"Библиотечка военных приключений-3". Компиляция. Книги 1-26

«Уважаемый Николай Николаевич!

Прочел «Искателей истины». Не говоря о том, что я очень польщен выбором моей скромной особы в качестве основной фигуры для разговора на такую важную тему, как оздоровление нашего общества путем борьбы с преступлением, — мне нечего возразить по существу Ваших сообщении. Насколько мне не изменяет память, там все на месте: эти частные случаи описаны именно так, как происходили. Однако считаю себя вправе просить Вас о некотором исправлении в общей постановке вопроса. По-моему необходимо не только в декларациях от автора или от действующих лиц показать читателю всю огромность принципиальной разницы в деле борьбы с преступностью в буржуазном обществе и у нас. Нужно рассказать нашим людям и о том, как обстояло это дело во времена царизма и как обстоит теперь, обнажить разницу в самом существе преступности, в ее распространении и формах существования. Извините меня, но мне кажется, что из Ваших сообщений не ясно, что в самом нашем обществе больше не существует условий для развития преступных элементов, так сказать «внутреннего масштаба». Из Ваших сообщений несведущий читатель может сделать вывод, будто крупные правонарушения всегда являются результатом подстрекательства со стороны политических сил, враждебных нашему народу и социализму, и будто корни всякого уголовного правонарушения уходят за рубеж. Преступность, как наследие прошлого, существует, к сожалению, и у нас. Воспитательная работа нашего общества еще далеко не достигла того, чтобы сделать ненужным ни наказание, ни профилактику. Поэтому я позволю себе приложить к сему список нескольких интересных «дел». Они могут быть найдены в соответствующих архивах и помогут осветить советскому читателю этот сложный и болезненный вопрос. В этом списке особняком стоит дело № 14 («Дело Паршина»). На него стоит обратить внимание не только потому, что оно интересно с розыскной точки зрения. На его примере можно показать широкому кругу наших молодых людей, что было и чего больше не может быть. Думается мне — это важно. Советский читатель хорошо поймет размеры и значение бездны, созданной социальными и политическими времени между нашим обществом и пороком. Преступность пышным букетом расцвела в былые времена потому, что само правосознание буржуазии способствовало этому развитию. Ведь и хищническая деятельность буржуазии была не чем иным, как преступлением. Вы, конечно, помните мысль Энгельса о том, что если один человек наносит другому физический вред, и такой вред, который влечет за собою смерть потерпевшего, то мы называем это убийством; а если убийца заранее знал, что вред этот будет смертельным, то мы называем его действие умышленным убийством. Если же общество ставит сотни пролетариев в такое положение, при котором они неизбежно обречены на преждевременную неестественную смерть, на смерть столь же насильственную, как смерть от меча или пули; если общество само знает, что тысячи должны пасть жертвой таких условий и все же этих условий не устраняет, то это еще более страшное убийство, чем убийство отдельного лица, — это убийство скрытое, коварное, от которого никто оградить себя не может, которое не похоже на обычное убийство только потому, что не виден убийца.

У некоторых наших авторов существует порочная манера представлять дело так, будто уже само буржуазное правотворчество, являющееся зеркалом буржуазного правосознания, не содержит в себе норм, ограничивающих преступления против не буржуазных классов, против пролетариата в целом и против отдельных его представителей. Послушайте меня, не становитесь на такую точку зрения. Это демагогия искателей легких докторских и кандидатских степеней. Они идут по линии наименьшего сопротивления, они пренебрегают фактами, отбрасывают, как якобы несуществующее, то, что им неудобно в буржуазном праве. Это делается вместо того, чтобы с фактами в руках доказать нечто гораздо худшее — что само же буржуазное общество, в лице своих органов расследования и суда, открыто идет на нарушение, вернее говоря, на обход писаных лицемерных норм существования, не обязательных для самой буржуазии.

В современном капиталистическом государстве происходит почти видимое смыкание слоев, которые американская журналистика именует «респектабельными» гангстерами, с откровенными гангстерами отнюдь не респектабельного толка. Естественно, что поэтому и органы власти уже делают между ними различие лишь тогда, когда нереспектабельный гангстер принадлежит к низам своей гангстерской среды. А для главарей гангстеризма закон о наказуемости грабежа и убийства оказывается в такой же мере обходимым рифом, как для главарей официального монополистического капитала какой-нибудь антитрестовский закон. По грабительской сути своей эти слои общества — родные братья. Поэтому и различия между ними суд не знает.

Такое положение не успело создаться в дореволюционной России. В ней исполнительная власть не успела поставить знак равенства между воротилами банков и главарями крупных грабительских шаек. Тем не менее, питательная среда для широкой деятельности искателей легкой наживы всех планов и масштабов существовала. Ее создавали не только сами условия капитализма, но и продажность полицейского аппарата империи. С тех пор утекло много воды. Жизнь профессионального правонарушителя царских времен не стоит даже сравнивать с условиями его существования в СССР. Не только невероятно сузился «круг деятельности» этих рыцарей ночи. Постановка дела борьбы с ними настолько изменилась, что понятие преступления как профессии можно считать умершим. Теперь преступник-«профессионал» является куда более редким представителем своей касты, нежели зубр в Беловежской пуще. А есть преступные «специальности», и вовсе прекратившие свое существование. Одною из таких специальностей является «медвежатничество», то есть вскрывание несгораемых касс. Грабителя-«кассиста» в наши дни почти не существует. Отмирание этой «специальности» является очень показательным для всего процесса изживания у нас уголовщины как «основного» занятия. Вот почему я и позволил себе обратить Ваше внимание на дело Паршина. Он был последним «профессором» своего дела в нашей стране. Это я говорю с уверенностью.

Из написанного прошу не делать вывода, будто я тешу себя полной победой над преступностью. Это было бы глупо и меньше всего к лицу мне. Но берусь утверждать, что злокачественная опухоль «внутренней преступности», как она понималась в прошлом, выродилась в нечто подобное чесотке. Мелкие воры — домушники и карманники — это уже не персонажи, славившиеся миллионными грабежами, не подделыватели кредитных билетов на сотни тысяч рублей и не организаторы контрабандной торговли наркотиками на всю страну. Мы имеем право гордится тем, что в СССР осталось выловить из рядов общества преступную плотву и отправить ее куда следует для трудового перевоспитания или изоляции. Это только вопрос времени.

Я знаю, что у нас существуют еще люди, страдающие манией чистоплюйного очковтирательства. Они способны скрывать от народа, от массы наших читателей так же, как рады были бы скрыть от своего руководства, самый факт существования даже упомянутой мной «чесотки». Они с энергией, достойной лучшего применения, пекутся о том, чтобы не касаться истории борьбы с преступлением, они не считаются с тем, что раскрытие этой стороны этой стороны существования предреволюционного общества — одно из направлений разоблачительной работы в отношении реакционного мира в целом. Иногда борьба за «чистоту» идет под предлогом «не давать рецептов» сов-ременным людям неустойчивой воли и гибкой совести. Конечно, проще запретить людям ходить через реку, так как мост узкий, а на нем темно, чем поставить на нем фонари, дающие возможность любому прохожему миновать трудное место без боязни упасть.

«Рецепт преступнику»? Право же, это достойно смеха. Разве если предать огласке, как преступник вскрывал шкаф, то это рецепт только для неустойчивого типа? А не указание ли это для того работника охраны, розыска и следствия, которым надлежит следить за тем, чтобы такого не случилось? Не достойно ли удивления, что категория людей борющихся за соблюдение норм закона, почитается почему-то глупее и слабее банды нарушителей? Это же просто оскорбляет нас! А уж когда речь заходит о поучительных примерах истории, то оскорбительно даже оскорбляться. Поэтому, если Вы вздумаете воспользоваться старыми делами, вроде дела Паршина, готов прийти Вам на помощь, чтобы показать все, что Вы сочтете интересным для читателей.

Также прошу Вас располагать мною, ежели Вы сочтете полезным когда-нибудь коснуться из числа политических процессов дела Локкарта-Каламатьяно и дела Тактического Центра, а из дел чисто уголовного порядка так называемого «парафинового дела», сыгравшего в свое время значительную роль в раскрытии недостатков нашей системы хозяйствования во времена нэпа. К этим делам я имел некоторое отношение и постараюсь вам помочь. Что касается более позднего периода работы, когда в ней участвовал мой друг Грачьян, то Вы лучше всего сделаете, ежели хорошенько его потрясете. Скромность мешает ему самому взяться за перо, но знает он более чем достаточно для наполнения интересной книги Вашего жанра.

Не думаю, чтобы я очень заблуждался, отстаивая точку зрения необходимости показа темных сторон прошлого, ликвидируемых Советской властью и нашей партией. Полагаю, что дельный рассказ о последних зубрах преступности, утративших в наших условиях почву под ногами, так же полезен и интересен нашему читателю, как блестящие рассказы Гиляровского о страшном темном прошлом Москвы или «Бурса» Помяловского. Эта область еще ждет своего художника. Я не решаюсь назвать в качестве великого примера наших литераторов Ф.М. Достоевского с его «Записками из мертвого дома» или «Преступлением и наказанием, не решаюсь назвать прекрасное имя А.Ф. Кони, но думаю, что замечательный пример их литературно-аналитической работы должен был бы заставить взяться за перо и наших литераторов.

Смею Вас просить исключить мое имя из всего, что будете писать (жаль, что это неловко уже сделать в отношении прежних Ваших отчетов о моей работе). В нашей среде есть много товарищей, гораздо более талантливых и сведущих, нежели Ваш покорный слуга. Вы легко найдете куда более интересные объекты изучения и описания.

Позвольте пожелать Вам успеха в работе, за которой мои товарищи и я следим со вниманием и интересом.

Примите мой дружеский привет, Ваш

Полковник Кручинин»

Автора очень порадовало это письмо. К письму был приложен перечень двадцати дел, представившиеся Кручинину достойными внимания читателя. Действительно, первое же ознакомление с некоторыми из них, показало, что тот, кто занялся их восстановлением и обработкой, не заслужил бы ничего кроме признательности читателей. Но большинство дел было в дурном — с точки зрения сохранности архивов — состоянии. Несколько лучше других сохрани-лось дело Паршина. Материал его оказался действительно увлекательным, несмотря на невероятно хаотическое расположение, без всякой системы и даже без хронологии.