"Библиотечка военных приключений-3". Компиляция. Книги 1-26

— Скорее!

Мы бросились через улицу, чуть не попали под колеса отчаянно загудевшей машины и, провожаемые громкой бранью шофера, помчались по тротуару. Шестнадцатый… Восемнадцатый… Двадцатый!..

— Здесь, Сережка!

Женька остановился и, отдышавшись, оглядел меня придирчиво и деловито.

— Галстук поправь. Ну-ка, дай я сам. И пуговица оторвана. Вот растяпа!

На пальто у меня действительно не хватало пуговицы. Должно быть, потерял в универмаге, когда пробирался в толпе. Я с огорчением покрутил торчавшие в петле ниточки. И вдруг что-то белое промелькнуло в воздухе. От сильного удара по уху у меня перед глазами запрыгали разноцветные шарики, как будто в лицо мне швырнули горсть пороху. В тот же миг у Женьки с головы слетела шапка. Схватившись за ухо, я испуганно оглянулся, и тотчас же крепкий снежок залепил мне правый глаз. Я взвыл от боли. Но другой глаз у меня был все-таки цел, и я увидал над соседним забором двух мальчишек, взобравшихся, должно быть, на высокий сугроб. Это были Васька Русаков и верный его дружок Колька Поскакалов. Перед ними, на доске забора, рядом лежала батарея снежков.

— А ну, Коля! — завопил Васька. — Давай еще залп!

В нас опять полетели снежки. Один чуть не задел меня по носу, другим попало Женьке по щеке. Я не стал дожидаться нового залпа и, забыв про Женьку, про учительницу Ольгу Александровну, до встречи с которой оставалось каких-нибудь два шага, про наш уговор объяснить Ваське, какое у нас задание, — сорвался с места и пустился наутек.

— Куда, Серега? Стой! — кричал мне вдогонку Женька.

— Стой, Серега, мы тебе еще влепим! — улюлюкая, гоготал Васька.

— Эй, держи его, держи! — визгливо смеялся Колька Поскакалов.

Я мчался не оглядываясь. Еще два снежка просвистели у меня над головой, и я припустил быстрее. Помню, на бегу я несколько раз поскользнулся, упал, вскочил на ноги и побежал дальше.

Опомнился я только у сквера на площади Гоголя и остановился, тяжело дыша. И тут, отдышавшись, вдруг вспомнил: Женька! Что теперь будет? Мне представлялось, как Женька подойдет, как посмотрит презрительно мне в лицо, может быть, с негодованием плюнет на мостовую…

Солнце рассыпало по сугробам радужные искры. В скверике гомонили малыши, суетясь вокруг недолепленной снежной бабы. Прогудел самолет, и по площади скользнула его стремительная тень. И во всем этом — в солнечных искрах, в криках ребятишек, в реве самолета — была какая-то тревога, затаившаяся, неясная, но неизбежная, как эти громадные сугробы, которые не растают до самой весны…

С замирающим сердцем ждал я Женьку.

И вот он показался из-за угла, выбежал, огляделся и, наклонив голову, засунув руки в карманы, двинулся прямо ко мне.

— Струсил, — процедил он сквозь зубы.

— Испугался, — честно признался я.

Горечь, стыд и удар Васькиного снежка жгли мне лицо. Ухо пылало, правый глаз распух. Должно быть, вид у меня был очень жалкий и виноватый, потому что Женька внезапно смягчился и сказал:

— Ладно уж, на первый раз прощается.

— Я, Жень, ни за что бы не убежал, — торопливо, захлебываясь принялся убеждать я своего сурового приятеля. — Мне только показалось, что ты тоже побежал. И еще, что они камнями кидаются. Мне ведь по глазу-то, знаешь, как попало!..

— Камнями! Ты, Серега, не ври. Струсил, и все.

Я умолк и зашмыгал носом, потому что Женька все-таки был прав.

— Ну, смотри, — пригрозил Женька. — Если снова побежишь, я с тобой больше разговаривать не буду.

— Что? Опять пойдем? — вырвалось у меня.

— Снова трусишь?

— Нет, Жень, что ты! — стараясь, чтобы голос звучал как можно храбрее, заверил его я. — Нет, я не боюсь… А может, все-таки через переулок пройдем? Там проходной двор есть. Я знаю. Через него можно позади дома шестнадцать выйти. А потом задами к двадцатому.

— Нет, — упрямо помотал головой Женька. — Пойдем по Овражной. И если Васька опять кидаться станет или драться полезет, мы ему скажем такое!.. Мы ему скажем, что он хулиган, потому что мы дело делаем, а он нам мешает. Понял?

— Понял, — невесело согласился я. — А если он все равно нам надает?

— Тогда драться будем, — решительно сказал Женька.

Мы опять зашагали по тротуару. Признаюсь, я чувствовал себя не очень-то хорошо. Драться с Васькой и вообще с кем-нибудь из его ребят мне не улыбалось. Все они и сам Васька Русаков были старше нас с Женькой, здоровее и ростом повыше. Но, конечно, их главарь представлялся мне самым страшным из всех. Правда, видеть его мне приходилось издали. Может быть, потому вообразил я раз и навсегда, что глаза у него должны обязательно быть зеленые, как у кошки, очень злые и с такими же, как у кошек, узкими щелочками-зрачками. Даже издали можно было разглядеть, что лицо у Васьки хмурое, словно он сердит на весь белый свет. Даже не надо было подходить близко, чтобы заметить, что кулаки у него громадные и красные, будто обмороженные. Слышал я, что Васька учится в шестом классе, хотя ему давно пора было бы перейти в восьмой. А уж о драках, которые учинял он на улице, о силе Васькиных кулаков и говорить не приходится: о них знали все на Овражной.

Впрочем, толком я его не знал, даже никогда с ним не разговаривал. Одно только было мне ясно: попадись мы в лапы к Васькиным приятелям — полетят от нас одни клочья. Поэтому-то шагал я вслед за Женькой с такой опаской. И хотя я восхищался и даже гордился Женькиной смелостью, меня все-таки то и дело тянуло оглянуться: не крадутся ли за нами Васька и его приятель Колька Поскакалов.

Длинным, очень длинным показался мне на этот раз наш путь. Но Васьки нигде не было видно. На углу с криками носились мальчишки-малыши с деревянными пиками и черными игрушечными наганами. Неторопливо шли люди. Проехала грузовая машина с кирпичами. К тротуару жалась подвода, запряженная рыжей понурой лошадью.

— Ну и вид у тебя! — сказал Женька, разглядывая мою вспухшую и, наверно, очень испуганную физиономию. Он вдруг засмеялся. — А улепетывал ты! Ну, прямо как заяц!.. Голову прижал, ноги разъезжаются!..

— Ну тебя! — недовольно поежился я. — Пошли лучше скорее.

— А галстук все-таки поправь, — строго сказал Женька, перестав смеяться. — Он у тебя еще больше набок съехал… Ну вот, теперь пошли.

Мы поднялись на небольшое крылечко, и Женька осторожно постучал в дверь. Сердце у меня забилось. Я мгновенно позабыл про Ваську, и даже боль как будто прошла. Вот сейчас откроется дверь, и мы увидим старую седую женщину — ту неизвестную учительницу, ради которой мы обошли столько домов, ради которой я падал носом в сугроб и заработал сегодня синяк под глазом.

Дверь отворилась внезапно. Мы даже не слышали шагов. На пороге стояла стройная молодая женщина со смуглым лицом и темными вьющимися волосами. Черные живые глаза ее оглядывали нас с внимательным любопытством.

— Вы ко мне, ребята? — спросила она.

— Нет, — помотал головою Женька. — Нам учительницу надо… Ольгу Александровну…

— Пономареву, — подсказал я.

— Ага, Пономареву, — закивал Женька. — Она дома?

— Дома, — улыбнулась женщина. — Проходите. Ольга Александровна Пономарева — это я.

Глава восьмая

Каникулы подходили к концу. В магазине канцелярских принадлежностей, на Ленинской, у прилавка, где торговали тетрадками, с утра выстраивалась очередь. Мать два раза уже ходила на какие-то родительские собрания в школу. Дома почему-то все чаще стали попадаться под руку учебники — то задачник по алгебре, то «Физика», то «Грамматика». Громадная елка, которая накануне Нового года засверкала в витрине универмага, почти совсем осыпалась. Сияющие разноцветные шары, пестрые флажки, золотые шишки и орехи — все это как будто потускнело и потеряло свой заманчивый блеск.