Библия улиток

На стадии такого понимания курильщики навсегда бросают сигарету, алкоголики – намертво закручивают крышку фляжки.

А что делать с целым миром? Его не выбросишь и не спрячешь в бутылке. Он всюду и лезет в глаза всеми своими серыми утомленными картинами. Времена пасторальных пейзажей прошли. Розовые закаты и прочие пятнистые коровы, над которыми мы смеялись в Крае. Нам казалось, что любить эти робкие и наивные виды – слабость, позор и мягкотелость. Каких только абсурдных мыслей в нас тогда ни бродило… Касс считал, что снаружи идет война, и мы должны примкнуть к войскам освобождения. Он вышел из Края и пытался к кому-то примкнуть, но его убили. Карл видел свое назначение в поиске истинной свободы и был уверен, что Край – единственное, что этой свободе мешает. Не знаю, куда он потом пропал, от него никаких вестей. Ромулу казалось, что целью капитана Белки была проверка на смелость и что мы просто обязаны уйти из Края – по задумке самого капитана. Я видел его пару лет спустя, он попал в Столицу транзитом на том самом поезде в двенадцать десять. У него не было правой руки и зубов, он переночевал у меня, ночью чмокал и стонал, и напустил на мою подушку слюней.

Я сбежал из Края потому, что злился на брата и не мог находиться рядом с красной кирпичной стеной.

У меня не было цели и не было мечты. Наверное, это плохо. Командор говорил: у вас нет целей. Говорит, что мы ничего не создаем и не собираемся создавать, и уже поэтому нас нужно пустить в утиль. Отчасти он прав. Я обратил внимание: мы действительно пользуемся тем, что осталось от прежней цивилизации и не стремимся создать ничего своего. Названия улиц, оружие, одежда, даже мысли – все позаимствовано у прежнего мира.

И все-таки я спорил с Командором. Мне как-то попался интересный парень – он жил в деревянном домике в лесу и целыми днями рисовал деньги. Рисовал купюры разных достоинств, сгорбившись за маленьким столиком и поджав ноги. Десятки у него были желтые, с восходящим солнцем, сотенные – зеленоватые, с изображением девушки-рыбы, и была даже какая-то купюра с его собственным портретом.

Он сказал мне, что вскоре эти знаки получат хождение, поскольку унизительно для нас пользоваться древними истрепанными бумажками, и экономика, мол, уже не та, золотой запас иссяк…

Парень явно был сумасшедшим, но все же хоть что-то да создавал.

Так я сказал Командору, и тот хмыкнул. Марк, ответил он, я не против творчества душевнобольных, но тебе не кажется странным, что единственный найденный тобой творец штамповал именно деньги?

Лирика, все лирика, решил я и споткнулся о выступающий камень городской мостовой.

Редд остановился, протянул мне руку, я молча ее пожал, и мы разошлись в разные стороны.

* * *

Я вернулся в церковь и забрался по винтовой лестнице на свою полочку напротив кабины. В церкви уже пахло особенным кисло-сладким запахом, и было теплее, чем снаружи, градуса на четыре. «Сайлент» тихонько грел помещение и очищал загрязненный пылью и дымом воздух.

Корпус оказался откинут, но кабина сидела глубоко внутри лилового плотного куба.

– Пройдемся?

Сначала мне показалось, что он не слышит. Но он слышал, просто не знал, что делать. Корпус-крышка – огромный и черный, смахивающий на ковш гигантского погрузчика, нерешительно потащился вверх, но захлопнуться не смог – мешали дыхательные трубки, оставленные по бокам кабины.

– Прекращай дышать, – сказал я. – «Тройня» будет дышать за тебя…

А может, и нет. Я не знал, как «сайлент» провел соединение, взял ли он на себя легкие Сантаны и может ли он поддерживать в них давление.

Но ничего другого я советовать не мог: глупо было бы оставить его умирать неподвижно внутри недоумевающей машины.

Венец творения, да, Сантана?.. «сайлент» – венец творения.

Корпус наконец-то закрылся. Я снова прыгнул, теперь уже с другим расчетом и поближе, чем в первый раз. Мне нужно было попасть на еле приметные шершавые выемки сбоку, прикрытые выступом серебристого предплечья. Оттуда я легко перебрался за спину «Тройни», а там для пассажиров приспособлена лесенка. Не очень удобно, но обзор хороший.

Только вот если Сантана не справится, и «сайлент» упадет, я плюхнусь вниз и лопну, как перезрелая слива.

– Пошел!

Полез. «Сайлент» неуклюже опустился, повернулся боком и протиснулся в арки и врата методом глубоководного краба, раскинув по сторонам руки-клешни.

На меня посыпалась древняя штукатурка, и рухнул справа какой-то камень, но выбрался Сантана все-таки на пять с плюсом. Изящно.

Его, видимо, не смущали движения, присущие и «сайленту», и человеку: ходил он враскачку, но все-таки уверенно, руками хватал правильно, мог присесть и резво развернуться. Ему не давались те вещи, которые были связаны непосредственно с механической частью: все эти корпуса, кабины, дыхательные трубки, охладительные системы и прочие приспособления он не различал в себе вообще.

«Тройня» взял на себя часть нагрузки, но действовал очень осторожно, потому что ведущим был и остается пилот, а не машина, и «сайлент» крайне неохотно принимал решения самостоятельно.

Мы вылезли из города и вышли сначала на ту самую взлетно-посадочную полосу, где прошел ночной бой.

С каждый шагом «сайлента» меня бросало вперед и вниз. Приходилось хвататься за ручки до боли в ладонях, но потом я понял, что можно особо не мучиться: как бы меня ни бросало, при обычном ходе я вряд ли свалюсь.

– Сзади кто-то бежит и ругается, – сказал я, заприметив быструю черненькую фигурку, несущуюся за нами с самым серьезным видом. – Прибавь-ка ходу. Не хочу никого видеть.

Разговариваю с «Тройней», вдруг понял я. Я больше не воспринимаю человека внутри него настоящим человеком.

«Сайлент» еле слышно хрустнул, собираясь в узкое, похожее на богомола существо, согнулся так, что я лег на свою лестницу пузом, вздрогнул и набрал скорость – моментально, без разгона и усилия.

Город и взлетно-посадочную полосу стерло напрочь, словно рисунки дождя со стекла. Показалась какая-то расщелина, кроваво-красная и пустая, но ее мы перемахнули, меня лишь легонько тряхнуло.

– Вперед, «Тройня», – заорал я, – вперед!!!

И «Тройня» несся вперед, наплевав на дороги, скорости и ограничения, и остановился только тогда, когда начался вязкий белый песок, и появилась на горизонте зелено-желтая влажная полоса.

– Стой, – сказал я, и он остановился.

Легкий ветерок притащил запахи огромной массы воды, ее живой влажной шкуры, пенных оборок и таинственной глубины.

«Тройня» помог мне слезть, и я побрел по песку, проваливаясь почти по щиколотку.

Ветер отталкивал меня упругими невидимыми руками, и его сопротивление было приятно, потому что он просто дурачился.

Волны подкрадывались тихонько и каждая сообщала короткий «плюх» перед тем, как улизнуть обратно. Песок стал прозрачным, крупным, словно из жемчужинок. Он легко катался по ладони.