Безумно холодный

— Моя работа, — начал он. — На работе нас все время тыкают и колют, проверяя, и… Господи, Никки…

Сжав ладонь вокруг него, она провела большим пальцем по самому кончику, и, пока он все еще купался в завораживающем удовольствии, она провела рукой вниз, по всей длине, и вернулась обратно.

Боже.Наклонившись вперед, он поцеловал ее в макушку, прижимаясь губами к шелковистому, острому беспорядку, в который превратились ее волосы, и замер, впитывая насыщенную сладость ее ласк. Это было так прекрасно — именно об этом он мечтал теми бесконечными ночами в Колумбии. Без нее ему было так одиноко. Проклятье, ему вообще было одиноко без людей, но он хотел именно ее, именно так — возбуждающую его, разделяющую нечто, имеющее больше отношения к жизни, чем вся та смерть, что окружала его.

Он изнывал от тоски по ней, изнывал от желания почувствовать ее прикосновения.

— Я совершенно здоров, Никки, — поклялся он, и она снова подняла глаза. — Я не был ни с кем задолго до тебя, и ни с кем после. — Его голос был хриплым. У него было такое ощущение, что он выворачивает себе кишки, признаваясь в вещах, которые делали его куда менее крутым парнем, впрочем, он сомневался, что сексуальная крутость стала бы для Никки плюсом. Она-то уж точно не спала со всеми подряд.

Она сохранила себя для кого-то особенного. Она сохранила себя для него, и по выражению ее глаз он понял, что сказал именно то, что она хотела услышать.

Эта милая ленивая улыбка снова скользнула по ее губам… и когда ее рука снова оторвалась от него, на смену ей пришел рот: горячий, влажный, шелковистый… лишающий разума.

Он застонал, откинув голову назад, его бедра подавались вперед в ответ на движения ее языка, совершавшие самое сексуальное анатомическое исследование из всех, что ему довелось пережить. Он наблюдал за ней. Он знал, что она была знакома с самыми интимными аспектами мужских тел — и она воплощала это знание в своей бесконечной нежности, в бесконечной мягкости, каждой лаской выворачивая его наизнанку удовольствием — таким сладким и острым. Ни осталось ни одной клеточки, которая не познала бы ее прикосновений, любви ее губ, языка, пальцев и рук, изучающих, дарящих наслаждение, потирающих его изысканными, неожиданными движениями, об удовольствии от которых он даже не догадывался.

Когда она наконец подняла голову, он прижался губами к ее рту и утонул в ее аромате, соединяясь с ней, погружая язык в глубину ее рта — снова, и снова, и снова, вкладывая столько сил, что она становилась жизненно необходима ему также, как и следующий вздох.

Он окончательно избавился от ботинок и отшвырнул прочь джинсы. Прервав поцелуй, стащил футболку через голову.

— Двигай назад, — сказал он, помогая ей устроиться на столе чуть дальше и залезая следом. В нем вдруг забилась страшная настойчивость. В конце концов они оказались в жарком темном местечке под одеждой, обнаженные, сплетенные друг с другом. Ее нижнее белье исчезло, а его рука спустилась к ее бедрам, лаская и соблазняя ее, и его самого, пока она целовались, дышали и снова целовались.

Все женщины были мягкими, но он никогда в жизни не испытывал ничего похожего на эти поцелуи, на эти прикосновения. Он точно знал причину: он был влюблен так, как никогда и не надеялся влюбиться. Он не знал, что найдется девушка, способная изменить его представления о себе. Что эта девушка вытолкнет его за известные ему пределы, как сделала Никки. С камерой и кисточкой в руках она превращалась в гения, к ногам которого сегодня упала целая галерея людей — а она занималась любовью в кладовке. С ним.

Он действовал так медленно, как только мог, что, правда, было не особо медленно, потому что он лишь хотел быть внутри нее, так глубоко, как это было возможно, так надолго, насколько это было возможно. Боже, она была сладкой и маленькой — и да, ему нужен был презерватив размера «магнум», но от этого становилось только лучше.

— Ты в порядке? — тихо спросил он, стараясь быть осторожным, шепча слова в ее щеку между поцелуями.

— Ммммм, — послышалось в ответ, когда она попыталась подставить губы под поцелуй. Он чувствовал ее сапожки на своих бедрах, скользившие к его ягодицам, пока она внутри сжималась вокруг него, стараясь, как и он, быть еще ближе.

Но потом, в какой-то момент ей это удалось: слегка подвинувшись и изменив угол проникновения, она за секунду спалила кладовку дотла.

— О Господи, Кид, — задохнулась она. — О Боже.

«Господи» — правильное слово. Еще пара таких движений, и все закончится — а он был готов, о, более чем готов привести ее к завершению. Он снова скользнул губами к ее рту, посасывая язык и выравнивая ритм движения их тел, позволяя себе утонуть в нем, позволяя жаре и мощи, бьющейся внутри него, захватить контроль, позволяя ее любви гореть внутри него — пока не осталось ничего, кроме нее, кончавшей с тихим вскриком, хватавшейся за него, ее тела, напрягшегося и зовущего за собой.

Наслаждение было тягучим, душераздирающим, практически невыносимым. Оно обнажило его до самого существа, а после, когда оно затихло, оставив его голым и незащищенным в ее объятьях, что-то ужасное в глубине его треснуло.

Он всхлипнул, прижимаясь к ее губам, и попытался остановить это — но было слишком поздно, слишком поздно…

Никки почувствовала, как он внезапно замер в ее объятьях. Он был так неподвижен, что она испугалась, что причинила ему боль. А потом она почувствовала ее: соленую влажную теплоту его слез.

О Боже.Они катились по его лицу, падая на нее, сбегая по ее губам и разбивая сердце. Он не двигался, не издавал ни звука.

Были только слезы.

Она обнимала его, лежа совершенно неподвижно, ощущая какое-то ужасное предчувствие в напряжении его тела, словно он рассыплется на куски, если она посмеет сдвинуться с места.

Она не знала, что сделать для него, как помочь ему.

Когда он поцеловал ее, легко касаясь ее губ, она решила что ошиблась. С ним все было в порядке, просто внезапно стало очень грустно, но это пройдет. Она поцеловала его в ответ, и он уткнулся в ее щеку. За секунду до того, как он заговорил, она поняла, что ее надежда тщетной.

— Они порезали его… на куски, — его голос был таким тихим, таким хриплым, руки сжимали ее так сильно.

Она знала, кого он имеет в виду, и ужас, прокатившийся сквозь нее, лишил ее способности говорить.

— Они бросили его в трупном мешке, а мешок… он выглядел как-то неправильно. Слишком маленьким, чтобы уместить Джей Ти. И я подумал… подумал, должно быть, произошла какая-то ошибка. Но я посмотрел — это был он.

О Боже. О Боже.Они порезали его брата на куски.

— Я не сказал Дилану… и Мигелю не сказал — но мне нужно сказать Супермену. Он должен знать, что они сделали.

Супермену, да, кем бы он ни был. Они должны рассказать все Супермену, тому, кто сможет ему помочь. Она обняла его крепче, понимая, что одной силы ее любви к нему недостаточно. Ничего недостаточно.

Он снова поцеловал ее щеку — лишь нежное прикосновение его губ.

— Мне так жаль, — резко сказал он. — Мне так охрененно жаль.

Он говорил не с ней — Никки понимала. Она знала: это слова предназначались его брату.