Бич Божий

– А наше с тобой соглашение, сенатор, остается в силе?

– Разумеется, Туррибий. Но я полагаю, ты учтешь мои физические и моральные страдания и снизишь претензии наполовину.

– На треть, – отчасти согласился с сенатором, пострадавшим в схватке с демонами, бывший комит. – Большего твои раны не заслуживают.

– Хорошо, – печально вздохнул Рутилий. – Пусть будет по-твоему.

Рекс Ян выглядел смущенным. Видимо, пережитое ночное происшествие оставило глубокий след в его душе. Обычно нетерпеливый и даже вспыльчивый, он молча выслушал упреки, которыми осыпали его Туррибий и Стоян. А упрекать внука Гусирекса было за что. Своим легкомысленным поведением он поставил под сомнение заключение договора, важного не только для Рима, но и для вандалов. Туррибий не исключал, что хитрые ромеи специально подстроили ловушку для рекса Яна и теперь довольно потирают руки, радуясь простодушию варваров. Стоян был того же мнения и теперь укоризненно смотрел на молодого вождя. Ян, человек далеко не глупый, уже и сам сообразил, какую совершил оплошность, поддавшись на уговоры комита Ратмира. Но до полного раскаяния ему было далеко.

– Какая жалость, что она жена этого болвана, – вздохнул он.

– Ты имеешь в виду Климентину? – удивился Туррибий.

– Я говорю о Евпраксии, – вздохнул рекс Ян.

Только этого высокомудрым мужам и не хватало. Изволь теперь копаться в чувствах влюбленного рекса. Была бы Евпраксия простой матроной, эту коллизию можно было бы как-то разрешить, но не станешь же похищать императрицу, дабы удовлетворить страсть молодого варвара.

– Я его разрушу, – процедил сквозь зубы Янрекс.

– Кого? – не понял Туррибий.

– Твой Рим.

– Ни одна женщина не стоит Великого Рима, – печально вздохнул бывший комит.

– Евпраксия стоит, – упрямо выдохнул рекс.

Туррибий сокрушенно развел руками. До разрушения Рима в любом случае было еще далеко. А вот до торжественного приема оставалось пять дней. Князь Верен, которому этот договор нужен был не меньше, чем ромеям, никогда не простит оплошности своим послам. Стоян сказал об этом Яну без обиняков.

– Возможно, мне удастся уговорить императрицу Плацидию закрыть глаза на ночное происшествие, – сказал Туррибий, – но о сватовстве к ее дочери лучше забыть.

– Невелика потеря, – равнодушно махнул рукой Ян.

– Князь Верен будет недоволен, – покачал седеющей головой Стоян.

– Но и Плацидию можно понять, – заступился за императрицу Туррибий. – После того как она собственными глазами видела рекса Яна в объятиях сиятельной Евпраксии, ей трудно будет поверить в благородство его намерений.

– Пожалуй, – не стал спорить Стоян. – Вряд ли наше с тобой посольство, патрикий, князь Верен сочтет успешным, но мы сделали все, что смогли.

– Я боюсь разрастания скандала, – озабоченно проговорил Туррибий, – и постараюсь ускорить процесс.

Императрица Плацидия пошла навстречу послам Гусирекса и перенесла торжественный прием на более ранний срок. Подобная спешка удивила многих, включая и императора Валентиниана, который счел решение матери уступкой интригану Аэцию, возвращенному волею Плацидии из изгнания. Дело было, в сущности, не в Аэции, а в сиятельном Литории, с сыном которого Валентиниан сблизился в последние дни. Светлейший Орест, уже возведенный императором в нотарии, сделал все от него зависящее, чтобы опорочить соперника своего отца.

– Почему мы должны уступать варварам африканские провинции, имея под рукой десятки легионов и блистательного полководца Литория? – зло спросил Валентиниан у матери, не успев перешагнуть порог.

Плацидия оторвала глаза от пергамента, который держала в руке, и строго глянула на сына:

– Блистательный Литорий потерпел поражение в Галлии от готов рекса Тудора и вынужден отступить к Арлю. Известие об этом поражении очень скоро дойдет до послов Гусирекса, и требования их станут более жесткими. Мы подпишем договор с вандалами сегодня, дабы избежать унизительных объяснений завтра. А тебе, сын мой, следует больше уделять внимания как государственным делам, так и собственной семье.

Валентиниан внешне очень походил на своего отца Константина. Это был рослый, смуглолицый молодой человек с выразительными карими глазами. К сожалению, он не унаследовал от божественного Константина умения сдерживать свои порывы. Возможно, с годами это умение к нему придет, но пока что необузданностью нрава он больше походил на свою мать, Галлу Плацидию, не отличавшуюся в молодые годы благонравным поведением. Упрек императрицы, хоть и высказанный в мягкой форме, не понравился Валентиниану, и он не счел нужным этого скрывать.

– До меня дошли слухи о демоне, соблазнившем мою жену, – нахмурился император. – Ты на это намекаешь, божественная Плацидия?

– Слухи, порочащие благородных матрон, давно гуляют по Медиолану, – осуждающе покачала головой императрица. – И ты, Валентиниан, отлично знаешь, кто дает повод к возникновению подобных слухов. Ты бесчестишь чужих жен, и теперь кто-то, в отместку, пустил слух о бесчестье твоей жены. Стоит ли этому удивляться, сын мой.

– Ты тоже не подаешь пример благонравия, матушка, – ехидно заметил Валентиниан.

– В твоем упреке есть доля правды, – кивнула Плацидия. – Именно поэтому я отсылаю комита Ратмира в Галлию, в свите сиятельного Аэция. Пусть послужит империи, а заодно наберется опыта у знающего человека. Риму нужны мудрые мужи, а беспечных гуляк у нас и без того в избытке.

Спокойный тон Галлы Плацидии привел Валентиниана в ярость, однако, к сожалению, не нашлось повода, чтобы выплеснуть его наружу. Смешно сказать, но Валентиниан и в восемнадцать лет побаивался матери, хотя даже самому себе не мог объяснить причину этого детского страха. Возможно, виной всему была властная матрона Пульхерия, от опеки которой он все время пытался избавиться и не мог. Его бесчинства отчасти были вызваны этим обстоятельством, но безумие плоти не могло разорвать духовных пут.

– Я отдам Гонорию за варвара, – жестко сказал Валентиниан. – Она не может далее оставаться в девственницах. Это позор для нашего рода.

– Ты император и вправе решать, но, прежде чем выдать замуж сестру, следует все же выслушать просьбу потенциального жениха, – спокойно отозвалась Плацидия.

В словах матери Валентиниану почудилась насмешка, и, может быть, поэтому его ответ прозвучал так резко:

– Будет как я сказал!

Валентиниан почти не слушал послов. Подробности договора с вандалами его не интересовали вовсе. Высокородный Туррибий разливался соловьем, убеждая сиятельную Плацидию в выгодности союза Рима с вандалами, а юный император, сидя в высоком кресле, кусал губы от нетерпения. Казалось, вопрос был решен, но тут в разговор вмешался магистр двора Валериан с какими-то пошлинами. Об этих пошлинах Туррибий и Валериан спорили столь долго, что допекли не только Валентиниана, но и рекса Яна, который стал выказывать признаки нетерпения. Прием, данный в честь вандальского посольства, обставили с такой пышностью, словно речь шла по меньшей мере о договоре с Византией. А ведь князь Верен был узурпатором. Никаких прав на африканские провинции у него нет, так зачем же метать бисер перед свиньями? Точнее, перед гусями. Поскольку прозвище свое верховный вождь вандалов получил именно в честь этой птицы. Валентиниан слышал краем уха, что когда-то гуси спасли Рим, разбудив своим гоготанием стражу, заснувшую на виду у врага. Похоже, теперь пришла очередь ромеям оплатить птице застарелый долг. Эта мысль позабавила Валентиниана, и он с трудом подавил неуместный смех, рвущийся из груди. Хорошее настроение императора не осталась незамеченным многочисленными гостями, приглашенными на прием. По огромному залу, отделанному голубым мрамором, пронесся шепоток, который тут же и умолк под суровым взглядом Плацидии. Торг наконец был завершен, Валентиниан небрежным жестом подмахнул пергамент, поднесенный ему магистром двора, и с интересом уставился на рекса Яна. Увы, варвар надежд императора не оправдал, он, оказывается, умел не только читать, но и писать. Во всяком случае, перо, которое он держал в руке, легко скользило по пергаменту. После завершения всех формальностей рекс Ян заговорил. Варвар владел чужим языком безукоризненно. В своей речи он поблагодарил за гостеприимство божественного Валентиниана, сиятельную Плацидию и даже сиятельную Евпраксию, сидевшую по левую руку от мужа. Евпраксия порозовела и опустила глаза, магистр двора побагровел и едва не выронил драгоценный пергамент из рук. Самое время было варвару заговорить о Гонории, и Валентиниан уже приготовился, чтобы сказать свое веское слово, но, увы, оно не понадобилось. Красноречивый варвар о сестре императора даже не упомянул. Это вызвало шепоток удивления среди свиты, поскольку многие считали вопрос о браке Янрекса и Гонории уже решенным. Валентиниан так увлекся своими мыслями, что запоздал с ответным словом. Пауза затянулась настолько, что сиятельной Плацидии пришлось вмешаться в происходящее и от имени сына произнести прощальные слова. Прием можно было считать завершенным, вандалы откланялись и покинули зал. Валентиниану ничего другого не оставалось, как прошептать бессильные ругательства им вслед.

Глава 3 Комит Ратмир

Для Аэция милость императора Валентиниана и императрицы Плацидии, вернувших его из изгнания, судя по всему, не явилась сюрпризом. Пробыл он в опале всего лишь год с небольшим, так что ему не потребовалось много времени, чтобы ухватить суть проблем, обрушившихся на империю. Высокородному Авиту даже показалось в какой-то миг, что префект осведомлен о неприятностях, разразившихся в Галлии, куда лучше, чем хочет это показать. Сыну патрикия Сара уже исполнилось сорок лет, однако в отличие от прочих римских мужей, обремененных властью, он не утратил стройности фигуры, а его умению обращаться с мечом мог бы позавидовать любой самый опытный боец. Во всяком случае, Авит позавидовал, наблюдая, как Аэций отделывает наглого мальчишку Ратмира, возомнившего себя опытным воином. Префект в два счета поставил юнца на место, точнее, усадил на садовую скамейку, использовав несколько ловких приемов, о которых понятия не имел не только сын матроны Пульхерии, но и сам Авит. Ратмир, раздосадованный поражением, тем не менее признал превосходство Аэция и поблагодарил его за преподанный урок.