Безумный корабль

– Сейчас тебе как раз очень вредно неподвижно лежать. Ты сама говорила, что стала видеть не хуже прежнего. У тебя действительно больше не двоится в глазах?

– Все в порядке, – заверила ее Малта.

– И ты ешь с аппетитом, и живот все переваривает?

– Да.

– И голова больше не кружится?

– Иногда… Только при резких движениях.

– Тогда тебе надо начинать вставать и ходить! – Женщина прокашлялась, в горле у нее заклокотало. Малта постаралась не содрогнуться. Женщина шмыгнула носом и продолжала: – Сломанных костей мы у тебя не обнаружили. Значит, пора подниматься, пока твои руки-ноги не позабыли, как двигаться! Если слишком долго лежать, тело, знаешь ли, забывает… Так недолго и калекой стать!

Малта знала: если начать возражать, лекарка только станет настойчивей.

– Быть может, к вечеру соберусь с силами…-сказала она.

– Ни к чему ждать так долго. Я найду кого-нибудь, кто выведет тебя на прогулку. Помни, теперь тебе пора лечиться движением. Я свое дело сделала. Теперь очередь за тобой!

– Спасибо тебе, – повторила Малта.

Лекарка была ужасно несимпатичной для представительницы своего ремесла. Малта решила, что, когда явится обещанный помощник, она обязательно будет спать. Вряд ли кто-нибудь побеспокоит ее тогда. Это было единственной выгодой от ранения – с тех самых пор она вновь обрела способность спать спокойно, без мучительных снов. Сон снова предоставлял ей возможность убежать от действительности. Засыпая, она забывала и обидное недоверие Рэйна, и то, что ее отец был в плену либо вовсе погиб… и даже запах пожаров в Удачном. Забывалось и то, что ее домашние были теперь нищими, а сама она – заложницей договора, заключенного еще до ее рождения. Забывались все неприятности и неудачи…

Слушая шорох удаляющихся шагов лекарки, Малта уже звала к себе сон. Ничего не получалось: сегодня все только и делали, что лишали ее покоя. Для начала утром пришла мама. Она была сама не своя от горя и беспокойства, но старалась вести себя так, словно Малта была, есть и будет ее единственной заботой. Потом принесло Сельдена. Потом лекарку… Как тут заснешь?

Оставив бесплодные попытки, она открыла глаза и стала смотреть на высокий купольный потолок. Он был плетеным, что навевало мысль о корзине. Трехог оказался совсем не таким, как она себе представляла. Воображение рисовало ей великолепный мраморный дворец Хупрусов, а кругом – величественный город с широкими улицами и прекрасными зданиями. Во дворце должны были быть роскошные покои, изукрашенные темным деревом и дорогим камнем, дивные бальные залы и длинные галереи. А вместо всего этого… Трехог в точности соответствовал выражению Сельдена: город из домиков на деревьях. Легкие жилища покоились на верхних сучьях деревьев, росших по берегу реки. Их соединяли шаткие мостики. Здесь, в верхних, пронизанных солнцем «этажах» леса, все старались делать по возможности нетяжелым. Некоторые жилища поменьше представляли собой самые настоящие корзины, хотя и очень большие. Они раскачивались на сильном ветру, словно клетки для птиц. Дети спали в гамаках и пользовались вместо стульев плетеными петлями. Все, что вообще можно было сплести из веток и стеблей, именно так и изготовлялось…

То есть на верхних ярусах Трехога не было почти ничего основательного, существенного. Не город, а какой-то призрак города – того, древнего, который они раскапывали. Который они грабили.

Но если спускаться с верхушек деревьев в, так сказать, глубины Трехога, облик города начинал разительно меняться. По крайней мере, так говорил Сельден. Малта-то так и не выходила из комнаты, в которой ей довелось очнуться. Однако знала, что солнечные комнаты вроде этой располагались на самых макушках, тогда как в нижней части стволов помещались мастерские, таверны, склады и лавки. Там было царство теней, там царили вечные сумерки. А посередине между теми и другими находились наиболее капитальные строения – собственно жилые дома торговцев из Дождевых Чащоб. Их строили из бревен и досок. Там были кухни, трапезные, гостиные, залы для собраний… Кефрия, уже бывавшая внизу, рассказывала, что это были покои, достойные дворцов. Некоторые из них охватывали сразу несколько деревьев и, по словам Кефрии, ничуть не уступали самым просторным и изысканным чертогам лучших домов Удачного. И к тому же они блистали всеми богатствами, накопленными торговцами Дождевых Чащоб, причем не только сокровищами старого города, но и всеми предметами роскоши, что приносила им дальняя и ближняя торговля. Кефрия с упоением рассказывала Малте о чудесах ремесла и искусств, которыми можно было там полюбоваться. Она таким образом надеялась пробудить ее любопытство и выманить дочь из постели. Но Малта на ее ухищрения не поддавалась. Потеряв все, она утратила и желание любоваться чужим достатком…

Трехог висел и раскачивался над берегом реки Дождевых Чащоб, совсем близко от открытого русла. Впрочем, четко очерченного берега у реки не имелось. Болота, грязь, ежечасно меняющие трясины тянулись далеко в глубь леса. Едкие воды реки главенствовали надо всем и поистине текли где хотели и как хотели. Кусочек сухой и вроде бы твердой земли спустя неделю уже таял, распадался и становился частью болота, зато рядом вырастала новая суша – столь же мало заслуживающая доверия. Строить на земле было, таким образом, решительно невозможно. Сваи же, загнанные в топь, либо очень быстро истачивались, либо медленно затоплялись. Единственной надежной опорой здесь были глубоко проникшие корни громадных деревьев, собственно, и составлявших Дождевые Чащобы. Таких деревьев Малта никогда прежде не видела. И даже не представляла себе, что нечто подобное вправду может существовать. В тот единственный раз, когда она подошла к окну своей комнаты и выглянула из него, она так и не разглядела земли. Всюду была лишь густая листва да подвесные мостики. Ее комната угнездилась в развилине громадной ветви. По ветви были проложены мостки, чтобы уберечь кору от топчущих ног. Толщина ветви была такова, что по мосткам, не стукаясь плечами, могли спокойно идти двое. А по стволу вниз спирально вилась лестница. Лестница, с точки зрения Малты, больше напоминала оживленную улицу. Вплоть до мелких торговцев, устроившихся со своими лотками на каждой площадке…

По ночам здесь ходили сторожа. Они следили, чтобы фонарики на лестницах и мостиках были должным образом заправлены и не угасали. Ночь, таким образом, украшала город гирляндами света, создавая ощущение праздника.

И еще в Трехоге были сады. Висячие сады с плодовыми деревьями в кадушках, полных земли. Добытчики уходили на промысел и возвращались только им ведомыми тропами по деревьям и через болота. Они собирали удивительные плоды, невиданные цветы и ловили роскошных птиц, обитавших в джунглях Чащоб. Вода добывалась посредством сложной системы улавливания дождевой влаги – ведь из реки стал бы пить только самоубийца. Реку же посещали на толстых лодках, выдолбленных из свежесрубленных древесных стволов. Каждую ночь их вытаскивали из воды и подвешивали. Они служили дополнительным средством сообщения между домами, соединенными воздушными мостиками и канатными дорогами. Да, деревья здесь были основой всего. Толчки, от которых разверзалось и булькало болото внизу, лесных великанов лишь заставляло мягко покачиваться…

Зато там, внизу, располагался древний город. Если верить описаниям Сельдена, представлял он собой этакую большую кочку в трясине. Его окружал неширокий участок действительно твердой земли, сплошь занятый мастерскими исследователей подземелий. Жить там никто не жил. Когда она спросила Сельдена о причине, он лишь передернул плечами:

«Если провести в старом городе слишком много времени, непременно свихнешься. – И поделился страшным секретом: – Уайли говорит, что твой Рэйн, может быть, уже даже и сбрендил! Он ведь до того, как в тебя втрескаться, проторчал там дольше, чем кто угодно другой! „Призрачную хворь“ чуть не подхватил… – И добавил, оглядываясь, таинственным шепотом: – Ты знаешь, что от этой хвори у него отец умер?»

«Что это за хворь?» – поинтересовалась она, заинтригованная помимо собственной воли.

«Не знаю. Ну, в смысле точно не знаю. Ты как бы тонешь в воспоминаниях… Так Уайли сказал. А что это значит?»

«Не знаю», – в свой черед ответила Малта. Его новообретенная тяга задавать вопросы была, пожалуй, еще хуже прежней молчаливости.

…Она потянулась, лежа на диване, потом снова свернулась под покрывалом. Призрачная хворь… Утонуть в воспоминаниях… Малта помотала головой и закрыла глаза.

Однако заснуть ей так и не дали. В дверь опять заскреблись. Она не подала голоса. Она лежала очень тихо, стараясь дышать размеренно и глубоко. Дверь скрипнула, отворяясь. Кто-то вошел… Вошедший вплотную приблизился к ее ложу и стал смотреть на нее. Он просто стоял и смотрел, как она притворяется спящей. Малта продолжала притворяться, надеясь, что ее все же оставят одну.

Но вместо этого рука в перчатке коснулась ее лица.

Она мгновенно распахнула глаза. И увидела рядом с собой мужчину в простой черной одежде и с закрытым вуалью лицом.

Малта отшатнулась, хватаясь за покрывало:

– Кто ты? Чего тебе нужно?…

– Это я, Рэйн. Я пришел тебя навестить.

И он предерзко опустился на краешек дивана. Она поджала ноги, чтобы избежать соприкосновения. И сказала:

– Ты же отлично знаешь, что я не хочу тебя видеть…

– Знаю, – кивнул он неохотно. – Но наши желания не всегда исполняются, так ведь?

Она ответила с горечью:

– Твои, похоже, всегда!

Рэйн со вздохом поднялся.

– Я ведь уже говорил тебе. И я писал это в письмах, в тех самых письмах, что ты мне возвратила. В тот день я был в полном отчаянии… Я бы натворил и наговорил чего угодно, лишь бы тебя увезти. Но, как бы то ни было, я не собираюсь настаивать на исполнении договора о живом корабле между нашими семьями. Я не стану забирать тебя во имя возмещения долга, Малта Хэвен. Я и в мыслях не держу заполучить тебя против твоей воли…

– Однако почему-то я оказалась здесь, – заметила она колко.

– И живая, – добавил Рэйн.

– Отнюдь не благодаря тем молодцам, которых ты послал похищать сатрапа, – проговорила она совсем уже ядовито. – Они бросили меня умирать!

Рэйн довольно натянуто извинился:

– Я не знал, что ты будешь в той карете…

– Меня бы и не было там, если бы ты хоть сколько-нибудь доверял мне и сказал на балу правду. И мамы бы там не было, и бабушки, и братишки… Твое ко мне недоверие нас всех чуть не убило! А Давада Рестара – убило-таки, хотя он провинился лишь тем, что был глупцом и жадюгой. И если бы я погибла, в моей смерти был бы виноват ты. Может, ты и спас мне жизнь, когда оттуда увез, но перед этим-то – едва не убил!… А все потому, что не захотел мне доверять…