке и понял, что перед ним хозяин тросов и альпинистского снаряжения, который был любимым голым парнем Никки МакКинни. Ангел определенно выглядел так, будто мог вытянуть себя с края обрыва на одной руке простым напряжением пальца.

Кид тоже мог сделать это. Он знал, что для этого нужно, и оно было у этого парня.

Подняв очки чуть дальше на нос, он осмотрел мастерскую. Место походило на мусорные джунгли: мусорная куча из красок, мусорная куча из камер, мусорная куча из гипсовых форм, мусорная куча из компьютеров, мольберты, рамки и свитки холстов были запихнуты в каждую щель от половиц до потолочных балок. Одна стена была покрыта серно-белыми фотографиями.

Но его взгляд неизбежно возвращался к ангелу. По коже пробежали мурашки – только что на картине он наблюдал, как парень заводится от самого себя. Очки немного помогали, будто он видел только половину этого парня.

Конечно, если бы Нарцисс обернулся, он бы все равно уставился прямо туда.

Господи. Он рос в Денвере и его округе и всегда слышал о том, что в Боулдере живут отчаянные девчонки, но это – это место, эти мужики повсюду, и Никки МакКинни – главная причина этого. Это было что-то иное.

– Эй, все выглядит отлично, Трэвис, – сказала Никки, впорхнув в мастерскую.

– Да. – Не оборачиваясь, ангел отошел от задника холста, на котором рисовал темный резкий вихрь. Он склонил голову набок, изучая свою работу. Светлые волосы длиной по плечо спадали на высокий изгиб крыла с белым опереньем. – Да, – снова сказал он. – Это лучшая адская воронка, которая засасывает вечность, из всех, что я видел.

А Кид никогда в жизни не видел ничего похожего на почти шестифутового светловолосого голого ангела с кисточкой в руке. Он никогда не видел парня, на котором не было ничего, кроме белых крыльев, поднимающихся выше головы и опускающихся до самого пола – мощных, мускулистых изгибов перьев и форм. Он никогда не видел парня, на теле которого были бы нарисованы синие и зеленые метеоры, синие и зеленые кометы, мчащиеся вниз по его ногам и поперек спины – того же цвета «электрик» и блестящего зеленого, что и краска, застрявшая под ногтями Никки МакКинни. Что и мазок на ее щеке.