Безутешный счастливчик

Декламация в 4-м отделении: «Ты не бойся, пьяница, Носа своего, Он ведь с нашим знаменем Цвета одного».

Приобрести себе за городом маленький дурдомик.

Этот улыбающийся круглопузый имбецил – с неотрывной улыбкою глядит на меня, глядит и поглаживает пузень. Потом уже не может – его разбирает – отвернется, попрыскает, фыркнет, утирает слезу от смеха и снова смотрит на меня, смотрит, улыбается.

Еще один: Виталий Викторович. 8-й год здесь. В 1-м отделении, за кражу окурка ему ложкой вышибли глаз. Подходит к зеркалу постоянно, рассматривает свой белок. По заказу поет «Мурку».

Такой уж дух в 26-м отделении. Лучше броситься под 26-й трамвай, чем отработать полдня в 26-м отделении.

Почему заразительна тошнота и зевота, а вот кашель и чих – нет?

Больные в 4-м отделении, стоит им надеть белый халат, для каких-нибудь побочных надобностей, уже самоутверждены, глумливы, с потребностью покуражиться над «дурочками», etc.

Что ж, лучше быть в реанимации, чем в эмиграции. Лучше наш советский крематорий, чем ихние поганые кафешантаны.

12 января – Среда, и значит, определенно, сегодня никого не будет. Обилие уколов. Все возрастает раздражение. Отсутствие на этот раз всяких льгот и всякого особого попечения. И плевать. И гостей не надо. И хорошо, что снова обошлось без бессонницы, хоть вечером и было разбухание головы и перебои сердца.

13 января – Крепну. В январе еще не было такого спокойствия и почти-не-нарушаемости. Серж Бобков, Анат. Воробьев. Гости: первая гостья – Ир., потом Тимак, потом Г. Нос, с неожиданной Ниной Черкес и ее Володей. Шумно. И под занавес – Еселиха с компотом. Старшая сестра уже смиреннее, допустив шестерых. Уже могу заняться немецким, но не начинаю. Обида: не было Я.

14 января – С утра неожиданно: врач Лариса («вы мне симпатичны, и я вам очень рекомендую») говорит о поездке в Поливановскую больницу [13] , во избежание худшего. На месяц. Вначале оглушен, потом смиряюсь, потом даже разгружен. Переезд возможен сегодня. В гостях – Иринка. Слишком много смеха, и даже курю втихомолку. Обещает приезжать в Поливаново с Я. Хорошо, хорошо.

15 января – Настроение великолепное. С утра хохоты в компании Бобкова и Воробьева. Свидание с Г. Нос. Все о предстоящем Поливанове.

13

Филиал Психиатрической больницы № 1 имени Н. А. Алексеева.

Поливаново. Ротонда – флигель, палата на трех. Оба постоянно, днем и ночью лежат, закрывшись с головой. Один скрипит зубами неустанно (говорят, кому-то откусил нос, едва разжали и отцепили). Другой тоже накрыт с головой, то и дело вполголоса: «а зачем? а почему? а зачем? а почему? а зачем?» и т. д.

При входе в Поливановскую больницу лозунг:

«Здесь вывод прост и ясен – пьянству нет!Не то затмит бутылка белый свет!»

На стенде в поливановской больнице: «Алкоголь – великий убийца. От алкоголя гибнет больше жизней, чем от руки настоящих убийц, чем от зимней стужи» (К. Сикорский).

20 января – И почему-то смятение души. Сегодня и завтра не будет никого. Первый тетурам и война против тетурама. Первые «наружные работы» на воздухах. Сумеречно, безгрёзно, ровно, безрадостно.

Певцы поливановской больницы, певец-барабанщик еще поет: «Я был душой дурного общества».

Певец Дима начинает компилировать:

«Придешь с работы, усталый и голодный,И бросишь кости на цементном полу,А надзиратель, подлюка-блядь, не скажет:Давай, братишка, соломки подстелю».

У него эта соломка переходит в песню о Сеньке Буденном и пр.

И самый неподкупный из певцов: Молин.

В сверхсолнечный день 25 января у костра поет, опустив голову: «Христос воскреси из мертвых, смертию смерть покрыв». Ему: кончай эту муру, иначе сигарету хуй дадим, давай «Дан приказ ему на запад». Исполняет пародию на «Дан приказ». После сигареты, опустив голову, начинает ‹нрзб.›: «И солнце померкнет, и звезды покатятся с неба». Опять: «Кончай эту поебетину, давай Луку Мудищеву» и пр.

О певцах здесь говорят: упал как-то вместе с патефоном с 5-го этажа и с тех пор все поет.

Нынешние народные шуточки: стук, то есть степень стука, измеряется в андропах.

Для чего ты упекла меня в этот каземат, в этот равелин, убийца человеков?

Относительно квартиры на Флотской, предстоящего шестилетия ее. Все пленником себя я здесь считаю, но разве я живу как пленник?

Все полосами. От Архангельска до Поливаново, от Я‹ны› до Ю‹лии› и пр. Николай Чернышевский говорил в аграрных своих статьях, что Россию губит чересполосица.

Покуда я был в Поливаново, стихотворчеством начала заниматься Носова. Вот четверостишье (первая строчка заимствована из Есенина, после ее с Яной поездки в Петушки):

Тут разрыдаться может и корова,Глядя на это бледное лицо.Корова разрыдалась бы, но то корова,А Юлия Рунова ни за что.

Г. Нос. отрабатывает на меня барщину и вдобавок платит моему сыну оброк.

В «Правде» от 23 января Рейган обвиняется в том, что не удосужился взять в руки хоть один том сочинений Ульянова-Ленина.

Меня еще спасает то, что каждый из них – один, а меня много.

2 февраля – И вот что странно: четвертую неделю подряд ни единого плотского позыва.

9 февраля – Весь день валят снега. В церковном подполе с ломиком и раствором. Все так же спокоен, бодр и уравновешен. Вечер песен Высоцкого. Краткий визит Коли Мельник. Начало немецкого.

10 февраля – Солнце и почти минус 10 градусов. Снова бодро, снова в том же церковном подполе, раствор и раствор. И не надо глядеть на дорогу и ждать кого-нибудь. Чуть немецкого фев. Сплю мертвецки.

11 февраля – В ночь сулили минус 18–20 градусов. Ничего подобного. Снова каменщицкие работы в церковном подвале. По-прежнему никого не ожидаю. Вечером – русская историография и немецкий. Спокоен, деятелен, ничем и никем не обуян. 1982 год вспоминаю без чувств и с недоумением.

12 февраля – И обещанных оттепелей нет. По случаю субботы – освобождение от работ. Переговоры в верхах: окончательно установлена дата освобождения: пятница, 18 февраля. Поглядываю на дорогу: немецкий и чтение урывками и ‹с› неохотой.