Безымянное

— Ты думаешь, меня это колышет? — спросила Бекка.

Он развернулся на табурете. Девочка стояла на коврике в своей дырявой фланелевой кофте и концертной футболке, босиком, уперев руки в боки.

— Ты думаешь, я все это время ждала извинений? Думаешь, меня волнуют твои дела и переживания?

Он сунул руки в карманы пуховика — совсем по-детски, и дочь отчитывала его, словно ребенка.

— Ты извиняешься только потому, что у тебя снова приступ. Если бы не это, ты бы даже не задумался. С таким же успехом ты мог все мои старшие классы просидеть на крэке. Ты слишком высокого о себе мнения, пап.

Развернувшись, она протопала по лестнице обратно.

10

Перед ним стояла чашка кофе с посыпанным пудрой пончиком. Можно было бы добыть что-нибудь посущественнее, но не хотелось отрываться. Вечер за вечером он проводил в своем кресле, погруженный в работу, как пузырек оливкового масла в бальзамический уксус, — кругом темнота, и только у него на столе свет. В целях экономии «Тройер, Барр и Эткинс» установили датчики движения на все верхние лампы. С шести утра до десяти вечера свет горел непрерывно, а после десяти включались датчики. Тим задерживался после десяти почти каждый день, и, поскольку движения его ограничивались кликом мышки или переворотом страницы, датчики на них не реагировали. Когда свет вокруг неожиданно гас, Тим поднимал голову — удивленный не столько внезапной темнотой, сколько резким возвращением к действительности. Осознанием себя как физической сущности, а не только мыслительного процесса. Приходилось вставать, поражаясь втайне примитивности этого механизма, махать руками, подпрыгивать на месте, открывать-закрывать дверь (иногда все три действия сразу), чтобы свет снова включился.

Это было счастье.

Двадцать пять лет назад Тим решил поступать на юридический, предвкушая интересную учебу и заманчивые карьерные перспективы. Его приняли в Гарвард, где он быстро навострился глотать один за другим огромные зеленые тома по гражданскому и конституционному праву. После летней практики в «Тройер и Барр» ему пообещали постоянное место — как только получит диплом. Но туда он пришел не сразу — сперва отслужил секретарем судьи второго округа. Год спустя женился на Джейн. В «Тройер» он сразу впрягся в работу. Первые пару лет на него сваливали самое муторное — документопроизводство, однако постепенно невысокая должность начала обрастать возможностями. Тиму стали поручать сбор показаний. Он демонстрировал стратегический талант как в гражданских делах, так и в уголовных, проявляя, что немаловажно, недюжинную выдержку на судебных заседаниях. Ему удавалось произвести нужное впечатление на нужных людей, и на седьмом году работы в фирме его единодушно выбрали в партнеры. Он ужинал в лучших ресторанах и заказывал лучшие вина.

Однако увлекало его не это. Его увлекали Хьюстон, Сиэтл, Питтсбург, Орландо, Чарльстон, Манхэттен — места проведения слушаний. Процесс, вот что главное. Клиенты. Дело. Поле битвы. Иногда он брался защищать кого-то бесплатно, на общественных началах. Он сидел в центре города, вокруг бурлила жизнь и сияли огни. А еще из его кабинета открывался потрясающий вид на Центральный парк. А еще Тима окружали единомышленники. А еще ему нравились большие деньги. А еще затягивал успех. Работа поглощала его целиком, и он ни разу не усомнился в правильности выбора.

Сейчас стояло утро, и он готовился к заседанию. Защищать предстояло некоего P. X. Хоббса, который обвинялся в нанесении своей супруге множественных ножевых ран и попытке укрыть тело на заброшенной стейтен-айлендской свалке. Улики против него имелись исключительно косвенные — окровавленная простыня без следов ДНК третьих лиц, шаткое алиби (якобы во время убийства он стоял в пробке) и внушительная страховка у супруги на случай гибели. Окружной прокурор лишь чудом добился обвинения. Заседание большого жюри выявило в деле массу белых пятен, и Тим с командой пришли к единодушному выводу, что Хоббс, несмотря на явную нелюбовь к жене, преступления все же не совершал. Частная инвестиционная компания Хоббса поставляла «Тройер и Барр» немало клиентов, и никому не хотелось портить взаимовыгодное сотрудничество обвинительным приговором.

Тим съел свой пончик над салфеткой, чтобы не пачкать стол пудрой, и невольно вспомнил времена, когда следил за питанием. Не ради похудения, не за компанию с безуспешно лепящей из себя пляжную красотку дочерью, а исключительно для здоровья, — когда Багдасарян выдвинул версию о возможной гастрономической природе хождений. Тиму было велено снизить уровень потребления кофеина, сахара и никотина, а заодно проконсультироваться с натуропатом. Он послушался. Послушался, потому что на МРТ стабильно не просматривалось никаких отклонений, потому что он сменил уже третьего психиатра, потому что швейцарский специалист умыл руки. Неделю Тим ездил в Челси на клизмы и морковнотравяные коктейли к тринидадцу с золотыми трубочками и волшебными корешками. Джейн привозила его и дожидалась в гостиной среди примитивной резьбы по дереву и ярких предметов тропического искусства. Первую пару дней они жили затаенной надеждой. Потом Тима понесло на «прогулку» прямо из дому, и шесть часов спустя Джейн подобрала его на задворках «Старбакса» в Новом Ханаане. Диета из апельсинового варенья и чистка апельсиновым соком не принесла ничего, кроме еще одной галочки в списке опробованных способов лечения. Ну и кишечник у Тима заработал, как у десятилетнего.

В кабинете было тихо и уютно. Окно за его спиной розовело от зимних рассветных лучей. И хотя каждая минута, проведенная им без движения, плавно перетекала в следующую, каждая следующая несла в себе растущую тревогу, что эта может оказаться последней. Умиротворяющее тепло, мягкое кресло, восхитительная стабильность и стройность юридической практики — наслаждаться всем этим становилось все сложнее. Что если Натервол все-таки прав, и причина приступов кроется в стрессе? С другой стороны, именно шарлатан Натервол сосватал ему того придурка из Южной Калифорнии, который провел для него имитацию прохождения родовых путей. Он тогда хватался за любую соломинку. Нет уж, лучше гореть в аду, чем еще раз лезть в эту гигантскую поролоновую матку и с рыданиями вытуживаться на свет.

А еще был Де Вейсс, экопсихолог из пустыни, винивший во всем городской воздух, сотовое излучение и загрязненные грунтовые воды, — этот выдал Тиму лист бумаги, с обеих сторон исписанный названиями ежедневно отравляющих организм токсинов…

В десять Тим поднялся и пошел к Питеру. Стоять было тяжеловато. Ноги снова ныли, как у дряхлого старика. Пришлось двигаться осторожно, деревянной походкой, разминая шаг за шагом неподатливые суставы.

— Тук-тук, — произнес он у двери в кабинет Питера.

— Да-да! — донеслось оттуда.

Он вошел внутрь и сел. Питер был старшим помощником по делу Хоббса и особым авторитетом у Тима не пользовался.

— Питер, мне, возможно, придется исчезать ненадолго в ближайшую пару дней.

Питер продемонстрировал ожидаемое от помощников отсутствие любопытства к личным делам начальства, нацепив маску полнейшего понимания.

— Конечно, Тим.

— Мы висим на волоске. Нужна предельная сосредоточенность. Поэтому без меня ни шагу, ясно?

— Тим, какие…

— Ни единого шага!

— Какие у меня полномочия?

— Ты звонишь мне, ясно? По любому вопросу. Я всегда на мобильном.

— Хорошо, понятно.

— С этой секунды я с мобильным не разлучаюсь. Звони обязательно. Не Кронишу. Не Водице, мне и только мне.

— Хорошо, понял. А что такое?

— Они в этом деле не разбираются.

— Я буду звонить.

— А ты — только без обид…

— Да?

— Ты пока тоже не готов.

— Да, согласен, — признал Питер. — Не беспокойся, буду отзваниваться.

Тим кивнул, вставая. На полпути к кабинету его вновь окликнул Питер, и Тим обернулся на ходу.

— У Хоббса ведь сегодня предварительное слушанье?

— Сегодня?

— Просто хотел уточнить, будешь ли ты там.

— Ему назначили на сегодня? — Тим продолжал удаляться.

— Ты же вроде сам говорил?

— Я говорил?

Обоим приходилось повышать голос.

— Тим?

— Звони мне, Питер! Понял? И ни шагу без меня!

Он скрылся за углом.

«Лабораторных исследований, подтверждающих или исключающих ваше состояние, не существует, — заявил ему когда-то доктор по фамилии Реджис. — Поэтому мы вправе подозревать отсутствие у этой болезни явного физического проявления — или попросту отсутствие ее как таковой».