Билет на балкон
Шрифт:
Кутищев поднялся на пятый этаж и остановился перед дверью с облезлой краской. Очевидно, после того, как отсюда выехали Глорские, ремонт здесь не делали. На дверях висела стандартная жестяная рамка с засунутой в нее бумажкой. «П. К. Сидорович», – прочел Кутищев и позвонил.
Дверь открылась лишь наполовину, и в щель высунулись взлохмаченная женская голова, красные от стирки руки.
– Здравствуйте, – сказал Кутищев и, видя, что у женщины лицо постепенно приобретает недовольное выражение, торопливо продолжил: – Вы не скажете, куда переехали Глорские?
– Господи, – простонала женщина. – Когда же
Дверь захлопнулась. Кутищев постоял немного, раздумывая, что дальше предпринять, потом вспомнил, что Борис хорошо отзывался о соседях по лестничной клетке. Он позвонил в квартиру напротив, особенно не надеясь кого-либо застать, потому что время было рабочее, но ему открыл сгорбленный старичок. Игорь задал ему тот же вопрос.
– А вы ему кем приходитесь? – спросил старичок. – Родственник?
– Нет. Так… Товарищ.
– Да вы заходите ко мне, что же это мы стоим? – пригласил старичок.
Его квартира оказалась уютной и чистой. В клетках на стене прыгало много птичек.
– Увлекаетесь? – спросил Игорь.
– Это я ребятишкам. Сегодня утром ездил и наловил. Клесты. Чайку не желаете?
– Нет, спасибо.
– Сами-то откуда будете?
– Издалека. С юга.
– В командировку или как?
– Да нет. Я специально приехал. Что-то давно писем не было. Пишу – никакого ответа. А потом получаю уведомление, что они здесь не проживают. Что, новую квартиру получили?
– Может, все-таки выпьем чайку? С дороги не помешает.
– Спасибо. Я уже пил в поезде.
– А-а… Тогда другое дело. Употреблять много жидкости вредно…
– Или они в другой город переехали?
Старичок ответил не сразу. Он сходил на кухню, принес пшена, подсыпал в клетки, потом подлил водички.
– Да нет… – сказал он наконец. – Жена его здесь живет. В микрорайоне.
– Жена? А он?
– Его нет.
– Разошлись, что ли? – удивился Кутищев.
– Да как вам сказать… – Старичок отвернулся и стал освобождать чересчур любопытного клеста, который слишком далеко высунулся из клетки и застрял между прутьями. – Его совсем нет.
– Как совсем? – не понял Игорь.
– Вы только не волнуйтесь… С каждым может случиться… Жизнь – она такая штука… Машина перевернулась… Скользкая дорога… Понимаете… Еще прошлой осенью… С каждым может случиться…
Кутищев тупо смотрел на старичка.
– Вы не волнуйтесь, – повторил старичок. – Я вам сейчас чайку все же приготовлю. Чаек, он, знаете, успокаивает…
– Нет, я пойду. – Кутищев плохо слышал свой голос и удивился этому. – Как же так… мы же с ним… мы с ним вместе в отпуске… через горы шли…
– С каждым может случиться, – вздохнул старичок. – А вообще хороший был человек… Птиц любил. Я всегда человека по птицам узнаю… Может, выпьем все-таки чайку?
Рая жила далеко, на самой окраине города. В еловом лесочке стояли два ряда финских домиков-коттеджей, где, как объяснил Кутищеву прохожий, жило заводское начальство.
Рая была дома. За год она сильно изменилась, похудела, но это шло ей, делало изящнее лицо и фигуру. Она сразу узнала Кутищева и, узнав, вздрогнула. Не говоря ни слова, провела через прихожую в большую
светлую комнату. Комната была хорошо, ненавязчиво обставлена. Предметов мало, все маленькое, светлое. Стены оклеены зеленоватыми, с белым вкраплением обоями, под цвет березы. На них почти ничего не было, лишь большой портрет смеющейся девочки («Дочь. Как сильно изменилась», – машинально отметил Кутищев) и инкрустированная костью и серебром, очевидно старинная и дорогая, двустволка с оленьими рогами над нею.– Выпить хотите?
И голос у нее стал другой. Тоньше, мелодичнее.
– Хочу.
Рая прошла к маленькому светлому буфету, где стояло несколько рюмок и две бутылки с иностранными этикетками, и нерешительно остановилась, очевидно не зная, какую из бутылок взять.
– Мне все равно.
– Есть виски.
– Никогда не пробовал виски.
– Очень крепкое, надо обязательно разбавлять.
– Не надо.
Она придвинула к креслу, где сидел Игорь, тоже маленький и тоже светлый столик, поставила рюмки с витыми ножками из желтого стекла, бутылку, из которой уже пили, потому что на одну треть она была пустой, сходила на кухню, принесла нарезанный, посыпанный сахаром лимон и села напротив.
Кутищев нерешительно взял бутылку.
– Пробка откручивается.
Он открутил пробку, налил в маленькие рюмки, и они выпили.
И руки у нее стали другие. Белее. С длинными ногтями, покрытыми слабо-розовым лаком.
– Вы уже знаете?
– Да.
Они помолчали. Собственно говоря, Игорь не знал, зачем он сюда приехал.
– Хотите еще?
– Ага…
Она опять чуть вздрогнула, и Кутищев знал, почему она вздрогнула. Борис всегда говорил «ага».
– Когда… это случилось?
– Восемнадцатого октября. Вы здесь проездом?
– Да.
Было слышно, как в кухне капало из крана. Из огромного окна сквозь тюль на безукоризненно чистый пол падал солнечный свет.
– Он что-нибудь… писал? Какие-нибудь бумаги есть?
Она сходила куда-то и принесла небольшую пачку, перевязанную шпагатом. Кутищев развязал ее тут же, на столике. Это были письма из редакций, рецензии, вторые экземпляры очерков, рассказов.
– Можно я возьму вот это?
– Пожалуйста.
Это была та записная книжка…
– Я, пожалуй, пойду. Скоро мой поезд…
Она не стала его задерживать. Они прошли тем же путем, на крыльце остановились. Светило неяркое осеннее солнце, летела паутина и садилась на елки.
– До свиданья, – сказал Игорь.
– До свиданья… Вам кто… рассказал?
– Сосед… старичок такой… Он… выпил перед… этим?
– Да. Они разбились вдвоем. Разве вы не знаете?
– Нет.
И тут впервые Игорь увидел, как задрожало ее лицо, и из холодной чужой женщины она опять превратилась в ту Раю, которую он знал…
– Он разбился со своей любовницей, – быстро заговорила Рая, и слезы потекли из ее глаз, оставляя на напудренном лице две мокрые дорожки. – Ей оставалось жить несколько месяцев. Это она нарочно! Я знаю, что нарочно! – Рая почти кричала. – Никакого дождя не было! Дорога была совсем сухая! Это она взяла его с собой…
Она упала грудью на перила крыльца и зарыдала.
– Глорский? Губарев… Губакин… Губкин… Гурыкин… Гуровкин… Может, он на новом?
– Да нет… сказали, здесь…