Билет куда угодно

Он глотнул второй раз и с шумом втянул в себя воздух.

— Кружка пуста, — сказал он. — Принеси еще.

Роланд тут же вскочил, виляя своим дурацким хвостом.

— Есть, хозяин, — и убежал, зажав кружку в неуклюжих лапах.

Роланд торопился, стараясь не обращать внимания на боль в крестце и ломоту в конечностях. Несмотря на селекционную работу, собачье тело все же не было приспособлено для прямохождения. Дар был принят и стал предметом гордости — но за него приходилось платить. Преклонный возраст сказывался: самые старые собаки не выдерживали и позорно трусили на всех четырех. Роланд считал, что стыд при этом заметно сокращал их жизни.

Впрочем, подлинные мучения начинались, когда приходили сомнения. Делать то, что повелевает долг или следовать велениям хозяина, пусть даже злого, глупого, ревнивого и жестокого — но господина. Подчинение было радостью, абсолютной необходимостью; даже если хозяин скомандовал бы «Убей меня!», собака обязана была подчиниться — пусть ее сердце и разрывалось бы от жалости.

Какая радость послужить, наполнить кружку — и какая же боль, поскольку спиртное было ядом замедленного действия. И еще на границе долга и воли хозяина оставался насущный вопрос размножения. Необходимо было как можно скорее уладить его.

Остальные самцы погибли — одни из-за неловкости, другие из-за слишком длинного хвоста, еще кто-то из-за привычки пускать слюни или вследствие неудачного окраса — или просто потому, что хозяин был раздражен. Роланд знал, что смерти собак были не случайны.

Но срок семени уже подходил к концу, а приказа о размножении Роланд все еще не получал. Пищевая машина по-прежнему добавляла в собачью пищу химический препарат-стерилизатор.

Самая молодая сука из ныне живущих смогла бы прожить не более трех сотен лет. А хозяин, если его как следует обслуживать, протянет еще тысячу.

И в мыслях его вновь закрутились картины смерти хозяина — одинокой, жалкой смерти бесприютной дворняги…

Собаки должны размножаться. Хозяин должен отдать приказ.

Роланд нацедил кружку и, задыхаясь, стал карабкаться наверх. У двери стояла одна из самок. Она не заговорила с ним, но в ее выжидательном взгляде ясно читался немой вопрос.

Роланд сокрушенно покачал головой и направился дальше.

Он поставил кружку на столик. Хозяин, похоже, и не заметил его. Ссутулившись среди подушек, заполнявших его серебристо-эбеновый трон, он уставился куда-то в небо. Ожесточенное лицо Властителя было теперь расслабленным, почти мирным.

Может статься, он вспоминал о днях своей юности, когда он прошел весь свет и подчинил его своей воле. А может быть, размышлял о величии предков — об опоясывавших земной шар машинах, о громадных городах, о глубинах разума, сумевшего проникнуть в тайны вселенной.

Время было подходящее — Роланд решил не откладывать. Сердце его болезненно колотилось, а в горле совсем пересохло, когда он промямлил:

— Хозяин, можно мне сказать?

Человек повернул голову, и его воспаленные глаза удивленно сосредоточились на морде Роланда.

— Ты уже вернулся? — с трудом выговорил он. — А где кружка?

— Здесь, хозяин, — ответил Роланд, пододвигая кружку вперед. Подождав, пока Властитель пригубит чашу, он повторил вопрос: — Хозяин, можно мне сказать?

Человек рыгнул и вытер покрытые пеной губы.

— Ну что там еще?

Слова смущенно выскочили из горла пса.

— Хозяин, я последний пес, — смущенно заговорил Роланд. — И срок моего размножения подходит к концу. Если мы не размножимся, то за вами некому будет ухаживать, когда вымрет последнее поколение.

В направленных на пса человечьих глазах светилась откровенная враждебность.

— Так размножайся, — брезгливо сказал человек. — И можешь не обращаться ко мне за разрешением заняться своим собачьим блудом.

Лицо Роланда запылало от стыда.

— Хозяин, для того чтобы размножаться, я должен остановить поступление химикатов в пищу.

— Так останови.

Роланд понимал, что идет какая-то игра. У хозяина было плохо с памятью, но не настолько. Впрочем, хотя надежда и была слаба, настроение Роланда несколько улучшилось. Если это игра, значит, она доставляет хозяину удовольствие.

— Хозяин, это автоматическое устройство, — напомнил пес. — На контрольном барабане стоит ваша печать.

Некоторое время человек молча разглядывал его, костлявой рукой почесывая щетину на подбородке.

— A-а, так вот в чем дело, — протянул он. — Значит, тебе нужно, чтобы я распечатал барабан — тогда ты сможешь произвести на свет еще одно поколение грязных скулящих щенят?

— Да, хозяин.

— Ты хочешь, чтобы твои отродья пережили меня?

— Нет, хозяин!

Полчища неописуемых чувств сражались в сознании Роланда. Он ощущал и стыд, и ужас, и безграничное отчаяние; и в то же самое время понимал, что должен ощутить все это, и был рад. Ибо собака, как бы хороша она ни была, есть собака, а человек, как бы низок он ни был, есть человек.

Хозяин медленно проговорил:

— Так что же тебе в таком случае нужно, Роланд?

— Чтобы вы жили, — ответил пес, и голос его дрогнул. Медленные, редкие слезы его расы потекли у него по щекам.

Человек немного помолчал, затем отвернулся.

— Ладно, неси барабан сюда, — сказал он.

Самка ждала его на лестничной площадке; с ней были еще две. Когда Роланд приблизился, они сперва робко отпрянули, но чувство долга поддержало их.

— Уже?..

— Да! — ответил Роланд. Он поспешил вниз по спуску, а самки последовали за ним. На каждой площадке к ним присоединялись и другие — одни неслись впереди него, другие наседали сзади. Вскоре они заполнили весь коридор восторженным лаем и поскуливанием.

В пищевом помещении его поджидал еще десяток самок, сгрудившихся рядом со шкафчиком у дальней стены; когда Роланд приблизился, они почтительно разошлись. Осторожно, с благоговением, он вскрыл корпус и вытащил длинный барабан, обмотанный проволокой и запечатанный восковой хозяйской печатью.

Властитель мира сидел на троне из эбенового дерева и серебра, упираясь взглядом в пустую, бессмысленную физиономию неба. Из коридора, провонявшего псиной, доносилось отдаленное эхо собачьего ликования.