Библия и меч. Англия и Палестина от бронзового века до Бальфура

Оттуда он отправился в Египет, где в ходе аудиенции у Мухаммеда Али-паши, который некогда просил Монтефиоре быть его деловым агентом, представил хедиву план покупки земли, подробно изложенный в его дневниковой записи за 24 мая 1839 г.:

«Я буду просить Мухаммеда Али-пашу о пожаловании земли на пятьдесят лет; сто или двести деревень; выплачу ему увеличенную арендную плату от 10 до 20 процентов, и выплачиваться все будет наличными ежегодно в Александрии, но земля и деревни должны быть свободны на протяжении всего срока от всех возможных налогов, будь то хедива или губернатора. Добившись этого, я, если будет угодно небесам, вернусь в Англию, где создам компанию по освоению земель и поощрению наших собратьев в Европе к возвращению в Палестину… Я надеюсь постепенно побудить тысячи наших собратьев к возвращению в землю Израиля. Я уверен, что они будут счастливы возможности исповедовать нашу веру так, как невозможно в Европе».

Мухаммед Али-паша, покуривая усеянную алмазами трубку, обещал ему «любой участок земли, который найдется на продажу в Сирии» и согласился «сделать все, что в моей власти», чтобы поддержать проект²⁷. Но не прошло и года, как сам Мухаммед Али-паша лишился суверенной власти, Сирия вернулась под контроль султанов, и новая возможность представилась, лишь когда их жалкой династии пришел конец.

Тем временем случился так называемый Дамасский инцидент²⁸, разросшийся из обвинений в ритуальном убийстве, выдвинутых против евреев по делу о смерти монаха-капуцина. За обвинениями последовали все дикие признаки погромов: беспорядки, увольнения, заключения и пытки с целью добиться признаний, инициированные и поощряемые французскими агентами и местными католическими орденами. Это внесло свой вклад в эскалацию Восточного вопроса, переросшего в 1839–1840 гг. в полномасштабный кризис, в ходе которого Франция противопоставила себя другим европейским державам. Хотя Дамасский инцидент важен с точки зрения истории развития еврейского национализма в XIX в., поскольку убедил евреев всего мира в необходимости скоординированных действий, здесь он имеет значение лишь в том смысле, что представил шанс и мотив для британского вмешательства от имени евреев в дела Османской империи и донес до общественного сознания Англии тяжесть их положения.

Дипломатическая нота, адресованная протестантским монархам Европы с воззванием к восстановлению евреев была дословно опубликована в «Таймс» за 9 марта 1840 г. Она привлекала внимание к Восточному кризису и «прочим поразительным знамениям времени» как свидетельствам, что настал удачный момент для исполнения «того, что, возможно, является долгом» протестантства по отношению к еврейскому народу. Вскоре после этого генеральная ассамблея церкви Шотландии опубликовала доклад двух своих миссионеров о положении евреев в Палестине, который привлек большое внимание и за которым последовал меморандум, адресованный лорду Палмерстону и также опубликованный в «Таймс» (за 3 декабря 1840 г.). В этом докладе Палмерстона хвалили за назначение консула в Иерусалим и предоставление британской защиты евреям и выражалась надежда, что результатом нынешнего кризиса в Сирии «станет оказание еще более прочного и обширного влияния Британии в сей интересной стране»²⁹.

Тем временем Монтефиоре, едва вернувшись в Англию, снова поспешно выехал на Восток в твердой решимости добиться освобождения еврейских заключенных из застенков Дамаска — и не благодаря помилованию, над которым он насмехался, а через снятие обвинений. Еще он намеревался получить возмещение для невиновных и эдикт султана о защите жизни и имущества евреев. Монтефиоре был не из тех, кого легко остановили бы — будь то интриги французов, мусульманская красная ленточка или война. К изумлению всего мира, он добился не только полного снятия обвинений, но еще (пусть дарованного скрепя сердце) эдикта, гарантировавшего евреям равенство со всеми прочими турецкими поданными. «Магна-карта для евреев в турецких доминионах» — так назвал его гордо, пусть и чересчур оптимистично, Монтефиоре и с особым удовольствием по пути домой задержался в Париже, чтобы лично преподнести Луи Филиппу копию эдикта, добытого за счет ущемления амбиций этого монарха, потерпевшего очередное поражения на Востоке³⁰. Это мгновение, вероятно, доставило ему удовлетворения больше, чем перевязи на герб, дарованные ему по возвращении королевой Викторией в знак особого признания его «неустанных трудов на благо его притесняемых и гонимых собратьев на Востоке и еврейского народа в целом»³¹.

Интерес королевы мог быть личным [71] , зато ничего личного не было в инструкциях по поводу евреев лорда Палмерстона. Пока Монтефиоре был на Востоке, Палмерстон разослал Понсонби и прочим дипломатам на различных постах в Турции череду депеш, которые положили начало официальному заступничеству Британии за «еврейский народ» и его заселение Палестины. Уже в июле Палмерстон заключил Лондонский договор, обязывавший четыре европейские державы помогать султану против Мухаммеда Али-паши, который так разъярил Францию и приблизил финальную фазу Восточного кризиса.

71

Когда Виктория была еще принцессой, они с матерью обедали в загородном доме Монтефиоре в Кенте, где он жил по соседству с королевской семьей. В год своего восшествия на престол она сознательно создала прецедент, произведя его в рыцари, — он первым среди ортодоксальных евреев был удостоен титула. Перед его отбытием в Дамаск королева дала ему частную аудиенцию, чтобы скрепить его миссию монаршьим одобрением. — Прим. автора.

Пока Палмерстон упивался смелостью своих мер, а Монтефиоре подобно средневековому рыцарю бросался на выручку угнетаемым собратьям, лорд Эшли, все еще поглощенный идеями пророчества, тоже не сидел сложа руки.

«Беспокоюсь о надеждах и перспективах еврейского народа, — записал он 24 июля в своем дневнике. — Его возвращение в Палестину, кажется, назревает. Если удастся побудить Пять Держав Запада гарантировать безопасность жизни и имущества еврейского народа, этот народ все большим числом устремится на свою прародину. Тогда, с благословения Божьего, я подготовлю документ, подкреплю его всеми свидетельствами, какие сумею собрать, и, положившись на мудрость и милость Всевышнего, представлю его министру иностранных дел».

1 августа он записал, что за обедом с Палмерстоном «предложил на обсуждение мой план, который как будто его заинтересовал; он задавал вопросы и с готовностью обещал его рассмотреть». Эшли признается, что использовал аргументы политические, финансовые и коммерческие, поскольку как раз эти соображения принимал во внимание министр иностранных дел, который «не плачет подобно своему Господу о Иерусалиме» и не ведает, что был «избран Господом стать орудием богоизбранного народа и признать его права, не веря в его предназначение».

Палмерстон сдержал обещание. 11 августа он написал британскому послу в Константинополе Понсонби депешу, уже процитированную выше в данной главе, где излагал, какие выгоды принесет султану и Британии заселение евреев в Палестину. В тот же день британский флот прибыл к побережью Сирии. 17 августа в «Таймс» вышла статья Эшли, спровоцировавшая лавину откликов. Один оставшийся анонимный корреспондент предлагал, чтобы Британия купила Палестину для евреев. Другой настаивал на скорейшем их возвращении из соображений практической политики: он исходил из оптимистичной теории, что если евреи вернут себе Сирию, она перестанет быть камнем преткновения европейских держав, что, в свою очередь, приведет к всеобщему примирению.

25 сентября Эшли официально представил Палмерстону свой документ о «призыве к евреям вернуться на историческую прародину». По тону документ суховат, поскольку Эшли, стараясь изложить вопрос для политиков, воздерживался от обычных своих оборотов вроде «древний народ Божий» и «грядущее царствие Христово». К тому же, будучи в душе антиимпериалистом, он не смог заставить себя с большим пылом говорить об имперских завоеваниях. Он просто предлагает план как средство для «урегулирования Сирийского вопроса» и содействия процветанию «всех стран от Евфрата до Средиземного моря». Он утверждает, что иудейский народ считает, что близится время его возвращения на землю Палестины и что удерживает его только страх за свою жизнь и имущество. Он предлагает, чтобы «власти сирийских провинций» (что это будут за власти в момент написания документа — оставалось неясным) взяли на себя «серьезнейшее обязательство выработать принципы и практики европейской цивилизации», что необходимо побудить эти власти ввести «равные законы и оказывать равную защиту евреям и поборникам прочих религий», что четыре державы должны гарантировать проведение в жизнь таких законов и что статья, ратифицирующая эту гарантию, должна быть включена в окончательный договор об урегулировании Восточного вопроса. Такая гарантия пробудит к жизни «скрытые богатства и прилежание еврейского народа». Бросовые земли, в настоящее время не приносящие дохода, будут заселены и возделаны. От евреев ожидается усилий больше, чем от других народов «по причине их древней памяти и глубокой любви к своей земле». Их прилежание и усердие поразительны, они способны довольствоваться мизерным жалованьем, они привычны к лишениям и обучены «безусловному повиновению» деспотичному правлению. «Они согласятся подчиниться существующей форме правления».

Подобно авторам Декларации Бальфура, Эшли не упоминает о возможности создания собственно еврейского государства. В Декларации Бальфура такое умолчание было преднамеренным и, как выяснилось, стало фатальной ошибкой, повлекшей за собой множество проблем в будущем. Но сомнительно, что мысль о самостоятельном государстве вообще пришла в голову лорду Эшли. Напротив, он заверяет Палмерстона, что евреи признают собственность на землю «нынешних владельцев» и удовольствуются доходом с нее через ренту или приобретение. Также он добавляет: «Они вернутся за собственный счет, с риском единственно для себя самих», что станет «наиболее дешевым и безопасным способом колонизации» Сирии, поскольку от гарантов не потребуется никаких «материальных затрат», а «полученные выгоды будут принадлежать всему цивилизованному миру».

Это не лучший документ из-под пера Эшли. Стараясь говорить как мирянин, он преуспел лишь в том, чтобы говорить как торговец. Его оценка евреев смехотворна: по крайней мере, нам это известно в свете последующих событий. Но следует помнить, что Эшли писал в то время, когда сами евреи еще даже не задумывались о собственном государстве. Пройдет еще пятьдесят пять лет, прежде чем «Еврейское государство» Герцля всколыхнет евреев и у них перехватит дух от шока. Эшли писал за двадцать лет даже до рождения Герцля и за сорок лет до того, как была основана первая еврейская организация для отправки колонистов в Палестину. Более того, его странные представления о покорности евреев были продуктом не только его времени, но и его собственного склада мышления, поскольку он рассматривал евреев как пассивное орудие приближения христианского царствия Божьего. Будь Эшли более ориентирован на политику, он, возможно, вспомнил бы Маккавеев и то, как аббат Эльфрик некогда ставил их в пример в период борьбы за формирование английской нации.