Бином Всевышнего

Но деду-то нужна была Вера. Это была его идея, ради этого он выжил один, ради этого мучился и искал бабушку.

В церкви готовились к отпеванию рабы Божьей Зои. Сгрудились у сколоченного наскоро ящика с крошечным тельцем. Старушки зажигали свечи, уже батюшка приближался и вдруг в ноги ему метнулся человек в овчинном полушубке, невменяемый совершенно, со словами "Вера, Вера, Вера".

Батюшка перекрестил "юродивого" и продолжал свой путь. Дед на коленях метнулся к гробику, поднялся, взял из него крошечное создание и снова встал на колени перед батюшкой, моля его об одном, чтобы переименовал на Веру, пусть даже неживую, но созданную им, Константином. Старушки вмиг пригасили свечи, отступили в мрак церкви, крестясь и причитая что-то непотребное про деда: не мог же батюшка крестить покойницу, не мог и перекрестить второй раз.

Старушкам хорошо известны все церковные обряды. А дед тем временем распахнул тулуп, рубаху, спрятал на своей теплой груди девочку, прикрыв ее овчинными полами тулупа. Он стоял и молил, и молил Бога и вдруг почувствовал будто тельце шевельнулось. Дед истошно закричал: "Она жива!"

Батюшка на мгновение опешил, но сразу же пришел в себя и, не теряя ни мгновенья, взял девочку на руки и переименовал ее. Так моя мамочка стала Верой. Бабки не решаясь приблизиться, запричитали про чудо Господне, а дед поцеловав руки батюшке, прижал свою дочь к сердцу, стал прикладывать к каждому образу и так оставался в церкви до вечера. Бабушка рассказывала, что дед не отпускал маму с рук несколько дней. Не ел, не спал, все держал на груди, гладил, сам кормил, сам пеленал, плакал и молился, молился.

– Он погиб на войне?

– Он умер с голоду в Ленинграде. Он был ранен, но умер от голода. Когда он понял, что регистрация бывших русских офицеров и людей дворянского сословия - это не только обидно и унизительно, но и страшно, дед вернулся в Ленинград без разрешения властей, нелегально, и там "исчез".

То есть он жил, но не официально. Он жил без паспорта. Незаконно. До самого начала войны. Жил в каких-то подвалах, ютился в углах коммунальных квартир, под кроватями у добрых хозяев, таких же преследуемых, как и он. Чтобы подкормиться нанимался на поденные работы, перебирая гнилую картошку на овощных базах, торговал чужи ч добром на барахолках, чистил на углах улиц своего бывшего СапкгПетербурга башмаки прохожим...

Изредка приходил в Эрмитаж навестить своих предков в галерее Героев 1812 года.

Мы часто смотрели кинофильмы, где убегавшие с родины оказывались в каком-нибудь ужасном и даже кошмарном Париже, становясь там швейцарами или таксистами. Нам показывали эти фильмы, чтобы мы знали и понимали, как плохо "бывшим" жилось там, за проклятой границей.

Ну вот. А дед, храбрый офицер, в первую мировую - Георгиевский кавалер, военный инженер... и после всего он добровольно пошел воевать за Родину, за Ленинград. Тогда в сентябре 1941-го, в Ленинграде не придирались, если у добровольца не было в руках паспорта... Тогда верили в таких случаях на слово.

Так Константин Черницкий в возрасте 55 лет был зачислен в ополчение. Сказал, что паспорт где-то дома, искать некогда.

Под Ленинградом во время бомбежки он был ранен в плечо.

Ждать помощи не было времени, да главное, неоткуда. И он решил идти пешком до Ленинграда. Дошел уже полутрупом к такой же несчастной и забытой подруге - бывшей балерине Мариинского театра.

Та лежала в кровати, вставать не могла, ослабела и уже распухла от голода. Дед подлег к ней... В этот же день она скончалась. Дед скончался через неделю.

– А откуда это известно?
– спросил, не выдержав, гость из иного времени.

– Мама узнала узнала от папиной соседки по коммунальной квартире, которая случайно встретилась маме в очереди па передачу в тюрьму. Это тоже отдельный рассказ, в другой раз. А сегодня о маме.

Мамочка моя была дочерью врага народа. Из школы ее исключили.

С трудом, прибавив себе год, она устроилась в ФЗО и стала стеклодувом по реставрации электрических лампочек. Мама редко в жизни плакала.

Но долго и сильно она плакала три раза: первый раз, когда она поняла, что она не будет комсомолкой, что ее не возьмут, отторгнут, что она клейменая, не имеет права состоять в коммуне молодежи. Второй раз, когда, представляешь себе - система, когда умер Сталин.

Вы ведь знаете, кто такой Сталин. Это человек, пришедший к власти в 1929 году и присвоивший себе эту власть не по справедливости.

Палач... Это тоже особая статья.

А третий раз, когда ей выдали на руки документ о реабилитации ее матери. Текст документа сначала привел ее в шок, потом она долго не могла остановиться - все плакала, плакала, почему мать невиноватая сидела, почему столько страданий зазря, лучше бы она была виноватой.

Как было наказать за все это? Надо было выйти из времени и убить.

Надо, чтобы вы удивились, господин путешественник во времени, надо было убить.

Глава 8

Ощущение после ареста ужасное: видишь нелепость свершившегося и бессилие доказать невиновность.

На Северный Кавказ пришла с победой Красная Армия. Немцев погнали.

Мы жили в то время на станции Машу к, в семи километрах от Пятигорска. Население нашего поселка, как, надо полагать, и других с радостью встречало своих. Я помню, был вечер, смеркалось, девочки - Верочка, племянница Леля и другие школьницы - побежали в штаб помогать офицерам размещаться. Из дома брали ведра, тряпки, мыли полы, топили печи, готовы были отдать последний кусок припрятанной снеди.

Я тоже пошла в штаб, настроение было такое, как будто дождалась какого-то счастья. Военные, напротив, очень сдержанно и даже враждебно относились к нам, тем, кто был в немецкой оккупации, разговор не вязался, хотя я готова была расцеловать первого встречного.

Вдруг входит солдат и докладывает, что он задержал двух мужчин, которые шли пешком из Пятигорска. Офицер сказал: "И охота тебе было вести их ночью через лес, расстрелял бы и все".

Мне стало нехорошо. Мне показалось даже, что это не Красная Армия.

Меня арестовали вечером, когда я вернулась домой. Пришли два солдата с автоматами и увезли в штаб. Обратно из штаба меня вел домой офицер для производства обыска. Темно, пустынный поселок, я шла, заложив руки за спину, а в двух шагах за мной с наганом наготове идет офицер.

Страшно.

Вспомнила вчерашний разговор в штабе, думаю, сейчас пристрелит.

Дома, под изумленными огромными глазами Верочки и мамы, он все перерыл, обыск учинил без понятых, не найдя и не отобрав ничего, повел меня обратно. Там уже стояла грузовая полуторка, в которую, в кузов, и посадили меня и еще четырнадцатилетнюю соседскую девочку Любу Веревкину.

По сторонам в кузове сидели шесть автоматчиков, а в кабину сел этот же офицер, так и не представившийся, и нас повезли в Пятигорск.

Отъехав на довольно приличное расстояние, машина неожиданно остановилась, офицер вышел из кабины, спрыгнули из кузова солдаты.

Ну, понятно, мы похолодели от страха, ждем, что сейчас скомандуют:

"Вылезай из кузова" и расстреляют.

Они тем временем сошлись в кружок, долго о чем-то шептались, а потом заняли свои места, и машина поехала дальше. Мы, наверное, были бледнее полотна, я чувствовала, как постепенно отходит холод от сердца, теплеют и начинают шевелиться пальцы. Зачем мы останавливались?