Бимайн. Тариф на безлимитное счастье

Я послушала Аню, и мы прошли на несколько метров вглубь.

Просидев в этих кустах, если так можно назвать диковинные растения, несколько часов, мы приняли решение идти дальше по дороге в ожидании отсутствия тупиков. Ориентироваться по солнцу мы не умели, зная только одно: слепит глаза и хочется плакать. Мы сдерживали себя изо всех сил, зная, что только дай слабинку – и весь организм подчинится панике.

Уже на закате мы дошли до конца этой дороги, оказалось, она заканчивалась возле давно не работающего завода, вспоминались фильмы «Хостел» и «Волчья яма», Аня тяжело выдыхала пар, в ее воздухе был растворенный в слезах страх.

От завода (вид завода устрашал своим урбанистичным несоответствием окружающей обстановке) вели несколько тропинок, на каждой из которых следы от шин.

Вспоминался анекдот про Илью Муромца: «Налево пойдешь – 3,14зды получишь, направо пойдешь 3,14зды получишь, прямо пойдешь – 3,14зды получишь. И что ты задумался?»

– Пошли для разнообразия направо, – с уверенностью решили мы. Хотелось хоть раз в жизни принять правильное решение.

И снова несколько часов пешкадралом, натертые ноги и укусы насекомых, ни одного здания и тем более света в чьих-то окнах.

Мы полагались то ли на интуицию, то ли на здравый смысл, одним словом, ждали вестей от Бога. Ведь каждый миллиметр пляжа был надеждой на сохранившийся отель или какую-то инфраструктурированную зону.

Чуть позже полуночи мы легли на пляже и уснули. Нас больше не волновал повтор цунами. Мы были без документов, одежды и изможденные этой достаточно скверной действительностью. Мы легли, отвернувшись друг от друга, тихо рыдали, зная об опасности слез. Стоило бы одной из нас обернуться – и повторное цунами состояло бы из наших слез, нашего отчаяния и природы женщины. Мы готовы были остановить на скаку коней, войти в горящую избу – но не принять вечность своего одиночества разом.

Мой плюшевый мир оказался сотканным из синтетики. И стирка рекомендовалась бережная, мой же язык словами-отбеливателями менял цветовую гамму. На уныло серую, тем серее, тем мрачнее, тем нестерпимее. Нестерпимым отсутствием электричества и звука. Наедине с жестоким прибоем.

Утро выдалось прекрасное. Мы проснулись слегка обгоревшими. Нас тошнило от голода и страха. Все кружилось, кажется, это называется психогенное головокружение.

– Прежде чем выдвинуться в путь, предлагаю найти что-нибудь поесть.

Именно эта природная особенность наших организмов заставила двинуться вглубь.

– Моего прадеда в середине 1942-го взяли в плен, так вот – им выдавали по куску хлеба на день, большинство делили кусок на крошки и постоянно подкреплялись, прадедушка же сразу съедал кусок. Этим он сохранил жизнь, – начала я грустный рассказ.

Если бы в руках была ручка и лист бумаги, я написала бы самые честные в мире стихи, посвятила бы жизни сотни песен, но все, что было со мной – холод от жары и мысли.

Аня увидела дерево с желтыми фруктами, похожими на манго, и бросилась к ним, как коммунист к мавзолею.

– Бери сразу два, – приказала я Ане, наши с ней цинизмы явно поменялись ролями.

– Тебе тоже?

– Нет, вторую – для судмедэкспертизы.

Так мы провели целый день. Лизали фрукт и дальше ждали час, если были живы – то ели. Сильные яды действуют в течение часа – вспоминали мы курс биологии. Кислота фруктов нас не пугала.

Так мы провели полдня. И пошли дальше.

Пляж казался бесконечным, мы брели по нему, пытаясь не думать о том, что это наш медовый месяц.

Мы избегали разговоров о Марате и Алеке. Не зная, живы они или нет, мы боялись произнести и слово, каждая в тайне и молчании переживая возможность этой утраты. Мы гнали от себя мысли скоростью ветра, света и даже тьмы, мы пронизывали оптимизмом каждую измученную клеточку нашего тела, в сотый, а то и миллионный раз оценивая сложности и странности жизни. Мы кричали на Бога и просили пощады. Мы молились и гневались, каждая сама про себя. Мы ели эти фрукты, готовые отдать за этот голод душу, мы пили воду из маленьких рек, не думая о загрязнениях. Да, что там скрывать, мы познавали смысл жизни! Аня сто раз сменила свое привычное «Для чего?» на «За что?».

Основной особенностью этих дней была прозаичность бытия, как, например: то каким листом можно подтереться (Аня проверила на себе, что некоторые оставляли ожоги), то какими ветками сделать подстил для сна, чтобы не принести в постель логово тропических мошек (когда все мое тело было равномерно покрыто укусами, я смирилась – тараканы кажутся мне самыми безобидными существами), тошнота по утру от местной воды и еды (к беременности мы готовы).

Последним познанием мы с Аней занимались, так сказать, в унисон.

Но были и плюсы: мы шли голышом к каждый раз неясному месту назначения, без страха и стыда загорая топлес, стирали белье и не копошились в гардеробе, решая, что надеть.

– Помнишь, я когда-то говорила тебе, что мечтаю об отсутствии мобильного телефона, тишине и природе?

Аня удивилась такому моему вопросу.

– И?

– Я забираю все слова обратно.

Я боялась говорить вслух, но чувствовала всем телом, что Романович жив, так еще и в целости и сохранности. Пьет мартини в посольстве.

2. Точка.ру

Любовь, голод, страсть, гурманство, влюбленность – смещенные центры внимания. И этот голод. Нечеловеческий чувственный голод. Когда нет – не боль, а скорее чувство первичной благодати закрадывается в душе. И, о боже, как же страшно, черт подери, ему отдаться. Каждая про себя пыталась решить, какой же голод, физический или душевный, сильнее. И обе склонялись ко второму. Мы слишком любили своих мужчин, именно их, уже не свою любовь к ним, а именно людей, чье счастье было отныне залогом нашего здорового бытия. Хотя был шанс, что в страхе одиночества любовь просто приобретала гиперболизированное значение.

Спустя еще полтора дня пути мы услышали песнопения метрах в ста пятидесяти от нас. Мы ринулись бежать навстречу, но моя жизненная прагматичность заставила сделать шаги более плавными, мягкими и еле слышными. Пока каждая из нас пластично пробиралась сквозь кусты, нечто страшное, тем, что неожиданное, но русское по интонации в голосе, и тем родное, окликнуло нас: «Эй».

Это нечто было истинно московским. В кепке Dsquared, штанах Richmond и фиолетовой лоснящейся от пота рубашке. Нашли, в каких обстоятельствах выеживаться.