Безжалостные обещания

— Что я сделал? — Лука холодно улыбается мне. — Я вернулся домой окровавленный, пытаясь выяснить, кто пытался тебя убить, черт возьми. А после этого?

— Ты напал на меня…

— Нет, черт возьми, я этого не делал. Обвиняй меня во всем, в чем тебе заблагорассудится, но никогда, черт возьми, не обвиняй меня в этом. Ты сама этого хотела. Ты была чертовски мокрой, когда я вошел в тебя своим членом. Точно так же, как, держу пари, ты сейчас. — Он насмехается надо мной, его глаза сверкают опасным гневом. — Держу пари, если бы я провел рукой по твоему бедру, с тебя бы капало. Ты получаешь удовольствие от этого, от борьбы, от ее опасности. От того, чтобы вывести меня из себя и посмотреть, как далеко ты можешь меня завести. Однажды, София, ты зайдешь со мной слишком далеко, черт возьми.

— И что? — Я свирепо смотрю на него. — Ты свяжешь меня и будешь пытать, как это делал Росси?

— Не смей, черт возьми, так говорить! — Его рука тянется вперед, хватая меня за подбородок. — Водитель может тебя услышать.

— Ну и что? Разве не все знают?

— Нет, — выдавливает Лука сквозь стиснутые зубы. — Потому что мне пришлось, блядь, солгать, чтобы скрыть тот факт, что я убил его, чтобы вытащить тебя оттуда. Ты знаешь, что может случиться со мной, и с тобой тоже, если остальные заместители босса и капо узнают, что я сделал?

— Но… — я вырываюсь из его хватки. — Он мучил меня. Он собирался позволить Рикардо изнасиловать меня. Он собирался убить меня…

— Конечно. И если бы я мог это доказать, то Росси был бы казнен после суда перед советом. Но я вошел туда с оружием наперевес, в стиле мстителя. Я убил их всех, чтобы вытащить тебя оттуда, потому что к тому времени, когда мне удалось бы взять его и остальных под стражу, если бы я и мои люди пережили это, ты была бы уже мертва. И поступая так, я рисковал всем, София! Ты, блядь, это понимаешь? В очередной раз, я поставил на карту все ради тебя, а ты, ты…

Он замолкает, буквально трясясь от ярости.

— Ты моя жена, — рычит он. — Называй это фиктивным браком, если хочешь, называй все это фальшивкой, ложью и нарушенными обещаниями, но в глазах человека и Бога и, самое главное, гребаных боссов всех семей, ты моя законная жена. И точно так же, как ты поклялась перед этим священником-предателем, клянусь Богом, София, ты, черт возьми, будешь повиноваться мне, даже если это будет последнее, что ты сделаешь.

— А то что? — Я знаю, что не должна его дразнить, что он уже и так близок к тому, чтобы сорваться. Но он сам на меня давит. Он разозлил меня, и я не хочу ему подчиняться. Я никогда этого не делала.

Мне нужен был муж, которого я бы видела мельком. Но это была гребаная ложь, как и все остальное.

— Черт возьми, София! — Лука проводит пальцами по волосам. — Просто… каждый человек в мафии, от самого высокого заместителя босса до самого низкого солдата, блядь, подчиняется мне. Без вопросов, не сказав ни слова мне в лицо. Может быть, позже они будут жаловаться на мои приказы, кто, черт возьми, знает. Но они повинуются. И я хочу, нет, я требую этого от тебя. Твоего послушания. Ни твоей любви, ни твоего счастья, ни твоего удовольствия. Твое гребаное послушание. Ты делаешь, как я говорю, идешь, куда я говорю, и трахаешься, когда я говорю. И тогда, может быть, мы оба обретем немного покоя.

— Ты не сможешь заставить меня трахаться с тобой, если я скажу, что не хочу тебя. — Я скрещиваю руки под грудью, свирепо глядя на него. — Или ты бы сделал то единственное, чего клянешься не делать? Росси здесь больше нет, чтобы ты мог обвинить его в этом, сказав, что он тебя заставляет.

Выражение лица Луки меняется в одно мгновение, быстрее, чем я когда-либо видела. Его глаза потеплели, гнев сменился горячей похотью, которую я так хорошо узнаю. Это поразительная перемена, но к настоящему времени я знаю его достаточно хорошо, чтобы понимать, что это всегда таилось под поверхностью, ожидая повода всплыть.

Его рука опускается на мое колено, скользя вверх по его изгибу.

— Ты не хочешь меня, София? — Его пальцы скользят выше, к мягкой коже на внутренней стороне моего бедра. К тому месту, к которому он уже столько раз прикасался, лизал, целовал, покусывал в пылу страсти. Его пальцы сжимаются, и я подавляю тихий вздох.

— Нет, — шепчу я, но это звучит неубедительно. Я прочищаю горло. — Нет. — Во второй раз это звучит лучше, и пальцы Луки замирают, но его рука остается под моей юбкой, его ладонь покоится на теплой плоти.

— Значит, если я просуну эти пальцы тебе под трусики, ты не будешь влажной для меня? — Его голос струится по моей коже, дымный и соблазнительный, и я подавляю дрожь. Я уже чувствую, как возбуждаюсь, мои складочки становятся скользкими и влажными от этого, и если он выполнит свою угрозу, то поймет, как сильно я его хочу. Что независимо от того, насколько я зла на него, как сильно я хочу быть холодной, отвергнуть его, мое тело говорит обратное.

Потому что мое тело точно помнит, что он может с ним сделать. Каково это, чувствовать, когда я сдаюсь. Лука улыбается мне, но улыбка не доходит до его глаз.

— Ответь мне, жена.

— Нет. — Я с трудом сглатываю. — Я нет.

— Что нет? — Его губы приоткрываются, обнажая идеально белые зубы. Ему это нравится. Он любит играть со мной, как кошка с мышкой.

Мышкой, которая хочет быть съеденной. Чтобы быть съеденной им. Быть…

— О! — Я задыхаюсь, когда его рука скользит выше, к теплу между моих ног, к влажной резинке моих трусиков. — Лука, нет!

— Что нет? — Он смотрит на меня с этой опасной ноткой в улыбке. — Ты знаешь, как я отношусь к тому, что мне лгут. Так скажи мне, София. Если я проведу рукой выше, узнаю ли я, что ты влажная для меня?

Я знаю, что лучше не лгать ему. Я уже совершала эту ошибку раньше. Но я не могу заставить себя признаться в этом. Не сейчас. Не здесь. Не так, как сейчас.

— Нет, — шепчу я. Это слово постоянно слетает с моих губ, но оно ничего не значит. — Не буду.

Улыбка Луки становится шире, и тогда я понимаю, что он хотел, чтобы я солгала, даже если он накажет меня за это.

— О, София, — бормочет он. — Тебе следовало бы лучше знать.

Затем его пальцы скользят вверх, выше, выше, под край моих черных кружевных трусиков. Не то, что я бы выбрала, чтобы вернуться домой из больницы, но это было все, что было у меня из одежды. Это заставляет меня думать, что Лука был тем, кто принес мне одежду. Они проникают под кружево, поглаживая набухшие складки моей кожи, и я не могу подавить вздох, который срывается с моих губ от его прикосновения.

— Ты побреешься для меня сегодня вечером, — холодно говорит Лука. — Я не допущу, чтобы ты оставалась такой неопрятной.

Я краснею от этого, моя кожа горит от унижения. Я была в больнице, оправлялась после пыток. Я хочу сорваться. Я не думала о том, чтобы побрить свою киску для него. Но я вообще ничего не могу сказать, потому что Лука выбирает этот момент, чтобы скользнуть пальцами глубже, и я на мгновение теряю дар речи.

— Маленькая лгунья, — напевает Лука шелковистым голосом, когда его палец скользит вверх, чтобы пощекотать мой клитор. — Ты истекаешь ради меня, София. Такая чертовски мокрая. — Он засовывает в меня два пальца, двигая ими взад-вперед сильно и быстро, так что я точно слышу, насколько я мокрая, непристойные звуки наполняют заднюю часть машины. — Ты не можешь сказать, что не хочешь этого. Я чувствую, как много ты сдерживаешь. Я чувствую, как твоя киска сжимается прямо сейчас, пытаясь удержать меня внутри себя.