Биг-Сур и Апельсины Иеронима Босха

Даже теперь я вижу Рогавея, возбужденного, как всегда, когда он работал над новым холстом. Чтобы окинуть его оценивающим взглядом, ему приходилось делать шаг назад, на улицу. Когда он снова ступал внутрь, то ничего не видел, кроме черноты в глазах. В таком вот экстатическом состоянии постоянно отступая в раскрытую дверь, он то попадал ногой в лужу дегтя, то падал задом в заросли ежевики и крапивы. Но все ему было нипочем. Шипы и жгучая крапива лишь подстегивали его, заставляя быстрей работать кистью. Единственной заботой Рогавея было успеть как можно больше, пока достаточно светло.

По вечерам он расслаблялся. Если не с кем было откупорить бутылочку вина и послушать музыку, он пил и танцевал в одиночестве. Вино ему было противопоказано; он пил потому, что ничего лучшего позволить себе не мог. Достаточно было стакана, чтобы он пришел в хорошее настроение. Иногда он танцевал, стоя на одном месте, и только гуттаперчевые его конечности тряслись, как сардина с вынутым хребтом. Порой он становился настолько развинченным, что походил на осьминога, корчащегося в экстазе.

У Рогавея была навязчивая идея найти место, где климат еще теплей, где в океане можно купаться, а валютный курс позволял бы жить на еще меньшие гроша, чем те, на которые он жил в Биг-Суре. Однажды он отправился в Мексику, пробыл там примерно с год, потом перебрался на Майорку, оттуда на юг Франции, затем в Португалию. Последние годы он жил – и, известное дело, писал картины! – в Таосе [61] , который расположен, во всяком случае, далеко от любого океана, где погода зимой гнусная и где полно туристов. Верно, Родж уговорил индейцев разрешить ему исполнять вместе с ними танец змеи. Другой причины, почему он там остался, не могу придумать.

61

Таос – городок в американском штате Нью-Мексико. Известен большой колонией художников, существующей тут с конца XIX в., и древним поселением индейцев пуэбло, ритуальные пляски которых привлекают в Таос множество туристов. Здесь же, в Таосе, захоронен прах Дэвида Герберта Лоуренса. Прим. перев.

В нашей хижине в Андерсон-Крике, где имелась такая роскошь, как туалет, мы какое-то время вынуждены были обходиться без музыки, поскольку у нас не было ни радио, ни патефона. Это не мешало Гилберту Нейману [62] , еще одному писателю и нашему близкому другу, слышать музыку. Я хочу сказать, слышать музыку наших мест. Каждый, кто устраивается здесь жить, первое время слышит что-то свое. Некоторые слышат симфонии Бетховена, некоторые – военные оркестры, некоторые слышат голоса, а кто-то – стенания и вопли. Особенно те, кто живет поблизости от ручья в каньоне, где рождаются эти жуткие, тревожащие душу звуки. Гилберт с женой и дочерью занимали большой дом, когда-то принадлежавший Варда. (Варда переделал гостиную в танцевальный зал, который служил еще и прекрасной бильярдной.) Но, как я уже говорил, Гилберт уверял, что «музыка» доносится из нашего дома, который находился в доброй сотне ярдов от его. В основном это происходило по ночам, что ему крайне досаждало, поскольку он плохо спал. Пил он тоже неумело, но в это я не стану углубляться. Когда я спрашивал его, что за музыку он слышит и какого рода, он отвечал: «Да ту пластинку Вареза» [63] . Что он имел в виду: «Ионизацию», «Плотность 21.5», «Октандр» или «Интегралы», я так и не понял. «Знаешь, – говорил он, – эта та вещь, где всякие китайские барабаны, бубенчики, бубны, гонги, цепи и прочее дерьмо». Гилберт разбирался в музыке, преклонялся перед Моцартом и в минуты душевного покоя любил слушать Вареза. Где бы они ни жили, а они постоянно выбирали для житья какое-нибудь странное место, у них в доме всегда были груды пластинок. В Банкер-Хилл (Лос-Анджелес), месте столь же потустороннем, как Милуоки, они частенько голодали, зато всегда слушали музыку. Когда они поселились в маленьком зеленом домишке в Беверли-Глен (на окраине Голливуда), Гилберт натирал себя оливковым маслом и, укрывшись в кустах за домом, принимал солнечные ванны. Музыка гремела во всю мощь: Шостакович, «Гаспар из Тьмы» [64] , квартеты Бетховена, Вивальди, фламенко, кантор Розенблатт [65] и так далее. Часто соседи просили его сделать музыку немного потише. Когда он работал над книгой – в гараже, музыка звучала не переставая. (Он садился за работу в полночь, а заканчивал на рассвете.)

62

В добавление к тому, что Г. Миллер говорит о Неймане, стоит упомянуть, что последний был доктором филологии и в его память Кларионский университет, где он преподавал литературу, учредил три стипендии его имени, по сию пору присуждаемые лучшим первокурсникам. Прим. перев.

63

Эдгар Варез (1883 – 1965), американский композитор-экспериментатор и дирижер французского происхождения, писал музыку диссонантную и ритмически асимметричную. Упоминаемая Миллером «Ионизация», например, написана для ударных, фортепьяно и двух автомобильных сирен. С начала 1950 г. занимался главным образом электронной музыкой. Прим. перев.

64

Имеется в виду цикл фортепьянных пьес Мориса Равеля, написанный им в 1908 г. на темы книги стихотворений в прозе Алоизиюса Бертрана «Гаспар из Тьмы». Прим. перев.

65

Трудно сказать, какого из двух канторов Розенблаттов имеет в виду Г. Миллер, старшего, Иосефа, или его сына, Генри, поскольку оба в светской и литургической музыке личности равно легендарные и стали чуть ли не понятием, да и часто вместе выступали в концертах по всему миру. Старший, кантор Иосеф Розенблатт был знаменит не только как вокалист, но также своими композициями, по большей части оставшимися незаписанными, и пользовался особой популярностью в начале 1920-х гг. Кантор Генри Розенблатт среди прочего окончил Джульярдскую школу и не чурался выступать на оперной сцене (по личному приглашению Артуро Тосканини), на радио и телевидении. Прим. перев.

Книга, которую он написал в Беверли-Глен – «У каждой страны свой тиран» [66] , была принята и опубликована нью-йоркским издательством вскоре после того, как он поселился в Биг-Суре. Причем это была великолепная книга, хотя соседи сильно расходились во мнениях относительно ее достоинств и недостатков. Что до меня, то мне не доводилось читать лучшего романа о Мексике. Во всяком случае, теперь Гилберт работал над второй книгой, «Преисподняя». Вот тогда-то, когда он перестал работать по ночам и трудился только днем, музыка – призрачная музыка – и начала его донимать. Конечно, он пил при этом. Садился за письменный стол, что называется, ни в одном глазу, а к концу работы в глазах у него двоилось. Возвращаясь в нормальное состояние, Гилберт становился – не могу подобрать более подходящего слова – очарователен.

66

Нью-Йорк, «Харкорт, Брэйс энд компани», 1947 (прим. Г. Миллера).

Трезвый, Гилберт ходил как индеец – бесшумно, неутомимо, стремительно. Пьяный, он петлял, как человек, находящийся в состоянии транса, или лунатик, который идет по краю пропасти неверной походкой, оступаясь, балансируя, качаясь, но никогда не падая. Когда он находился в подобном состоянии, речь его была под стать его походке. Он буквальным образом продирался сквозь тему своих рассуждений – о Леопарди [67] , тантрах [68] или Поле Валери [69] , к примеру, – совершая опасные обходные маневры, преодолевая немыслимые преграды, возвращаясь назад по своим же следам, падая и вновь поднимаясь, переходя на язык глухонемых, когда не хватало дыхания или слов... Он мог вернуться точно в то место, где остановился, – начав свое пространное замечание в скобках, – и час, и два назад. То есть вернуться к фразе, прерванной на полуслове, и закончить ее.

67

Джакомо Леопарди (1798 – 1837), итальянский поэт и эстетик, одна из крупнейших фигур эпохи Рисорджименто – борьбы Италии за независимость. Прим. перев.

68

Тантра – в широком смысле, любой из многочисленных текстов, имеющих отношение к эзотерической практике индуистов, буддистов и джайнов. В традиционной религиозной индуистской литературе – класс постведических текстов, подобных пуранам (средневековым энциклопедическим собраниям мифов, легенд и т.д.). Прим. перев.

69

Поль Валери (1871 – 1944) – французский поэт и эссеист, член Французской академии с 1925 года. Прим. перев. Прим. перев.

Порою он замолкал на всем лету и, забыв о нас, его слушателях, погружался в медитацию. Со времен жизни в Колорадо у него появилась привычка постоянно ожидать некие послания. Послания эти всегда были от «Мамы Кали», как он называл ее. Иногда Мама Кали являлась ему собственной персоной как раз в тот момент, когда он подцеплял на вилку бобы, и он замирал в трансе, не донеся вилку до рта и не сводя с нее обожающего взгляда.

Эта была лишь одна – гротескная – черта Гилберта, ни в коей мере не умалявшая его очарования. Другая выдавала в нем вечного студента. Будучи специалистом по романским языкам, он свободно владел французским, испанским и итальянским. Его переводы с французского: Валери, Бодлера, Верлена, Рембо, Фернандеса – были великолепны. Он первым в нашей стране перевел пьесы Лорки [70] . Их популярность у нас началась именно с его перевода «Кровавой свадьбы». Переводил он также Района Сендера [71] , может быть, величайшего из романистов поколения Лорки. Самым большим достоинством переводов Гилберта было не только глубокое знание испанского и французского языков, которое он продемонстрировал, но, что куда важней, прекрасный родной язык. Хотя я не думаю, что у него есть опубликованные переводы с итальянского, он часто говорил со мной о таком писателе, как Джакомо Леопарди. Трудно сказать, о ком он отзывался с большим пылом, о Леопарди или о семействе Дузе [72] . А еще он с трогательным увлечением говорил о Чарли Чаплине и Джоне Джилберте [73] – особенно о последнем, о его игре в «Плоти и дьяволе».

70

Шарль Бодлер (1821 – 1867), французский поэт-символист, литературный и художественный критик, автор знаменитой книги стихов «Цветы зла», переводившейся виднейшими поэтами и переводчиками многих стран, в том числе и России. Поль Верлен (1844 – 1896) – французский поэт-символист, известный своим буйным характером, был тончайшим лириком, и его стихи особенно трудны для перевода в силу своей музыкальности, звук для поэта часто был важней смысла. Леандро Фернандес де Моратин (1760 – 1828), испанский драматург и поэт, самый видный из литераторов испанского Просвещения. Враждебность политических и клерикальных кругов, вызванная его симпатиями к французским просветителям и сатирами на современное ему испанское общество, вынудили Фернандеса уехать во Францию, где он оставался до конца жизни и был похоронен между двумя своими кумирами, Мольером и Лафонтеном. Федерико Гарсиа Лорка (1898 – 1936) – самый популярный поэт испаноговорящего мира и один из оригинальнейших драматургов XX века. Прим. перев.

71

Рамон Сендер (1902 – 1982), испанский романист и эссеист, писавший на исторические и социальные темы. В 1935 г. получил Национальную премию по литературе за роман «Мистер Витт в лагере повстанцев». Воевал на стороне республиканцев; после победы франкистов эмигрировал в США. При Франко был в Испании запрещенным автором. Прим. перев.

72

Большинство членов итальянского семейства Дузе были актерами и состояли в одной странствующей труппе, на представлении которой по «Отверженным» В. Гюго впервые, в возрасте четырех лет, вышла на сцену и ставшая впоследствии знаменитой актрисой Элеонора Дузе. Прим. перев.

73

Джон Джилберт, американский киноактер, партнер Греты Гарбо в фильмах «Плоть и дьявол» (1927) и «Королева Кристина» (1933). Прим. перев.

Тут я должен заметить, что Гилберт начал свою карьеру, кажется, в Колорадо, актером на роль молодого человека. А может, это было в Канзасе. Гилберт смертельно ненавидел Канзас. Он там родился и вырос, но по его рассказам об этом штате невозможно было понять, когда это было, в нынешней его инкарнации или предыдущей. Актерская закваска сидела в нем крепко, и даже во времена Андерсон-Крика в нем проскальзывали повадки человека, умеющего привлечь внимание публики. Они проявлялись, когда он трезвел, тогда в его голосе появлялась уверенность, тогда он надевал костюм в черно-белую клеточку, напомаживал волосы, клал в нагрудный кармашек слегка надушенный платок, наводил глянец на башмаках, потягивался, расправляя мышцы, и вальяжно расхаживал по воображаемому помосту воображаемой бильярдной, где проводил воображаемые часок-другой с Падеревским [74] . Когда он вновь обретал форму, то обычно возвращался к незаконченному разговору о том, как несравненно хороши Селин [75] , Достоевский или Вассерман [76] . Ежели он был настроен саркастически, то брался за Андре Жида [77] и топил его в ванне с серой и аммиаком. Однако я несколько отвлекся...

74

Игнацы Ян Падеревский (1860 – 1941), польский пианист, композитор и государственный деятель. Был большим патриотом Польши и по просьбе Пилсудского сформировал внепартийное правительство экспертов, которое и возглавил в 1919 г., впрочем, его премьерство продлилось недолго. С началом Второй мировой войны некоторое время занимал пост председателя Национального совета при Польском правительстве в изгнании, в 1940 г. уехал в США, где вскоре умер. И хотя похоронен Падеревский на Арлингтонском кладбище как видный политический деятель, в истории он остался как неповторимый пианист-виртуоз, выдающийся интерпретатор Листа, Шопена, Баха, Бетховена и Шумана. Прим. перев.

75

Луи Фердинан Селин (1894 – 1961), французский писатель и врач, работавший в государственной больнице в Клиши, леча в основном неимущих пациентов. Селин был противоречивой личностью со сложной человеческой и писательской судьбой, чьи романы, в частности наиболее известный «Путешествие на край ночи», шокировали читателей при своем появлении как своим языком, так и эстетикой, отменявшими всяческие табу. Прим. перев.

76

Якоб Вассерман (1973 – 1934) – немецкий писатель, которого, кстати, часто сравнивают с Федором Достоевским по напряженности моральных исканий. Два его произведения причислены к немецкой классике XX века: это «Каспар Хаузер, или Леность сердца» (1908) и особенно «Дело Маурициуса» (1928), который вместе с позднее написанными романами «Этцель Андергаст» (1931) и «Третья жизнь Керкховена» (1934) составляют единую трилогию. Прим. перев.

77

Андре Жид (1869 – 1951) – французский писатель, Нобелевский лауреат 1947 г., чьи многочисленные романы, пьесы, автобиографические и критические работы оказали глубокое влияние на французскую литературу и философию. Прим. перев.

Музыка! Как-то ночью, часа в два, дверь нашей хибары с треском распахнулась, и не успел я сообразить, что происходит, как кто-то яростно вцепился мне в горло. Сомнений не было – это не сон. Потом голос, пьяный голос, который я сразу узнал, рыдающий и жуткий, проорал мне в ухо:

– Где эта проклятая штуковина?

– Какая штуковина? – прохрипел я, пытаясь расцепить пальцы, сомкнувшиеся вокруг моего горла.

– Радиоприемник! Где ты его прячешь?

Он отпустил меня и бросился обшаривать дом, расшвыривая все вокруг. Я вскочил с кровати и попытался его утихомирить.

– Ты ведь знаешь, у меня нет радио! – кричал я. – Что с тобой происходит? Какая муха тебя укусила?

Не слушая меня, он продолжал искать, разбрасывая вещи, яростно отдирая ногтями обои, круша посуду и кухонную утварь. Ничего не найдя, он вскоре остановился, все еще сыпля яростными проклятьями. Я уже думал, что он повредился умом.

– В чем дело, Гилберт? Что случилось? – говорил я, держа его за руку.

– В чем дело? – завопил он, и я даже в темноте почувствовал, как он прожигает меня взглядом. – В чем дело? Сейчас узнаешь, идем! – Он схватил меня за руку и потащил на улицу.

Пройдя несколько ярдов в сторону своего дома, он внезапно замер и, вцепившись в меня, крикнул:

– А теперь? Теперь ты слышишь?

– Что я должен слышать? – спросил я невинно.

– Музыку! Я просто с ума схожу: одна и та же музыка все время.

– Может, это в твоем доме она играет, – предположил я, хотя был совершенно уверен, что музыка звучит в нем самом.

– Сейчас ты узнаешь, где она играет, – сказал Гилберт, ускоряя шаг и таща меня за собой, как дохлую лошадь. Я слышал, как он, шумно дыша, что-то бормочет о моем «коварстве».

Подойдя к своему дому, он бросился на колени и принялся шарить, по-собачьи принюхиваясь, в кустах и под крыльцом. Чтобы не отставать от него, я тоже стал на четвереньки и принялся искать спрятанный приемник, передающий Пятую симфонию Бетховена. Обшарив таким манером все вокруг дома и под ним, насколько доставали руки, мы разлеглись на земле, глядя на звезды.

– А музыки-то больше не слышно, – сказал Гилберт. – Обратил внимание?

– Ты чокнутый, – ответил я. – Музыка звучит всегда, ни на миг не смолкая.