Библия и меч. Англия и Палестина от бронзового века до Бальфура

Эта теория разваливается от одного только взгляда. Как могла какая-либо декларация в пользу сионизма благоприятно повлиять на тот самый народ, у которого она вызывала наибольшее отторжение? Ллойд Джордж в своих «Мемуарах» подчеркивает, что при ее помощи рассчитывалось заручиться для Антанты как симпатиями евреев России, которые «обладали значительным влиянием в большевистских кругах», так и «поддержкой еврейских финансистов в Соединенных Штатах»⁴⁸. Обе эти группы относились к сионистскому движению с глубочайшей неприязнью. Нельзя подружиться с ребенком, предлагая ему касторовое масло. Ллойд Джордж попытался представить его конфеткой, но это лишь сказки [106] . Евреи-капиталисты Америки, которые были в состоянии оказать моральную и финансовую поддержку, за одним или двумя исключениями, вроде судьи Брэндейса, разделяли антисионистский настрой своих собратьев в Англии. Несомненно, что о существовании таких настроений в самой Британии было прекрасно известно британскому правительству. Ему уже довольно долго приходилось иметь дело с непреклонной оппозицией Эдвина Монтегю внутри кабинета министров и публичными протестами видных лиц еврейской общины на страницах «Таймс». Перемежающиеся дебаты в кабинете министров шли за каждую букву предлагаемой Декларации на протяжении всего 1917 г. под аккомпанемент антисионистских душевных терзаний, изливаемых в частном порядке и оглашаемых публично. Маловероятно, что в таких обстоятельствах кабинет министров рассчитывал перетянуть на свою сторону ассимиляционистов «с хорошими связями» в Америке, или Германии, или в любой западной стране, объявив о том, в чем эти евреи видели приговор этой самой ассимиляции.

106

Соображения Ллойда Джорджа задним числом о мотивах военного кабинета министров по изданию Декларации Бальфура очаровывали и сбивали с толку всех и каждого историков и комментаторов, кто впоследствии писал об этом событии. Несомненно, он подправил картинку. Почему он это сделал, мнения расходятся. Лично я полагаю, что он понимал, что его собственные мотивы, как и мотивы Бальфура, были в значительной степени сентиментальными (т. е. библейскими), но не мог в этом признаться. Свои «Мемуары» он писал в 30-х гг., когда проблемы Палестины обострились, и он едва ли мог упомянуть ностальгию по Ветхому Завету или нечистую совесть христианства относительно евреев в качестве причин для поступка, который обрек Британию на мучительную, дорогостоящую и явно не имеющую решения проблему Мандата. Поэтому он убедил себя, что Декларация была на самом деле наградой за изобретение синтетического ацетона, а если нет, то пропагандистским жестом с целью повлиять на американских и большевистских евреев, — в этом заявлении уже заключено внутреннее противоречие, да и само оно не столь просто и не столь логично, как правда. — Прим. автора.

Другое дело евреи России. В массе своей они были определенно про-сионистски настроены, но, к несчастью, эта масса не обладала никаким влиянием. С другой стороны, те евреи, которые обладали влиянием в большевистских кругах, были настроены против сионизма так же, как и капиталистические евреи на Западе. Как марксисты, верящие, что еврейство растворится в интернациональном братстве людей, они презирали сионизм как худшую разновидность буржуазного национализма. Большевики в тот момент стояли на пороге власти и грозили заключить сепаратный мир с Германией, но Декларация Бальфура едва ли была подходящим жестом, чтобы переманить евреев среди них на достаточно проантантские настроения, которые помешали бы России прекратить войну.

Невозможно предположить, что британское правительство было либо настолько наивно, либо настолько плохо информировано, чтобы не знать об антисионизме тех людей, на которых якобы пыталось оказать влияние. Ллойд Джордж обладал трезвым рассудком, а Бальфур — холодным, острым умом. Неужели следует поверить, что они, при поддержке Милнера, Черчилля, генерала Сматса и большинства фигур в империалистическом военном кабинете министров, едва ли новичков в политике, так небрежно провозгласили бы Деларацию Бальфура? «Едва ли найдется шаг, сделанный более взвешенно»⁴⁹, — скажет несколько лет спустя в парламенте Уинстон Черчилль. Эта взвешенность скорее всего имела какую-то иную цель.

Сознательно или нет, этой целью была британская, а не еврейская совесть. Как лорд Шефтсбери некогда хотел вернуть евреев в Палестину ради второго пришествия христианского Мессии, так британское правительство теперь повторило эксперимент ради империалистического требования «трезвого нравственного подхода».

2 ноября 1917 г. министр иностранных дел мистер Бальфур огласил «нижеследующую декларацию сочувствия устремлениям еврейских сионистов, которые были представлены кабинету министров и им одобрены». Сформулированная в наивозможно безобидной форме, эта декларация гласила:

«Правительство Его Величества благосклонно смотрит на создание в Палестине национального дома для еврейского народа и приложит все усилия для содействия в достижении этой цели при условии, что ничего не будет сделано для ущемления гражданских и религиозных прав существующих в Палестине нееврейских общин или прав и политического статуса евреев в любой другой стране».

Формулировка была предварительно одобрена президентом Вильсоном хотя формальное одобрение совместной резолюцией Конгресса было получено не ранее 1922 г. при президенте Хардинге. Франция и Италия примкнули к декларации в феврале и мае 1918 г. соответственно.

«Молитесь за мир Иерусалимский» — было некогда девизом лорда Шефтсбери. Декларация Бальфура, провозглашенная среди грохота пушек, показалась зародышем мира и лучшего будущего. Помимо того, что она означала для евреев, она как будто подняла дух остальных англичан — во всяком случае, редакторов газет и ораторов. Ее прославляли как окончание «старейшей национальной трагедии», как предзнаменование того, что сбудутся великие надежды, как триумф свободы, справедливости и самоопределения народов, как зарю Мира Иерусалимского для всей планеты. Тирания турок будет наконец свергнута, в Палестине вновь потекут реки молока и меда, и, согласно лорду-мэру Манчестера, «сбудется пророчество Исайи».

По словам Роберта Сесила, она отметила не рождение нации, а «возрождение нации… уверен, она окажет далеко идущее влияние на историю мира в целом, и невозможно предвидеть ее последствия для истории человечества». Сайкс, выступая на том же митинге, созванном сионистами, чтобы отпраздновать декларацию, сказал, что она предвосхищает лигу континентов, наций и идеалов. Сердечная встреча Вейцмана с эмиром Фейсалом несколькими месяцами ранее как будто доказывала его правоту. На краткое время поднялась волна доброй воли и энтузиазма.

Для евреев или тех из них, кто все еще повторял древнюю молитву «В будущем году в Иерусалиме», декларация явилась первым лучиком надежды после Падения Храма. Доктор Гастер, старший раввин лондонской общины сефрадов, вспоминал древнюю легенду: когда Храм был разрушен, осколки его камней вошли в сердца людей еврейского народа. «Я чувствую, как камень в моем сердце уже растворяется», — сказал он. Позднее в Иерусалиме военный губернатор Роберт Сторрс, глядя на людей, собравшихся приветствовать Герберта Сэмуэля, назначенного первым верховным комиссаром Палестины, видел, что они «вне себя от счастья» и «движутся, словно умытые и освеженные, в ореоле сбывшейся мечты»⁵⁰.

Почти сразу же ореол начал тускнеть, и начался процесс разложения, пока не достиг своего пика тридцать лет спустя, когда британские эсминцы открыли огонь по кораблю под названием «Исход», везшим еврейских беженцев в их «национальный дом».

3. В ловушке истории: Мандат

«Наиважнейшие международные обязательства, когда-либо доверенные одной нации»⁵¹ — такими словами пэр Англии и лейборист лорд Снелл описал Палестинский Мандат. В действительности Мандат был не столько доверен, сколько присвоен — на вежливый лад — Британией. Британские войска завоевали территорию, и британские же войска на ней были расквартированы. Мандат являлся всего лишь неизбежным признанием свершившегося фата. Но приняв его, англичане взяли на себя международные обязательства. По сути, они попали в ловушку, которую сами же и расставили.

Мандат, а не Декларация Бальфура, стал, с точки зрения публичного права, основой для восстановления Израиля в Палестине. Декларация Бальфура была просто политическим заявлением, которое любое последующее правительство могло бы игнорировать, обходить молчанием или даже отозвать. Но Мандат являлся международным соглашением, подписанным и ратифицированным державами Антанты, действующими через Лигу Наций, и как таковой поднимал сформировавшую его Декларацию Бальфура до статуса договора.

Когда 3 октября 1918 г. Турция капитулировала, девять десятых ее азиатских доминионов, которых так домогались европейские державы, находились в руках англичан. По условиям перемирия Турция номинально оставляла свои доминионы в распоряжении Антанты, но на практике англичане были единственными, кто мог бы забрать их себе. Месопотамская кампания привела англичан далеко за пределы Багдада до самого Рамади, традиционного места Эдемского сада. Палестинская кампания дала им контроль надо всем, что составляло древнюю Ханаанскую землю. У Франции хватало в регионе войск ровно настолько, чтобы претендовать на северную Сирию, где ее влияние всегда было преобладающим. Революция устранила с доски Россию как империалистическую державу. Последний претендент — Германия — был, разумеется, разгромлен. Но англичане наконец получили то, что хотели, заняв территорию от Нила до Евфрата, в их руках оказалась страна, где все началось, Земля обетованная Израиля, страна, которую попирала нога каждого завоевателя от Александра Македонского до Наполеона, страна под властью Рима, затем Византии и ислама. Теперь британцы шагали по Адриановой дороге, а их корабли бросали якорь в Акабе на Красном море, где строил свой флот Соломон. Им принадлежали Каир фараонов, Ниневея и Вавилон ассирийских царей и Иерусалим — тот самый Иерусалим, который почти тысячу лет представал центром мира на средневековых картах.

Проблема, с которой столкнулись теперь англичане, заключалась в том, что делать с этим наследием: как исподволь удерживать его, как, не потеряв контроля над ситуацией, исполнить различные обещания, данные в ходе приобретения этих земель евреям, арабам и французам. Договор Сайкса — Пико, по которому Палестина оставалась под международным управлением, теперь считался недействительным, поскольку одной из сторон, его заключивших, выступало свергнутое правительство царской России. Требовались новые договоренности. Более того, с дней Сайкса — Пико появилась новая сила, добившаяся перемен в традиционном европейском способе раздела колониальных завоеваний. Трофеями нельзя было больше распоряжаться по старинке. В непривычной атмосфере «Четырнадцати пунктов» [107] дипломатам приходилось действовать очень осторожно. Президент Вильсон настаивал на самоопределении народов, и предполагалось, что будущие держатели Мандата подождут, когда их призовет местное население.

107

Программа мира президента США Вудро Вильсона.