Бич Божий

— Пацаны, вы так об этом говорите, как будто это все действительно имеет значение. Как будто вы собираетесь жить здесь вечно. Но все мы умрем. Умрем и оставим все — и эти тела, и эту землю. Россия, родина… we don’t belong here. Мы не принадлежим этому миру — ни России, ни Китаю, ни какой другой стране. Мы слуги Всевышнего и должны вернуться к Нему. Вот о чем надо думать. Вот к чему прилагать усилия, джихад. А не грызться за власть в этом бренном мире.

Берзоев задумался. Действительно, от престола Бога, от вечной жизни вся политика и мирская деятельность вообще выглядели как мышиная возня. Но он чувствовал, что Алик не совсем прав. Не может быть, чтобы пусть даже и для духовной жизни это было все равно — жить ли в деспотии, под властью воров, либо в свободном обществе.

— Алик, эту жизнь и эту землю дал нам Всевышний. Люди умирают. Но пока мы живы, нам не должно быть безразлично, как устроено общество. Добро и справедливость — Его пути, ведущие к свету. Зло, насилие, ложь уводят нас в противоположном направлении.

Невинный поддержал Берзоева:

— Ты что, не видишь, что происходит? Если эти выродки укоренятся во власти, и «духовной» жизни никакой не будет, кроме разрешенной и контролируемой ими самими. Будет одна религия, гэбульное «православие». А шейха Алика отправят на лесоповал и будут кормить тухлой свининой.

Алик только пожал плечами.

— Всевышний даст вам все, что захотите. Если это действительно нужно. А настоящую духовную жизнь нельзя разрешить или запретить. Даже на лесоповале. Это между мной и Богом.

Алик остался при своем мнении. Это был оппонент, против которого у Берзоева не было стопроцентных доводов. Но и Берзоева нельзя было убедить в том, что гражданская активность бессмысленна и бесполезна.

Георгий недавно спросил его: если ты, Ваня, сам не веришь, что революция возможна, зачем ты во все это вписался?

Зачем?

Тогда Анвар ничего не ответил.

Сейчас Анвар подумал, что, возможно, просто затем, чтобы не было стыдно. В конце жизни, перед взрослой дочерью, или после смерти — перед престолом Бога. Если после смерти душа не исчезает, если Бог есть.

Берзоев подошел к выходящей на улицу двери офиса на первом этаже, который занимал штаб оппозиции, и нажал кнопку звонка.

Вестовой должен был, по твердому мнению лейтенанта Барроса, бегать в мыле, добравшись до офицера, рапортовать громко и четко, из последних сил, и тут же падать, как первый марафонский гонец. А этот республиканский штабист забирался на холм не спеша, подошел вразвалочку и обратился к нему, как будто они цепляли вместе шлюх на набережной, а не служили в армии:

— Буэнос диос, лейтенант! Тебе приказано срочно явиться в штаб.

— Хорошо. Я сейчас же буду.

Вестовой достал пачку папирос и закурил, перебрасываясь шуточками с артиллеристами. Хосе собрал свои бумаги в кожаную сумку с планшетом и распорядился:

— На сегодня занятия окончены. Все к орудиям. Почистить и смазать. Лагарто — проследи!

— Будет сделано, лейтенант. А что у них там, опять совещания?

— Кто знает… необходимые распоряжения командования будут доведены до вас в должное время.

Хосе закончил сухо и покинул командно-наблюдательный пункт, направившись к городскому штабу. Низ живота неприятно стягивало физическое чувство страха, предчувствия беды. Хосе подумал, что надо позавтракать. Его немного подташнивало — он сказал себе, что это от голода.

Штаб располагался в старой ратуше, минутах в двадцати быстрой ходьбы. Лейтенант шел быстро, да.

Постовой у дверей ратуши приветствовал его молчаливым кивком головы и посторонился, пропуская внутрь. Лейтенант по каменному полу дошел до залы с дубовой мебелью, где на резных креслах сидели командиры подразделений, расположенных в городе, — временный штаб республиканских войск в городе. Два командира батальонов с заместителями, три командира интернациональных формирований, представитель республиканского командования. Начальником штаба был комендант города, баск, но выглядящий необычно для баска — субтильный интеллигент в очках, больше похожий на учителя или священника, чем на офицера.

Все без исключения дымили, кто папиросами, кто толстыми, в два пальца, сигарами. На длинном столе стояли большая бутыль с вином и тарелка с домашним сыром, нарезанным крупными ломтями. Бокалы пустели и наполнялись вновь. Кто-то говорил с соседом о чем-то своем. То ли деревенская посиделка, то ли клуб джентльменов. Только свежих газет не хватало.

Вместо газет на столе была разложена карта местности, вся в хлебных и сырных крошках, залитая кроваво-красными пятнами. Вином, конечно.

Начальник штаба не пил и не закусывал, его сигара дымилась на кофейной чашке: казалось, он ее раскурил и забыл о ней. Он смотрел в одну точку карты, удивленно и испуганно, как будто увидел на столе в своем чистеньком и ухоженном доме невесть откуда взявшегося наглого таракана.

— Все пришли? Хорошо. Господа… ммм… товарищи, скорее всего, это провокация, но я счел своим долгом собрать всех вас и сообщить…

Из путаной речи начальника штаба следовало следующее: неподалеку от позиций республиканской армии был захвачен итальянский легкий танк «Ансальдо». В полевой сумке убитого офицера обнаружен оперативный приказ и подробный план операции.

Приказ был адресован командиру легиона «Кондор» оберлейтенанту Вольфраму Фрейхерру фон Рихтхофену от штаб-квартиры испанского командования мятежников в Саламанке.

Немецким летчикам предписывалось разбомбить город.

Начало бомбардировки назначено на 16.30. В первой волне с юга должны пойти Dornier Do 17, потом их поддержат итальянские SM.79s с грузом легких зажигательных бомб. Третью, четвертую, пятую волну бомбардировок должны осуществить самолеты Heinkel He 111s, Ju 52 «Behelsbombers» и, конечно, Messershmidt Bf.109 в сопровождении истребителей из 5 Aviazone Legionaria Fiat fighters под началом капитала Коррадо Ричи.

Заявленные цели бомбардировки: мост в Рентериа, дорога на север, штаб-квартира партии Izquierda Republicana, Республиканская Левая. Храм San Juan, тот самый, возле которого расположил свой командный пункт лейтенант Хосе. Но планировалось сбросить около восьми тысяч тонн пятидесяти- и двухсотпятидесятикилограммовых бомб — количество, явно избыточное для поражения локальных целей.

Город будет обращен в прах и пепел.

Выслушав донесение, командиры зашумели:

— Это дезинформация!

— Полный бред, зачем им понадобилось уничтожать нашу деревню? Решающие бои идут под Бильбао!

— Отвлекающий сброс информации! Какого дьявола этот макаронник с секретным планом разъезжал взад-вперед прямо перед носом наших бойцов?

— Да, но зачем?

— Чтобы наше командование оттянуло свои силы с места настоящего удара?

— Какие силы? Сил-то никаких нет! Ни зенитных батарей, ни истребителей.

— Просто запугать? Запутать?

Один лейтенант Баррос сидел с отсутствующим видом, как будто не мог понять, что происходит. Хотя он давно уже думал об этом и боялся, что именно так и произойдет. Наконец, как будто очнувшись, он, среди общего гвалта, тихо спросил начальника штаба:

— Простите, а дата?

— Что? Не слышу.

Лейтенант спросил громче.

— Дата налета. Когда, на какой день назначена бомбардировка?

Комендант взял большим и указательным пальцами свою сигару, которая уже успела потухнуть, и просунул ее между своими тонкими губами. И даже попытался потянуть дым.