Библия выживальщиков: Эпоха выживания. Мародерские хроники. Битва в пути
Шрифт:
Воспоминания о недавних эпизодах встреч с «неадекватами» напрочь отбили у меня охоту что-либо советовать незнакомым людям. Их недоверие и скептицизм можно было сломать только одним способом – предоставить продукты или вещи, которые сейчас были в особой цене. Тогда, пожалуй, станут слушать, только при этом всё равно будут думать, что ты полный псих.
В наших бесконечных разговорах были предложения взять на воспитание нескольких детишек, но все эти намерения разбивались рассуждениями о том, а есть ли гарантия, что они выживут с нами. Скорее всего у детей больше шансов выжить, если о них будут заботиться госструктуры, имеющие под собой немеренные запасы госрезерва. Другое дело – осиротевшие малыши, наверняка мы бы их приютили. Поселять же у нас родителей с детьми
Трактор свернул с прямой дороги, пришлось сосредоточить всё внимание на управлении «Газелью». Тут уже не до посторонних мыслей – не успеешь среагировать и вмажешься в тракторный прицеп, у которого даже стоп-сигналов не было. А я, чтобы сузить обзор и не замечать людей на улице, держался очень близко к этому опасному прицепу. Проехав метров двадцать после поворота, трактор остановился, я тоже нажал на тормоза. Мы встали на разгромленной детской площадке, напротив одного из подъездов последней пятиэтажки. Именно этот подъезд был нашей первой целью – в одной из квартир на четвёртом этаже этого дома проживал Василий с сестрой Настей.
Остановились мы на этой бывшей детской площадке по одной простой причине – ближе к дому невозможно было проехать, подъездная дорога была завалена кучами мусора, к тому же кое-где в проглядывающем асфальте виднелись большие проломы. Это были ливневые стоки, лишённые чугунных решеток. Единственным местом вблизи дома, где можно было пристроить нашу технику, являлась бывшая детская площадка – на ней остались только ржавая железная горка и качели. Все деревянные элементы выломали и растащили на дрова, включая коробку от песочницы.
Не успел я открыть дверь «Газели», как в ноздри ударил целый букет отвратительных запахов – воняло гниющими отходами, канализацией, гарью. Всё это и ранее ощущалось, при закрытых окнах и дверях, но концентрация была не та, а когда мы с Сергеем, закрыв кабины, направились в сторону нужного нам подъезда, стало ещё больше нарастать.
По пути пришлось перепрыгивать через провал в асфальте – оттуда дыхнула и вовсе непереносимая вонь. Оставшиеся в живых люди использовали эту клоаку для слива нечистот и отходов жизнедеятельности. Наверное, так же воняло и в прекрасном древнем Риме невдалеке от проходящей через город их Клоаки.
Даже вблизи эта пятиэтажка казалась повреждённой не особо сильно. Бросались в глаза только несколько продольных трещин, выбитые стёкла и оторванные водостоки – мелочь по нынешним временам. Стены и крыша не рухнули, значит, была надежда, что в этом доме теплилась жизнь. Идиотизм, конечно, что люди ютятся здесь, а не эвакуируются в сельскую местность, где стояло много более или менее целых пустых деревянных домов. Инертный мы всё-таки народ, лень поднять свою задницу и покинуть привычный клоповник: «Лучше буду нюхать дерьмо, замерзать и голодать, зато получу паёк, к тому же здесь вкалывать не надо, а в новом, незнакомом месте, ещё неизвестно как». Трудно придумать иную причину такой сильной привязанности к этим зловонным развалинам. По дороге в Ясногорск мы проезжали несколько деревень. Конечно, какое-то количество жителей там осталось, но в основном дома стояли пустые, некоторые и вовсе с заколоченными окнами. Определить нежилые дома было просто – трубы там не дымили.
Вскоре мы зашли в подъезд, здесь воняло ещё сильней, чем на улице, ко всему прочему примешивался сладковатый, мерзкий запах гниющей органики. Наверняка в квартирах на первом этаже лежали разлагающиеся трупы. А пахло так сильно, потому что дверей в эти квартиры не было, впрочем, так же как и косяков, – их просто вырвали с корнем.
Жуткое впечатление осталось у меня от подъёма на четвёртый этаж. Как можно жить в таких условиях, я не понимал – но люди жили. Первая обитаемая квартира была на втором этаже – по крайней мере в этой квартире сохранилась входная дверь, и она была закрыта. Кроме того, к этой двери была протоптана тропинка, заметно выделяющаяся на запыленной
и замусоренной поверхности коридорного пола. На третьем этаже все квартиры были жилые, но в коридоре было не чище. Четвёртый этаж нас порадовал относительной чистотой. Хотя дверь в одну из квартир была выбита, но щепок, осколков штукатурки и других следов взлома не наблюдалось, как и пыли, проникающей из разбитых подъездных окон, по-видимому, здесь хоть как-то прибирались. Конечно, пыли и грязи, нанесённой обувью с улицы, хватало, но по сравнению с нижними этажами – небо и земля. Хотя следы, оставленные грязной обувью, нас порадовали – они вели как раз к той квартире, которая нам была нужна, а то я, если прямо сказать, после увиденного в этом подъезде, с его тошнотворным запахом, уже начал сомневаться, что мы застанем здесь в живых Василия и Настю.Сергей, не приостановившись, с ходу принялся стучать кулаком по двери нужной нам квартиры. Долбил он по ней минут пять, а я в это время смотрел на другие – ожидая, что от такого шума они распахнутся и выглянут соседи, узнать, что же там такое творится. Но никто не заинтересовался тем, что происходит у них на лестничной площадке. Вдруг за дверью, по которой долбил Сергей, раздался звук падающего предмета, и я сразу же перевёл на неё взгляд и не зря. В дверном глазке что-то мелькнуло, раздался щелчок открываемого замка, и дверь распахнулась.
В проёме, опираясь о косяк, стоял Василий, вернее то, что от него осталось. А за эти две с половиной недели, что я его не видел, молодой здоровый парень умудрился стать похожим на тень. Если судить по лицу, похудел он, наверное, раза в два и здорово походил сейчас на узника немецкого концлагеря – провалившиеся щёки, выпирающие скулы и громадные печальные глаза. Парень был в тренировочном костюме, поверх него толстый шерстяной свитер, правая нога была замотана пледом.
Лицо Василия выражало крайнее изумление, он только и смог, заикаясь, произнести:
– С-се-рёг, ты? – и замолчал, только стоял и хлопал ресницами. Чтобы как-то разрядить это гнетущее молчание, я, постаравшись придать голосу бодрый и весёлый тон, заявил:
– Ну что, Василий, не пригласишь гостей в дом? Забурел тут в своём Ясногорске, что ли?
– Ой, извините, Анатолий Филиппович, растерялся! Конечно, проходите, очень рад вас видеть. А уж Настюшка как будет счастлива, не представляете!
После этой фразы Василия, Сергей оживился:
– А где Настя, странно, что эта егоза первая не побежала открывать дверь?
– Так она сейчас спит. Намучалась со мной, вот и отрубилась! Да вы проходите, нечего тут, у открытой двери стоять.
Опираясь рукой о стоявший в коридоре шкаф, Василий как-то неловко отступил, а мы по одному прошли в квартиру. Когда я закрывал за собой дверь, Василий произнёс:
– Вы не раздевайтесь, в квартире холодно и грязно. На кухню проходите, там у нас сейчас жилая зона.
Первым в эту самую «жилую зону» направился сам Василий. Шёл он, сильно хромая, хотя и придерживался руками стены. «Вот же, чёрт, травмировался где-то парень, как это некстати, – подумал я с сожалением. – Всё равно возьмём тебя к себе, даже таким!»
Неожиданно, в распахнутом настежь кухонном дверном проёме, откуда и поступал свет в коридор, возникла фигура с развевающимися длинными волосами. С громкими всхлипами она, чуть не сбив Василия, метнулась к Сергею и повисла у него на шее. Это была Настя. Она запричитала сквозь всхлипы:
– Серёженька, я верила, что ты появишься и заберёшь меня из этого ада. Я так молилась! Бог есть, Серёженька, Бог есть! Увези меня отсюда, забери, умоляю!
И Настя в голос зарыдала, продолжая висеть на Серёге. Картина была ещё та, даже я, толстокожий, расчувствовался, наблюдая, какое потрясение испытывала сейчас молодая девушка. Да… бедная девчушка, пока не выплеснет из себя всю ту муть, которая обрушилась на неё после катастрофы, вряд ли будет адекватной. «Вот когда придёт в себя и немного успокоится, тогда и поговорим с ней, а сейчас пойду-ка на кухню и побеседую с Василием», – подумал я и начал протискиваться между стеной и Сергеем, с повисшей на нём Настей.