Беззаветность исканий

Да, когда происходят обмены, то все эти разговоры о том, что так, дескать, лучше для дела, что я тут, мол, и ни при чем, что вообще все так... что сделать ничего невозможно, как тут ни старайся, все эти настойчивые стремления убедить себя в собственной порядочности — все это лишь нехитрый комуфляж, за которым всегда забота о своем благополучии, своем спокойствии, своих благах.

Повесть «Обмен» вызывала в классе и споры. Но хотя что-то в повести было воспринято по-разному, то, ради чего она была написана, было верно понято всеми. Повесть, рассказывающая об отчужденности от совести, была воспринята как утверждение человечности, защита совестливости, борьба за идейность.

В. И. Ленин писал о том, как нужны нам люди, «за которых можно ручаться, что они ни слова не возьмут на веру, ни слова не скажут против совести».

Уроки бескомпромиссной совести и дают нам книги классиков и произведения современной советской литературы.

ВРЕМЯ ЖАТЬ И ВРЕМЯ СЕЯТЬ

...предостеречь молодежь от опасности душевного очерствения, помочь ей усвоить и обогатить духовный багаж, накопленный предшествующими поколениями. Это вопрос вопросов всего нашего бытия. Федор Абрамов

1

В романе «Берег» Юрий Бондарев приводит нас в гамбургский дискуссионный клуб на диспут между советским писателем Никитиным и господином Дицманом, главным редактором крупнейшего западногерманского издательства «Вебер», где были переведены последние романы Никитина.

Дицман говорит, что на послевоенном Западе «веры в идеалы нет, все изверились в евангелическом добре и в человеке, старые боги-добродетели умерли, их нет». Но и нас, считает господин Дицман, ждет «испытание верой» и мы скоро перестанем говорить «о некоих идеалах и смысле жизни». «Итак, дело в том, господин Никитин, что современные западные немцы слишком много думают о новых моделях «мерседеса», о холодильниках и уютных загородных домиках, и у среднего немца исчезает или уже нет ни высокой духовной жизни, ни духовной веры... Прагматизм подчиняет все. Истоки и модель — Америка. Боюсь, господин Никитин, что через несколько лет Советский Союз тоже зажрется, и у вас тоже исчезнет духовная жизнь: машина, квартира, загородный коттедж, холодильник станут богами, как на Западе. И вы постепенно забудете сороковые годы, войну, страдания...

Аргумент, который выдвигает Дицман — рост благосостояния, неизбежно приводит к девальвации идей и идеалов — один из самых распространенных аргументов наших противников. Хорошо понимая спекулятивность этой аргументации, мы в то же время видим, что спекулирует она на реально существующих проблемах. И мы соглашаемся с героем романа Бондарева Никитиным, когда он отвечает Дицману: «Вряд ли. Хотя знаю, что нас тоже ждет испытание миром вещей».

Дело, конечно, не в вещах самих по себе. Дело в тех новых проблемах, которые рождает современная жизнь и которых не знали предшествующие десятилетия нашей истории.

Для юноши «обдумывающего житье, решающего, делать жизнь с кого», Павел Власов и Павел Корчагин, Левинсон и Давыдов и сегодня являются примерами высокой одухотворенности, идейности, нравственной стойкости. Но именно для того, чтобы герои эти разговаривали с современными десятиклассниками, как живые с живыми, мы должны вписать произведения, которые о них рассказывают, в контекст наших дней, наших размышлений о жизни, показать, какие непреходящие ценности несут они и что в образе мыслей, нравственных представлениях их героев принадлежит истории, неповторимому колориту первых революционных десятилетий. Нужно учиться жить у Павла Власова и Семена Давыдова. Нужно продолжать дело, начатое ими. Но нельзя и механически переносить Павла Власова и Семена Давыдова из их лет в наше время: оно во многом иное, и люди теперь во многом иные.

Читая книги советских писателей, мы показываем школьникам, что наша сегодняшняя жизнь оплачена жертвами, принесенными лучшими людьми страны во имя революции, героическим самоотвержением и самоограничением советского народа в годы пятилеток и военных испытаний. Без этого нельзя понять ни советской литературы, ни нашей современной жизни.

И мы должны убедить наших детей в том, что бывают такие испытания в жизни народа, страны, а иной раз и отдельного человека, когда требуется самоограничение, даже умение жертвовать собой. Ко в принципе наш идеал счастья чужд идеалу жертвенного аскетизма и самоограничения. Наоборот, удовлетворение все растущих материальных и духовных потребностей советского человека партия считает своей важнейшей задачей.

«За нами, товарищи, — говорил на XXIV съезде партии Л. И. Брежнев, — долгие годы героической истории, когда миллионы коммунистов и беспартийных сознательно шли на жертвы и лишения, были готовы довольствоваться самым необходимым, не считали себя вправе требовать особых жизненных удобств». Но, продолжал далее Л. И. Брежнев, «то, что было объяснимым и естественным в прошлом, — когда на первом плане стояли другие задачи, другие дела, — в современных условиях неприемлемо»^[9].

Именно в то суровое время, когда советские люди, отказывая себе во многом и многом, сознательно шли на жертвы, и жили герои книг, изучению которых отведено больше всего времени на наших уроках литературы в десятом классе. Но читают эти книги сегодня школьники, живущие в иное время.

Когда на уроках литературы в десятом классе мы говорим о романе Николая Островского «Как закалялась сталь», то наши ученики смотрят на него глазами сегодняшнего молодого человека. И это вполне естественно. Но в полной мере понять роман, читая его лишь с позиции дня нынешнего, невозможно. Сегодня десятиклассники куда хуже видят то, чего Корчагин и его поколение не имели, чего они были лишены (а не имели они многого из того, что есть у нынешних их сверстников), нежели то, что дала им революция и Советская власть. И тогда в Корчагине видят не обретение счастья, а жертву во имя счастья будущего человечества. Вот почему так важно посмотреть на роман «Как закалялась сталь», вообще на книги 20-х и 30-х годов и их героев не только с высоты 70-х годов, но и с высоты ушедших десятилетий.

Помните яростное выступление Ивана Жаркого на митинге молодежи Шепетовки? «Моя фамилия — Жаркий Иван. Я не знаю ни отца, ни матери, беспризорный я был, нищим валялся под забором. Голодал и нигде не имел приюта. Жизнь собачья была, не так, как у вас, сыночков маменькиных. А вот пришла власть советская, меня красноармейцы подобрали. Усыновили целым взводом, одели, обули, научили грамоте, а самое главное — понятие человеческое дали. Большевиком через них сделался и до смерти им буду».

Самое главное — понятие человеческое дали — вот она, точка отсчета.

Разве не об этом же говорит фурмановский Чапаев? «Я, к примеру, был рядовым-то, да што мне: убьют аль не убьют, не все мне одно?.. Таких, как я, народят сколько хочешь. И жизнь свою ни в грош я не ставил... Триста шагов окопы, а я выскочу, да и горлопаню: на-ка, выкуси... А то и плясать начну, на бугре-то. Даже и думушки не было о смерти. Потом, гляжу, отмечать меня стали — на человека похож, выходит... И вот вы заметьте, товарищ Клычков, што чем выше я подымаюсь, тем жизнь мне дороже... Не буду с вами лукавить, прямо скажу — мнение о себе развивается, такое што вот, дескать, не клоп ты, каналья, а человек настоящий, и хочется жить по-настоящему-то как следует...

Разве не это же ощущение стало решающим, окончательно определившим путь фадеевского Морозки в революции: ...он вдруг почувствовал себя большим, ответственным человеком...»! Удивительно емко и точно сказал об этом в своей поэме о Ленине Маяковский:

...в люди выведя вчерашних пешек строй...»

Да, они были очень многого лишены, люди того поколения. Но они впервые осознали себя людьми, хозяевами жизни, творцами истории. И вовсе не считали себя обездоленными. Наоборот, жизнь для них, как потом и для тех, кто «вышел строить и месть в сплошной лихорадке буден», открылась в ее высшем смысле, они обрели цель ее, ощутили такую полноту человеческого бытия, «знали такие радости духа (об этом хорошо сказал писатель Федор Абрамов), которые часто не снились сегодняшней молодежи».