Бибинур

Снова хлопнула дверь в гостиную, хотя в семье эту комнату именовали менее пафосно, зовя большой. Айгуль быстрым шагов прошлась по мягкому ковру, краем глаза замечая, как спешно мать убирает руки на колени и неестественно складывает. Сердце её невольно сжалось, её знаний хватало, чтобы понять, насколько сильно изменилось всегда здравое и ясное сознание матери, которой здесь как будто теперь не было. Болезнь, взявшаяся из неоткуда, сделала Бибинур лживой, скрытной, нервной и в конец сумасшедшей, а стоило как-то надавить посильнее, как она замыкалась в себе и днями не отвечала ни на какие вопросы.

Весь дом в такие периоды ходил на цыпочках, казалось, все боялись накликать большую беду или гнев Бибинур, хотя последнего за ней никогда не водилось. Лишь раз Айгуль помнила, как мать сорвалась на крик, но то был крик ужаса, отчаяния, а совсем не гневный. Думать об этом было тяжело и больно, она встала у окна, отодвинула тюль и глянула на двор. Согбенный отец стоял в воротах и что-то обсуждал с соседом, возможно заказы на распашку полей, по весне это была самая важная строка дохода. Замир много работал, больше, чем кто-либо в жизни Айгуль, и она его жалела всем сердцем. Такой он был маленький, худой, а эта его виноватая улыбка. Она обернулась на мать, невольно внутри шевельнулась обида на неё за то, что сошла с ума и стала ещё одной обузой для несчастного отца.

– Завтра поедем к психиатру – резко сказала она, Бибинур даже вздрогнула и подняла испуганные глаза на дочь – надо терапию менять, не помогает, вижу же – Айгуль никогда не отличалась чуткостью и бережностью в словах, всегда она говорила так, будто рубила топором и не знала, как много людей этой чертой характера ранила за свои годы. Она звала это честностью и прямолинейностью, а ещё приписывала себе черты современной феминистки, но всё это только расширяло расстояние между ней и другими людьми, коих она считала близкими.

– Завтра у меня в школе смена – осторожно соврала Бибинур, хотя Айгуль знала, что мать моет полы в школе только три дня в неделю начиная со среды. Глаза её злобно сощурились – завтра не могу.

– Можешь – чуть не крикнула Айгуль, за окном хлопнули ворота и шаркающие шаги прошли где-то за стеной дома – отца пожалей – Бибинур ничего не сказала, она осторожно поднялась, оправила подол платья и пошла в тихоря выстирывать вещи, в которых явится в клинику. Нужно было максимально вытравить насекомых, чтобы не показаться уважаемым врачам в ненадлежащем виде. В дверях в прихожей она столкнулась с Замиром, поймала его всегда серьёзный и сосредоточенный взгляд – стайку почистил?

– Да – коротко ответил он.

– Суп на плите, скоро обедать пойдем – бросила она и скрылась в дверях пристроя.

Замир вздохнул, плечи опустились. Он слишком хорошо её знал, чтобы не понять куда она пошла и зачем. Очередной дурной знак. Ему хотелось пойти и всё выведать у Айгуль, но он боялся докучать ей с расспросами, ведь без того она возится с матерью, когда это должно быть его заботой. Но он ни черта не понимал в психологии и укорил себя за это, бесшумно уходя в кухню. Нос раздражал знакомый аромат жирного супа, Замир тихонечко улыбнулся и притворил за собой дверь. Дом стих, в трех комнатах сидели занятые своими тревогами люди, родные друг другу и чужие на духу настолько, что может только один суп их всех и объединял.

Глава 2

– Тю, да я только на той неделе там была. Ничего они не сделали, ничегошеньки. Весь дом запустили. Ты подожди, ещё стайка сгниет, и крыша провалится, а они и в ус не дуют. Молодежь, что тут скажешь. А я говорила, мол вы давайте со своими телефонами не сидите, пойдите забор наладьте, доски на крышу закажите. Тачка-то вона какая крутая, не русская, иномарка – последние слово шумная двоюродная сестра Бибинур сказала с особенным выражением – это ещё хорошо, что бабка при жизни всё на старшого переписала, а младший-то наркоман говорят…

– Да ладно? – искренне удивилась Бибинур, поворачиваясь всем телом к двоюродной сестре Гамиле.

Они ехали по ухабистой дороге, за рулем сидел Замир, на переднем пассажирском сиденье Айгуль. Всем было без разницы, о чем сплетничает первая на деревне сплетница Гамиля, но в какой-то момент Бибинур не смогла удержаться и отвлеклась от своих насущных проблем.

Сложно ей давалось сдерживать свой нервоз в присутствии других, но болтовня Гамили, как ни странно, отлично работала против болезни. Да и выбора у Бибинур не было, сестра как обычно напросилась с ними в город, чтобы не тратиться лишний раз на автобус, да и поехать с удобствами. Схоронив мужа, умершего от сердечного приступа, три года назад, она только и делала, что моталась в город, распродавая какие-то вещи из дома и помогая ленивым детишкам, что порядочно сели ей на шею. Однако веселости своей Гамиля никогда не теряла, громко смеялась, много говорила и умела пить так, что вся деревня на уши вставала. Изменилась в ней только внешность. Тело с годами оплыло, а после смерти мужа и того хуже стало. Соседки говаривали, запустила себя без любви, может, так и было, Бибинур точно не знала, не принято было лезть в душу и тем задеть Гамилю подозрениями в слабости. Сложные и автоматически исполняемые отношения двух сестер существовали многие годы с момента окончания школы, а до этого две девочки могли делиться своими горестями и радостями друг с другом без страха быть уличенными в слабости. Теперь же каждая оберегала свой статус, и если Бибинур скрывала от Гамили свою болезнь, то Гамиля в свою очередь умалчивала о том, что родные дети хитростью увели у неё большую сумму денег и она вынуждена подрабатывать, где сможет и продавать всё ценное, что скопила за свои пятьдесят два года.

На людях и та, и другая отлично играли веселость и успех. Гамиля даже переигрывала, но никто не мог её оспорить, ведь никто не знал куда укатили её дети после восемнадцати лет и почему не навещают мать. Врала она также красиво, как поют соловьи в пятом часу утра. То её детки жили в Москве, то перебрались в Санкт-Петербург, так или иначе они были весьма занятые люди, чтобы помочь матери волочь очередной узелок с вещами для продажи в город. Если бы кому-то довелось побывать в её доме, то они бы сразу заметили, как опустели полки со всякими безделушками, как сиротливо лежит в большой малахитовой шкатулке одно единственное обручальное кольцо. Всё то были подарки любящего мужа, привезенные с разных регионов, когда ему доводилось работать на вахте, но лишь кольцо Гамиля не смогла продать, как самую ценную память о нём. Пусть и на её распухший палец оно уже не налезало, да и камешек на нем мог принести ей сумму равное годовому доходу среднего работяги, ей проще было умереть с голоду, чем продать его. Но никто, ни одна живая душа не знала, как существует теперь Гамиля.

– Да точно тебе говорю. Назифа говорит он на неделе приезжал на своем корыте, у матери клянчил денег. Синюшный такой, тощий, болезный. Она тогда морковь под ночь высаживала…

– Ну-ну, все они по темноте готовы морковь сажать, лишь бы уши погреть! – пошутил Замир и Айгуль усмехнулась.

– Ты Замирчик рулишь, так вот рули, на дорогу вона смотри, а то, как дрова везешь. Мы бабы немолодые, с нами надо бережно – тут уже грохнула смехом вся машина, Бибинур утыкала рот платочком, Айгуль оборачивалась на мать и радовалась её смеху. Что не могли залечить препараты, немного купировала болтовня Гамили, но печально было то, что и она теперь была не частым гостем в их доме, и не из-за каких-то обид, а из-за стыда показаться на глаза в упадке, в каком она зачастую пребывала.

– О ком говорила Гамиля? – спросила Айгуль, пытаясь отвлечь мать, когда они явились на прием к врачу. Из-за тревоги Бибинур приехали с запасом аж на целый час раньше. Отметились на стойке регистрации и уселись на мягких диванах в самом конце коридора.

До того дорогая обстановка была вокруг, что Бибинур даже прослушала вопрос дочери и с ужасом рассуждала о том, что совершенно её мелочные проблемы не должны трогать людей, трудящихся в этих белых ухоженных стенах. Хотелось бы ей шикануть хотя бы перед Гамилей, что ходили в больницу со гордой припиской «частная». Но ведь о таком постыдно говорить и саднило неприятно сердце из-за лжи помноженной ложью вкруг да около. А тут ещё незнакомцу с именем Александр Александрович нужно вещать о полчищах насекомых, которые её одолевают. Стыдоба, да и только. Так её сейчас всё это смущало да стыдило, что, грешным делом, Бибинур обиделась на дочь. С чего ради никто ей не верит про вшей и блох? С чего ради лечат и главное дело от чего лечат? Ведь не болезнь, ведь вот они копошатся под одеждой, кладки яиц в складках носового платочка откладывают. Порывалась она уже встать и уйти, но есть у подобных ей женщин одно негласное правило – коль начала доводи до конца.

– Мам? – позвала Айгуль, замечая замешательство в глазах матери.

– Чего? – спросила Бибинур.

– О ком Гамиля то рассказывала? Что за синявка? – Бибинур усмехнулась и махнула рукой. Опять, даже не присутствуя, Гамиля смогла сбить сестру с печальной ноты.

– Ой, да это мальчишка Азамат, помнишь рыжий такой? – Айгуль с трудом вспомнила, что среди черноволосых башкир вообще есть рыжие, что уж говорить о каком-то Азамате – да жили они на другом конце деревни, на год тебя младше. Пакостник такой был, стог сена им спалил.