Безупречный враг. Дилогия

Он лежал, ощущая, как затекает тело, как сердце рвет боль: Соал нуждается в помощи, он последний, с кем можно хотя бы поговорить, он нужен и дорог… И он лежит, умирает в нише, пока газур использует случай во благо себе, прикрываясь высокими целями — благополучием всего Древа.

Легкие шаги отчетливо слышались уху, прижатому к полу. Некто крадучись проник на балкон, вплотную приблизился и снова ушел. Вернулся не один, газур четко слышал движение двух человек и едва сдерживался, чтобы не раскрыть глаза.

— Он не пострадает? — донесся всхлипывающий, жалкий голос жены. — Он… Он для меня все. Он сказал… наша семья не может потерять все!

Ответа Яоол не разобрал, всей кожей уловив колющие, отвратительно мелкие и плотные мурашки. Яд звучания лишь краем задел его, излитый в чужое сознание. Газури захрипела, пошатнулась и тихо сползла на пол, ее тело придерживали — в этом Яоол не усомнился ни на миг.

Рядом сел некто, склонился к самому лицу, газур это понимал по близкому дыханию, щекочущему ухо. Все силы уходили теперь на поддержание должной безвольности тела.

— Ненависть сладка, — шепнул женский голос. — Наша общая ненависть, наша… Общая цель. Общая цель, наша. Общая цель сладка… наша общая цель, месть араави. Все допустимо во имя мести, месть свята, месть чиста и сладка. Наша общая месть. Общая.

Горячий гнев улегся, остыл от близости мраморного пола и от дыхания врага. Яоол ощущал себя ледяным — он знал слово и полагал, что теперь понимает и его суть. Мысли легко и ровно выстраивались в должную последовательность. Сила голоса сирены пропадала впустую, Яоол не мог представить себе ни единой цели, общей с тем, кто сейчас коралловой змеей кусал душу и вливал в уши мучительнейший яд…

Сирена склонилась низко, и Яоол отчетливо представлял себе ее положение, ощущая прикосновение ткани к руке, колена — к боку, пальцев — к затылку. Он выжидал лишь потому, что знал силу голоса и нуждался в единственном безопасном моменте. Сирена завершила очередное слово и вздохнула.

Золотая игла — разогнутый браслет повелителя, змейка с заточенным хвостом — впилась в горло безошибочно. Яоол открыл глаза как раз вовремя, чтобы поправить стремительное движение. Сирена захрипела, отчаянно забилась, но повелитель уже сидел на ее спине, без жалости заламывая руки и стягивая запястья сорванным с одежды поясом.

— Горло у вас — единственная слабость. — Усмешка получилась короткой, кривой.

Яоол звучно щелкнул пальцами, вызывая стражей. На привычный сигнал они явились мгновенно, с первого взгляда поняли, побелели — и вцепились в сирену с осьминожьим усердием. Газур позволил помочь себе подняться, сел.

— К вауру тайного дела, — тихо велел он, жестом вынуждая развернуть сирену к себе лицом. — Так… Всех людей Гооза, кто еще в покоях, похороните в море, их безголосого слугу сюда, но проткните горло, не желаю новых ошибок. Лекарь!

Рослый воин в багряных одеждах уже склонился над старым слугой, и газур совсем не желал слушать приговор… Но не мог прятаться от того, что уже произошло.

— Он плох, — тихо признал лекарь. — Если повелитель дозволит вымолвить недопустимое…

— Лишь бы не худшее, не медли, — поморщился газур.

— Голос сирен храма еще вернет его, — едва слышно шепнул лекарь, покрываясь потом, но не смолкая. — Энэи Лоота, говорят, к старости увлеклась исцелением, энэи Дио — ее ученик. Он в храме возле пристани прямо теперь, тут рядом…

— Так делай что следует, — рявкнул газур, с трудом пряча радость. — Бегом! Где носилки? Почему никто не готов к тому, что приключилось? Лодку, все прочее, почему я должен за вас думать?

Стражи засуетились быстрее прежнего, уложили Соала на тяжеленную скамью из столь ценимого газуром кедра и помчались прочь, убедив себя в посильности ноши. Лекарь склонился над газури.

— Кровь ударила в голову, — осторожно предположил он. — Жить будет, скоро очнется. Но, повелитель, умоляю стойко принять худшее: удар может лишить ее подвижности ног или даже всего тела. Так бывает.

— Ничего, главное — жива, — порадовался газур.

Он сел на пол рядом с женой, равнодушно вылил ей на лицо кувшин воды. Хлопнул по щеке, повторил движение. Темные глаза приоткрылись узкими щелями.

— Вот мы и объяснились в любви, — с отчетливым удовольствием сообщил газур. — Я так долго винил себя и даже подумывал, не ошибаюсь ли в подозрениях… Но я слышал твои слова. «Наша семья не может потерять все» — это ведь об отце, его власти над торговым людом и его жадности… Вашей общей жадности. Ты меня любила безумно, теперь нет сомнения. Так можно любить только бездонный сундук с золотом. Что рядом с ним жалкий островок и ничтожный домик в глуши?

Женщина смотрела из-под век с растущим ужасом, ее губы дергались, но непослушный язык отказывался внятно выговаривать слова оправдания. Газур отвернулся и снова сел к столу. Ваур тайного дела явился, едва ему сообщили о случившемся.

— Весьма быстро, — вроде бы похвалил газур. Указал на стол, затем на жену: — Я еще не успел бы остыть… Не зеленей, ты не божество и я знаю меру твоих сил и твоего усердия. И не прошу звезду с небес, просто найди того самого повара, того самого торговца ядами, тех самых глухих слуг у дверей и говорливых — при кухне. Я не желаю казнить неповинных и становиться злодеем в глазах всего Древа.

— Полное дознание, — негромко сказал ваур. Испросив жестом дозволения, он, кряхтя, сел у стола. Тучность мешала ему переносить бремя новостей стоя и сохранять рассудительность.

— Прием назначаю на полдень, — велел газур. — Большой прием. Я желаю дать вауру торгового дела право все выслушать и сказать то, что он пожелает. Также я приму все жалобы таоров и торговцев. И… — Газур поморщился. — Отловите коралловых змей. Некоторые дурные сны сбываются, увы.

— Укус в шею или в руку? Она провела сюда сирену, — сухо напомнил ваур, покосившись на газури. — Иного человека мои стражи не стали бы слушать и не пропустили бы, тем более в ненадежном сопровождении.

— Знаю. Змей я велел отловить для ваура, он виновен в безмерном воровстве, предательстве Древа и содействии нашим недругам с севера, так что казнь для него понятна. С этой женщиной я всего лишь расстаюсь, не простив ей предательства, огласите ее вину и мое решение, выделите лекаря, подберите островок поменьше и подальше, домик, наименьшее для обслуживания число людей… — Газур снова поморщился. — Она всего лишь жалкое существо, пойманное на наживку медового голоса. Она полагала, что я не пострадаю. И я не желаю, чтобы моих жен, даже бывших, казнили столь страшно. К тому же жизнь для нее — тоже наказание.