Бич Божий: Партизанские рассказы

Все это отлично знал бухгалтер артели «Сполохи Коммунизма» Федор Овинов, который, в отличие от споровских коммунистов, читал не только «Критику Готской программы», но и весь «Капитал» Карла Маркса. Книга в свое время вдохновила его, но не на разрушение власти капитала на земле, а на приобретение оного капитала в личную собственность.

В распоряжении Федьки уже находилась значительная сумма присвоенных им под шумок войны артельных денег. И Федька решил умножить капитал путем игры на курсах валюты. Для осуществления своей затеи Овинов прибег к финансированию торговых операций с захватчиками. Для чего ему пригодились бывшие кулацкие подпевалы, после революции итальянца оставшиеся ни с чем.

Федька ссужал торговцев рублями из ворованной кассы. Те закупали у споровских добытчиков рыбу, птицу, прочий продукт — за обычную кооперативно-заготовительную цену, к которой охотники и рыболовы привыкли за годы советской власти. Надо понимать, что цена эта, установленная советским государством, была заниженной. Далее торговцы сдавали товар интендантам немецких войск и получали оплату оккупационными марками. Цена в марках, установленная немцами, была также ниже рыночной. Но обменяв в тот же день в имперской кредитной кассе вырученные RKKS обратно на рубли по курсу один к десяти коммерсанты получали огромный барыш! Значительную часть прибыли забирал себе Овинов в виде процентов за пользование кредитом, причем по его требованию половину выручки торговцы должны были сдавать обратно свободно конвертируемой валютой — RKKS.

Валютный резерв очень пригодился финансовому предприятию вороватого бухгалтера, когда немецкие кредитные кассы перестали осуществлять обратный обмен RKKS на советские рубли. Тогда Федька смог наконец осуществить свою мечту и приступил к чистому, прямому, бестоварному извлечению дохода из денег. Его операции стали строиться не по классической формуле «Деньги — Товар — Деньги», а по совершенно постиндустриальной и постмодернистской схеме: «Деньги — Деньги — Деньги».

Через березовского кума Овинов менял в немецкой кассе рубли на марки по официальному курсу десять рублей за одну марку. А желающим совершить обратный обмен на рубли отдавал одну оккупационную марку за двадцать советских рублей. И снова отправлял рубли для обмена на марки, каждый раз удваивая свой капитал, за вычетом только разумных комиссионных кума.

Овинов отошел от финансирования торговли, но споровские купцы-компрадоры успели подняться на своей доле прибыли, а также скрысив часть выручки, положенной к сдаче, скрысившему кассу бухгалтеру. И занялись внешнеэкономической деятельностью. Они скупали у деревенских мужиков дары озера и леса и везли на продажу в оккупированные города Беларуси и даже в Польшу. А там покупали в торговых фирмах поляков и немцев европейский товар: папиросы, шоколад, галеты, одежду и обувь, граммофоны и прочее, импортировали эти предметы роскоши в Спорово и продавали втридорога споровским аборигенам.

Вместе с товаром проникали в Спорово и чуждые веяния. Вот уже и ходят мужики в австрийских ботинках вместо исконных лаптей. Читают оккупационные газеты и рекламные материалы о том, как хорошо остарбайтерам на работах в Германии, как чисто, тепло и уютно в трудовых лагерях. А из церкви-клуба граммофон орет немецкие походные марши.

Сами немцы в Спорово еще зайти не могли. Но, подчинив республику финансово и экономически, установили в ней свой марионеточный режим. Через посредство того же кума из Березова, который был женат на свояченице березовского волостного старшины, бургомистра, оккупационные власти передали своим пособникам ярлык на княжение в Спорово. А те избрали старостой Павлика Утина, который был Овинову помощник и товарищ еще Чубатову в его кулацких делах по разделу общей собственности.

Павлик решил занять сельсовет под свою управу, но его не пустил итальянец, который сидел там на правах гегемона и играл на баяне, куртуазно манерничая с женой Михи Лапотя, который тут же пил самогон и плакал от чувств.

Тогда Утин занял хату напротив сельсовета и повесил на ней флаг суверенной республики Спорово, который был шит из пяти лоскутов разного цвета, чтобы всех запутать. На самом деле Утин не был суверенным, а подчинялся березовскому бургомистру, которого назначили немцы.

Тогда случилось пробраться в Спорово бойцу Рабоче-Крестьянской Красной Армии Прохору Залепину. На момент начала войны Залепин служил по призыву в 75-й отдельной стрелковой дивизии, которая занимала позиции на левом фланге от 4-й армии, прямо перед Березовским районом. После разгрома своей части Залепин неоднократно попадал в окружение, но всякий раз с боями прорывался. Потеряв в последнем бою с оккупантами всех товарищей, Прохор долго бродил по Пинским болотам и чудом вышел к деревне Спорово.

Так рассказывал о себе сам Залепин.

По другой версии, которую я не могу не привести, хотя не склонен в нее верить хотя бы потому, что ее придерживались споровские антисоветчики и коллаборационисты, настоящее имя бойца Прохора было Венедикт Фаинский, он был высокопоставленным сотрудником НКВД, специально заброшенным в Спорово самолетом с Большой земли.

Залепин, обладая лидерской харизмой и человеческой привлекательностью, быстро обратил на себя внимание споровских жителей, а также укрывшихся в Спорово солдат и беженцев. Прежде солдаты, командиры и даже раненый комиссар в Спорово голов особенно не поднимали. Им с самого начала объяснили, что у споровцев своя жизнь и порядки. Не разрешили казнить итальянца. Дали кров и еду, но оружие отобрали. Теперь военные сидели тихо, боялись немцев, боялись и своих, что пойдут по суду за дезертирство.

Прохор военных приободрил, так, что они стали даже хорохориться. И на вечеринке в сельсовете молоденький командир решился пригласить на гопак самую красивую споровскую девицу, а когда ее сосед, чубатовский приказчик, пошел на красного командира, то все военные встали вокруг своего. В тот раз до драки дело не дошло. Итальянец перепил самогону, упал с лавки, музыка смолкла, и вечеринка закончилась.

Но главное было в том, что Залепин выступил с эмоциональной и убедительной критикой споровского двуличия, соглашательства с оккупантами и потакания немецким прихвостням. Чувствуя, что его влияние на деревенских под угрозой, бухгалтер Овинов выступил перед споровцами, призывая не слушать опасного бунтовщика, который накличет на деревню беду.

Споровский народ призадумался.

И тогда старик Пичужкин вспомнил про древний обычай. Издавна споровцы, когда не могли прийти к соглашению, устраивали прилюдные дебаты между защитниками двух противоположных мнений, которые так у них и назывались — спор. О том знали все их соседи, за что и прозвали деревню Спорово (оговоримся — это только одна из версий). И кто в споре победит, той стороны позицию и следует признать истинной и принять. Еще древние греки говорили, что в Спорово рождается истина! (Это уже совершенный каламбур, который старик Пичужкин придумал на ходу.)

Споровцы согласились. Пичужкина назначили судьей, а победу должны были определить голосованием. Каждый житель Спорово, включая беженцев и солдат, получал камень. И должен был положить его на стороне того спорщика, чья аргументация показалась ему наиболее убедительной. В воскресный полдень осенью 1943 года состоялась эта эпическая схватка. Согласно официальной истории Второй мировой войны и Великой Отечественной войны Советского Союза, перелом в битве с фашистскими захватчиками уже наступил и инициатива перешла к Советской Армии. Но здесь, вдали от фронта, в глубине оккупированной немцами территории, победа советских войск была еще далеко не очевидна. Гнет фашистов и давление нового порядка усиливались день ото дня.