Билет в ад
Шрифт:
Потом… потом Фабиан исчез. Шарли пришлось рожать в одиночестве, под фальшивой фамилией, которую унаследовал и Давид. После они перебрались к Брижитт, которая присматривала за ребенком по ночам. Можно было даже с некоторой натяжкой сказать, что жизнь наладилась… хотя довольно грустная жизнь. Так продолжалось вплоть до попытки изнасилования. До Тевеннена…
Когда Серж вошел в ее жизнь — точнее, когда она сама бросилась в его объятия, — он начал распоряжаться ею с такой безапелляционностью, что это уже тогда должно было бы насторожить Шарли.
«Ты влипла в историю с полицией нравов, ты танцуешь полуголая в каком-то притоне… Я не хочу, чтобы твое имя связывали с грязными историями…» Слушая эти слова, она покорно кивала, как провинившаяся школьница, слишком растерянная для того,
Итак, Анн Шарль Жермон, она же Софи Бердан, превратилась в Шарли Руссо, хотя так и не узнала, существовала ли такая женщина на самом деле или это имя выдумал Серж, чтобы оправдать прозвище Шарли, которым наградил ее в самом начале знакомства, и с тех пор он иначе ее не называл. Итак, Серж Тевеннен окрестил ее заново — уже в третий раз, — и Давида с ней заодно. «Пусть он тоже носит фамилию Руссо, так будет проще для оформления документов — в школу или еще куда…»
Почему она попросила Брижитт сохранить два предыдущих паспорта? Шарли не знала. Скорее всего, это был инстинкт существа, привыкшего к переходам из одного мира в другой: ведь прежде ей уже довелось сменить бальные платья на стринги со стразами, а матрас на полу сквота [8] — на койку в наркологической клинике, и она знала, насколько непрочны эти границы, насколько непредсказуема жизнь… Не исключено, что сыграла свою роль интуиция — уже тогда Шарли предчувствовала, что рано или поздно расстанется с Сержем, который, ко всему прочему, ничего не знал о ее происхождении, хотя благодаря профессиональному чутью мог что-то подозревать. «Да откуда ты, в самом-то деле? Можно подумать, тебя воспитывали в пансионе для благородных девиц!» — ворчал он иногда, но Шарли отмалчивалась, зная, что если плохое воспитание и образование можно улучшить, то сделать обратное фактически невозможно.
8
Сквот — самовольное поселение, в заброшенных или бесхозных зданиях.
— И вот еще мобильник, как ты просила, — добавила Брижитт. — Сим-карту я оформила на себя. — И положила мобильный телефон на стол перед подругой. — Теперь, может быть, ты мне расскажешь, что случилось?
Она села рядом с Шарли и провела рукой по ее волосам с почти материнской нежностью.
Шарли закусила губы. Она еще ни разу в жизни не солгала Брижитт. Даже ни о чем не умолчала. Подруга всегда оставалась для нее единственной опорой, единственной спасительной гаванью, укрывающей от жизненных бурь, единственной читательницей ее истории — полной версии, без купюр… Но рассказать Брижитт о последнем… приключении означало своими руками сокрушить эту опору. Если она промолчит, для подруги так будет лучше.
Потом, когда все закончится, когда она будет богата и свободна — самое главное, свободна! — она позовет Брижитт к себе, и тогда наконец-то для всех троих начнется новая, счастливая жизнь — без мужчин, без измен, без опасностей.
А пока… молчание. Терпение. Осторожность.
— Я не могу, Брижитт… Правда, не могу… Для тебя будет лучше, если…
— Ты ведь его не…
— Не говори ничего. Ни о чем не спрашивай. Обещаю, что вернусь к тебе, как только смогу, и… нет, лучше ты к нам приезжай. И все изменится. Навсегда. Все будет по-настоящему хорошо. Я тебе обещаю.
Брижитт ничего не ответила. В ее широко распахнутых глазах читались ужас, тревога, отчаяние. Наконец она машинально кивнула.
— А Давид… он это видел? — прошептала она. — Как это случилось?
— Не знаю… Я правда не помню. Все произошло так быстро… О господи, что теперь с нами будет?..
Брижитт уже собиралась что-то сказать — наверняка по своему обыкновению утешить, ободрить… Но ей помешал какой-то шум. Разглядев сквозь душистую дымовую завесу маленькую фигурку, переступившую порог комнаты, Шарли тут же вскочила:
— Ты
почему не спишь, котенок?— Не могу уснуть…
— Почему?
— Не знаю… У меня как будто… электричество во всем теле. Оно проходит сквозь меня…
Обе женщины тревожно переглянулись. Брижитт снова непроизвольно кивнула. Шарли приложила ладонь ко лбу сына, чтобы проверить, нет ли у него жара.
После некоторого молчания Брижитт спросила:
— Вы здесь переночуете?
— Нет, я думаю, нам лучше подыскать какой-нибудь маленький отель… Сейчас всего час ночи… Так будет надежнее.
Брижитт поняла, что настаивать бесполезно, и скрылась в кухне, откуда вышла через пару минут с небольшим пакетом в руках.
— Я собрала вам кое-какие лекарства… на всякий случай, — пояснила она, протягивая пакет Шарли. — Парацетамол, аспирин… и теместа. Если Давид так сильно нервничает, то, может быть…
Брижитт замолчала. Продолжать и впрямь не было смысла. Так или иначе, она знала, что Шарли никогда — никогда! — не даст сыну транквилизатор, если только это не будет вопрос жизни и смерти.
— И вот мои ключи от машины, — добавила она.
Шарли уже собиралась отказаться, но Брижитт не позволила ей даже рта раскрыть.
— И без возражений! Это допотопная «клио», она уже почти ничего не стоит. Потом объясню, где она припаркована. Я так поняла, ты приехала на его машине. Ее будут искать в первую очередь. Пока оставь авто здесь, завтра я им займусь. А теперь поезжайте. Не будем тратить время на разговоры…
На прощание она расцеловала Шарли и Давида, после чего быстро шепнула подруге на ухо:
— И ни о чем не беспокойся! Мы всегда выпутывались из передряг, и на этот раз уж точно все будет хорошо!
16
…2…7…14…17…35…
…3…6…
Вдова не переставая повторяла в уме эти цифры, словно в них заключалась какая-то неведомая истина.
Она раздраженно захлопнула за собой входную дверь квартиры. Слишком громко, но тем хуже для соседей… К тому же она редко позволяла себе подобное — обычно у нее было тихо. И если в первое время после того, как она здесь поселилась четыре года назад, соседи взирали на нее с кислыми физиономиями, то постепенно они привыкли к этому странному существу неопределенного пола, возраста и даже цвета кожи, которое ласково заговаривало с их детьми или с нежностью гладило их собак.
Она жила на площади Клиши, иными словами, почти на самой границе между площадью Пигаль и западными районами Парижа. Клео не выбирала это место специально, но оно соответствовало ее нынешнему статусу как нельзя лучше, поскольку она пребывала ровно на полдороге между puta, которой некогда была, и dona, [9] которой надеялась через какое-то время стать: богатой, ухоженной, элегантной…
…2…7…
«Соnо!» [10] — выругалась она про себя. Неотвязная череда цифр уже начала ее раздражать. Словно для того, чтобы еще усилить воздействие проклятия, Клео отшвырнула сумочку — преувеличенно резким, театральным жестом — и опустилась на кожаный диван, который с мягким приятным шорохом принял ее в свои комфортные объятия. Затем попыталась стянуть верхнюю одежду, что оказалось нелегко: костюм сидел на ней как влитой. Двенадцать тысяч евро… Да, тряпки всегда были ее слабостью. За последние десять лет она потратила на них сотни тысяч евро, и теперь ее гардероб был достоин суперзвезды, вроде Мадонны, хотя, скорее всего, был даже лучше — однажды Клео где-то прочитала, что эта дешевка Чикконе жадна, как крыса.
9
Женщина, госпожа (порт.).
10
Блин! (исп.).