Библиотека мировой литературы для детей (Том 30. Книга 2)

Начинался обыкновенный весенний день посреди необыкновенной зимы! Везде лезет зелень, лиловеют какие-то цветы! На берег выползли погреться две водяные черные черепахи. Хохлатый жаворонок бойко семенит на проплешине: вот-вот взлетит и по-вешнему запоет.

Стягиваю телогрейку и сажусь на нее. Из бурьяна выпорхнули две перепелки. Из тростника на песок вышли сразу три турача. До чего хорош петушок — атласно-черный в белый горошек! На шейке рыжий галстучек-воротничок. Нырнули в траву, как в прорубь, две быстрых фазанки. Свистя пестрыми крыльями, взлетел из полынки одиночный стрепет. Взлет как тревожный вскрик: мелькание белого и прерывистый свист.

В крыле у него особое свистящее перышко — сигнальное. Для предупреждения соседей. Один взлетит, а другие сразу насторожатся.

В ветвях развесистой ивы притаился тетеревятник. Глаза у него желтые, стеклянные, какие-то бешеные.

Солнце слепит глаза и греет лицо. Жужжит отогревшаяся муха. Теплый ветер поскуливает в ушах. Весенний день, весенняя лень, весенняя расслабленность и истома.

15 декабря.

Погода испортилась: ветер, серо, холодно. Тростниковое царство насупилось и помрачнело. Идешь по кабаньей тропе, и кажется, что ты утонул в тростниках — одиночество и затерянность. Только ветер и тростники.

Над головой, загребая ветер широкими крыльями, прошли две дрофы. Им тростники не нужны, им нужна открытая степь. Издали стадо дроф в степи похоже на стадо овец: пасутся тесным гуртом, опустив головы в траву. Крайние дрофы не ходят, а выступают — важные и надменные, как индюки. Если мимо идешь — дрофы не очень боятся. А остановишься — сразу насторожатся, вытянув сизые шеи. И начнут отходить, оглядываясь через плечо. Если начнешь преследовать — пригнутся и побегут, замелькают белые пятна на рыжих телах, словно белые флажки просигналят тревогу. Раскинут крылья и тяжело поднимутся в воздух.

Еще бы не тяжело — каждая птица в пуд! Мало осталось на земле дроф: большим птицам нужен большой простор.

А простор вымирает, как вымирают белые журавли. И пока никто не спешит заносить его в Красную книгу природы.

Через тропу мелькнул лазоревый огонек — зимородок. Родящий зиму. Есть такая примета: появился зимородок — зиму принес. Как у нас грачи приносят весну.

Над тростниками клубятся купы деревьев. Зеленый островок в желтом море. Лесные птицы нашли этот лесной островок. Взлетела, лопоча, стайка лесных голубей-вяхирей. На черной земле белеют разбитые раковины улиток — это работа дроздов. Одного вижу — бархатисто-черный с желтым клювом. Шнырит по валежине крапивник — хвост торчком, носик шильцем. Он так же неутомим на земле, как стриж в воздухе. Кажется, задержи его на минутку, останови — и птичье сердчишко взорвется от напряжения.

Затаенно перелетает по низу рыжегрудая зарянка и, прикрываясь веточками, поглядывает на меня черным круглым глазом. Зяблик чистит нос о сучок. Дрожа крылышками, пролетела над вершинами пустельга, распластавшись, проплыл черный коршун. Настырно застрекотали сороки.

Вот и в лесу побывал — хоть весь лес насквозь виден. И знаю теперь, что происходит в нем. Сколько вокруг таких радостей! А то вот дома торчишь, и все вокруг без тебя происходит. День за днем без тебя, опять и опять без тебя. И знаешь, что невозможно везде успеть, а все равно изводишься. Мог бы узнать, увидеть — а не увидел и не узнал.

Пришвин как-то сказал, что «охота ему дорога из-за того, что он работает на ней ногами и ни о чем не думает». А вот без ружья совершенно невозможно быть в лесу и не думать! Все вокруг — каждая мелочь! — тревожит мысль. И снова и снова повторяешь себе: какое счастье видеть и понимать! Видеть и понимать…

Смотришь, как дышишь. И красоту понимаешь как признак здоровья природы: все красиво вокруг — значит, все хорошо!

17 декабря.

Ай да зимородок — принес-таки зиму! Утром заморозок, на траве иней, на лужах лед. Но днем снова пригрело, земля отволгла, ноги ползут. Из норы на солнышко вылез барсук, пожмурился подслеповато, поводил мокрым носом, почесался всласть и принялся раскапывать муравейник. С головой зарылся, один зад наружу. Этот зад я и увидел. Подкрался и пощекотал зад палкой. Барсук замер, насторожился, но погодя заработал снова. Я сильнее пощекотал. Барсук обмер, потом выпятился из норы, уставился на мои ноги, фыркнул и запрыгал в тростник.

Черт меня дернул рассказать о нем охотнику! Он его выследил, ранил в ногу, прижал сапогом к земле, сунул в мешок и принес домой. Несколько дней барсучиха спала за печкой, свернувшись калачиком. По ночам тыкалась в углы и громко кричала. В норе у нее остался барсучонок; она не знала еще, что охотник выкопал его и убил палкой. С каждым днем барсучиха становилась злобнее и беспокойнее и, конечно, охотнику надоела. Он выволок ее во двор и стал бить палкой — той же самой палкой. Барсучиха сворачивалась в клубок и прятала под лапы голову. Тогда охотник наступил сапогом на шею и проткнул ножом затылок. Но барсучиха вывернулась и вцепилась зубами в нож.

— Тут я рассердился, — рассказывал охотник. — Схватил ее за задние лапы и хряснул о косяк.

Конечно, не каждый охотник может вот так — и ножом, и палкой. Особенно охотник-любитель. Но ему и не надо: убийство для него, впечатлительного, по возможности облегчено. Не можешь палкой или ножом — бей из ружья, издалека. И не спеши подходить к подранку — побереги свои слабые нервы. А если подранок что-то долго уж кувыркается — добей, снова издалека. И смени ружье, если оно «живит». Выбирай ружье с «резким боем»: убийство будет происходить без излишних волнений.

Впрочем, не все «любители» так чувствительны. Многие добивают зайцев о дерево, а уткам даже прокусывают затылки. Как хорьки. И говорят, что это всего лишь дело привычки.

Кто ловит зверей капканами, тот постоянно орудует палкой. Он привык к виду сломанных крыльев и выкрученных жгутами лап. И палка в его руках естественна, как принадлежность капкана. Впрочем, палка не позабыта и в «Советах охотнику». «Подоспевший охотник (желательно с сильным электрическим фонарем) может легко застрелить барсука, но может убить его и просто палкой (бить лучше по носу!)». Так что мой добытчик со своей палкой не нарушил даже приемов любителей; вот только не знал, что бить лучше по носу, и бил по голове. Почти охотник-спортсмен.

Скажут, какая барсуку разница — палкой его или ружьем? Для барсука, наверное, никакой. Для человека разница. Человеку положено быть человеком. Ни к чему ему, как хорьку, перекусывать затылки уток и бить палкой по головам. Незачем оленю-пантачу целить непременно в печень, как рекомендуют мудрые охотничьи инструкции. От такой раны олень будет умирать долго и трудно, но зато раненый упадет осторожно, не кувыркаясь через голову, и не попортит панты.

Еще косматы наши сердца, мы еще не убили зверя в себе — потому так легко убиваем зверей в лесу. Знать бы всем, как убивают при загоне лосей, как калечат с машин сайгаков, как бьют дубинами котиков. Однажды был снят кинофильм, но показать его не решились. А напрасно: вдруг бы это кого-нибудь бы и образумило.

И я был охотником, и я у природы только брал. И мне казалось, что бесплатно беру. Теперь я понял, какую дорогую цену я за все платил. Платил потерянной радостью общения с живыми, удивлением перед их необычной жизнью, удовольствием видеть зверей и птиц здоровыми, веселыми и красивыми. Разве могут сравниться с этим какие-то паршивые шкуры и мясо? Я рад, что вовремя спохватился и бросил ружье. И природа теперь дарит мне то, что в тысячу раз дороже пера и пуха. Я больше не оскверняю тишину леса грохотом выстрелов. И мне не надо размахивать палкой или ножом.