Биологический материал

— Конечно, я же сказал, что эксперимент продолжается.

Поттер улыбнулся, но как-то отстранений, и я поняла, что пора уходить. Я поднялась, попросила как следует заботиться об Эрике и вышла в гостиную, где меня ждали остальные.

— Что тебе сказали? — спросил бледный как мел Педер.

— Он ничего не знает, — солгала я, зная, что мне нельзя выдавать медбрата, который сильно рисковал, рассказав мне правду, и добавила: — Но его состояние внушает мне опасение.

Вернувшись домой вместе с Юханнесом, я притянула его к себе и начала целовать и ласкать. Пока он нарочито громко стонал, я прошептала ему на ухо все, что мне удалось узнать.

17

Эрика, Шелля и еще тринадцать участников эксперимента сдали на органы. Это была официальная информация, неофициальная же — та, что шепталась, кашлялась, распространялась в виде шифровок и туманных сообщений, — была настолько сумбурной, что трудно было распознать, где правда, а где вымысел. Из всей этой каши можно было выудить только следующее: при изготовлении препарата была допущена ошибка, и вместо одной составляющей была добавлена другая, обычно использующаяся при изготовлении химического оружия. Обнаружив это, руководство фармацевтической компании немедленно уведомило Резервный банк, чье руководство в свою очередь приняло решение сдать на органы всех пятнадцать пострадавших участников эксперимента, так как процессы, прошедшие с их мозгом, были необратимыми. Они сработали быстро и эффективно: спасли то, что можно было еще спасти в телах пострадавших, и предотвратили панику в коллективе.

История умалчивала о том, откуда они вдруг взяли столько нуждающихся в пересадке органов, чтобы такое щедрое предложение могло удовлетворить спрос, но я знала, что многие ткани и органы можно заморозить и пересадить, когда возникнет такая потребность. К тому же мертвые тела тоже требуются для проведения разных исследований и экспериментов. По крайней мере, я надеюсь, что Эрик и другие умерли не напрасно.

Оставшихся пятнадцать человек позвали на собрание, которое вела сама Петра Рунхеде — начальник отделения. Обведя аудиторию серьезным взглядом, она сообщила о случившемся и подтвердила то, что мне сказала Виви, что мы, остальные, не испытавшие на себе никаких побочных эффектов, принимали плацебо — сахарные таблетки.

— Разумеется, эксперимент прерывается, — продолжила она. — Вам предложат участие в других исследованиях.

Мы испытывали противоречивые чувства. Это свойственно человеку — испытывать противоречивые чувства, особенно когда выясняется, что ты обязан своей жизнью счастливому случаю: ведь только по случайности мы попали в группу, принимавшую плацебо. Кто-то плакал, кто-то смеялся, кто-то просто сидел в оцепенении, других трясло, они стучали зубами, тупо уставившись в пространство под воздействием шока. Им, разумеется, оказали помощь. У кого-то случилась истерика, и их немедленно отправили к психологам. Мы с Леной сидели спокойно, крепко держась за руки. Только это помогало нам сохранять присутствие духа.

После смерти Шелля шефство над библиотекой взяла на себя Виви. Она была довольна, и не она одна: мало кто скучал по угрюмому Шеллю. Он вечно ныл и жаловался, почти не имел друзей, и его быстро забыли. Тем более что Виви так уверенно держалась в библиотеке, словно она всю жизнь там проработала, расставляя книги и диски по полкам, принимая заказы, выдавая ноутбуки, скачивая электронные книги и болтая с посетителями. Через пару недель все вообще забыли о том, что Шелль когда-то существовал, и не умри он при таких скандальных и трагических обстоятельствах, вряд ли кому-нибудь вообще пришло в голову его оплакивать.

18

После инцидента со смертельным лекарственным препаратом нам с Эльсой в первый и последний раз представилась возможность участвовать в исследовании вместе. Это был психологический эксперимент, с помощью которого требовалось выяснить, существует ли природный, генетически заложенный родительский инстинкт, и если да, то одинаков ли он у мужчин и у женщин. «Ненужные» прекрасно подходили для этого эксперимента, поскольку ни у кого из нас не было опыта рождения или воспитания ребенка.

Первые дни мы сидели в специальных аппаратах, сканирующих мозг, которые измеряли наши реакции, пока на нас опробовали разные вещи, имеющие отношения к детям. Сначала нам показывали фотографии детей разного возраста, потом включали записи с детским смехом, звоном погремушек, плачем младенцев. Затем к носу подносили губки с искусственно созданными запахами каши, детского талька, грязных пеленок и отрыжки. Дальше шли картинки, сопровождавшиеся запахами и звуками, представляющие собой различные угрозы: раскаленную плиту, пожар, дым, бассейн, крутые лестницы, ос, рычащих собак, острые предметы, оружие, ядовитые вещества, неприятных мужчин, предлагающих детям конфеты, детское порно и тому подобное.

Нам пришлось заполнять бесчисленные анкеты и разыгрывать разные сценки. Нас разбивали на группы, чтобы обсуждать различные проблемы. Это продолжалось две недели, но самый настоящий шок мы испытали в предпоследний день, когда вошли в лабораторию № 2, где проходил эксперимент, и обнаружили там целую кучу самых настоящих детей. Их было штук двадцать, самых разных возрастов: от восемнадцати месяцев до шести лет, — и мы должны были играть с ними, разговаривать с ними, кормить их, менять им пеленки и переодевать.

Мы с Эльсой несколько часов играли с четырехлетней девочкой и полуторагодовалым мальчиком. Построили домик из стола, подушек и покрывала и там организовали прием с тортом для кукол, но потом на нас напали террористы, которые всех поубивали. Затем девочке пришла в голову идея, что мы были только ранены, поэтому пришлось поиграть в больницу, где нам наложили пластыри и повязки, и мы снова продолжили игру в куклы. Но тут нам понадобилось прерваться, потому что мальчику вдруг срочно захотелось в туалет. До туалета мы добежать не успели, и нам пришлось переодеть его из красных штанишек, которые ему так нравились, в зеленые, которые он терпеть не мог. Ребенок начал вопить — и вопил, пока Эльсе не пришло в голову, что это же военные брюки и что как раз пора снова играть в войнушку, и мальчик, которого звали Улав, мигом успокоился. Девочку звали Кристина, и я просто в нее влюбилась.

На следующий день нас развели по маленьким комнаткам, где по одному расспрашивали о том, что мы чувствовали, оказавшись наедине детьми. В комнатке были только стол, два стула, записывающее устройство и телевизор с проигрывателем. Меня интервьюировала женщина одного со мной возраста, полноватая, со спокойным, уверенным взглядом. В другой ситуации она бы мне понравилась, но не в это утро.

Весь прошлый вечер и всю ночь меня не отпускала ноющая боль в груди и в животе, которую я обычно испытывала, когда думала о Джоке. Борясь со слезами, я отвернулась от Юханнеса в постели, но он, разумеется, понял, что что-то не так, и безуспешно пытался меня утешить. Я не хотела говорить об этом, но у всех врачей был доступ к нашим медицинским картам, и эта женщина знала, что в юности я сделала аборт. Поэтому у нее хватило совести спросить, как я отношусь к детям, принимая во внимание тот факт, что я сделала аборт. Я отказалась отвечать, и тогда она включила проигрыватель:

— Посмотрите на это, Доррит!

На экране появилась зеленая картинка, словно снятая подводной камерой. Я уже ожидала увидеть рыб, морские звезды, водоросли и кораллы и, наверно, водолаза с кислородной трубкой, но через пару секунд поняла, что это не морское дно и не аквариум, а комната, зеленая спальня с зелеными людьми в зеленой двуспальной постели, заснятая на специальную камеру. Сначала они лежали тихо, один на спине, другой — на боку, потом раздались всхлипывания и за ними шепот; «Доррит?.. Любимая, что случилось?»