Битна, под небом Сеула
Шрифт:
Разговор внезапно перешел на повышенные тона, она пригнулась ко мне, я видела ее расширенные зрачки и надувшиеся от злости вены на висках.
– Ты – никто, деревенщина, поступила в университет и думаешь, что выше всех! Убирайся обратно к себе в Чолладо, лови своих каракатиц!
Вдруг я увидела, какая она уродливая и вульгарная. Слушая ее оскорбления, я не могла отделаться от мысли, что она ужасно похожа на свою мать – то же широкое лицо, скошенный подбородок, низкий лоб, только с разницей в двадцать лет. Все, что она говорила мне, – о возвращении к рыбной ловле, – все это шло от тетушки, она явно говорила то же самое у меня за спиной.
И я решилась. На деньги, полученные от Саломеи, я сняла жилье в другом районе, на холме над Синчоном. У квартиры имелся отдельный вход, и это было очень хорошо: не надо было всякий раз встречаться с хозяйкой. Всего одна комната в полуподвальном помещении со старой раковиной и уборной, отделенными друг от друга полиэтиленовой занавеской. Сыровато, темновато, но здесь я чувствовала себя дома, мне не надо было больше слушать ни нытья двоюродной сестры, ни тетушкиных упреков, ни храпа ее мужа. Я ходила на лекции, покупала себе еду, колу, сигареты и была счастливейшим человеком в мире. Я и представить себе не могла раньше, как это здорово, когда ты одна, совершенно одна и тебе не надо ни с кем общаться. Не понимаю девчонок, которые жалуются, что у них нет подруг, что им одиноко. Они просто не осознают своего счастья. У меня даже не было потребности завести парня. Ребята, с которыми
Единственный человек, с кем мне хотелось увидеться снова, была Саломея. Не потому что она наняла меня, чтобы я рассказывала ей разные истории, а потому что так их слушала: она словно пила мои слова, а глаза ее излучали всю энергию, содержавшуюся в хилом тельце. Как-то утром она позвонила мне сама. Я была на лекции, увидела знакомый номер, высветившийся на экране, но не перезвонила. В обеденный перерыв, когда я ела в столовой свой супчик, она позвонила снова.
– Моши-моши [17] ? (Она сама обычно так отвечала.)
17
Моши-моши (яп. фам. moshi-moshi) – японский ответ на телефонный звонок, принятый среди близких знакомых и употребляющийся не только в Японии.
– Вы мне нужны, я хочу услышать продолжение вашей истории. Почему вы мне не звоните?
– Я была занята в институте, мне поручили организовать семинар по переводу.
Я сказала правду, хотя больше была занята переездом на новую квартиру. Но об этом я не могла сказать ей, ведь мы договорились никогда не разговаривать о реальной жизни, и мне это очень нравится, я считаю, что люди слишком много болтают о своих житейских заботах, которые никому, кроме них самих, не интересны. У Саломеи были огромные проблемы со здоровьем, но она заикнулась об этом один только раз, чтобы пояснить, что не может ходить и что к ней два раза в день приходят медсестры, чтобы переодеть ее и умыть. Ей хотелось, чтобы я поняла, почему она не провожает меня до двери. Раньше у меня не было знакомых в таком состоянии. Моя бабушка перед самой смертью и то могла ходить, хотя и согнувшись в три погибели, и даже выходила во двор, чтобы покормить кур.
– Жду вас сегодня, вы ведь придете?
Я не колеблясь ответила:
– Сегодня в пять.
– Ах, Битна, вы – ангел.
Она сказала это по-английски, а через мгновение я получила на телефон человечка с нимбом из птичек, которые кружились у него над головой.
Я села в автобус и поехала к ней, на улицу рядом с французским лицеем, в южной части города. Ярко светило солнце, и я поняла, что никогда раньше не замечала, в каком красивом районе она живет: небольшие шикарные домики среди садов, современные виллы. Когда я проходила мимо ворот, за заборами яростно лаяли собаки. Прохожие явно не часто забредают в этот квартал, тут совсем не так, как на холмах над Синчоном, где почти все ходят пешком, а некоторые тащат за собой тележки с овощами или толкают тачки со старыми картонными коробками. В квартале у Саломеи – до сих пор я была там всего один раз – даже машины выглядят так, будто они никогда не двигаются. Стоят себе аккуратно на специально размеченных площадках. Перед входом в дом Саломеи я как будто узнала одну машину, серую «Киа», которую припарковала у стены одна из медсестер. В этом было что-то успокаивающее, но, как и всё, что никогда не меняется, это нагоняло определенную тоску, и я чуть не развернулась и не ушла. Но голос Саломеи, низкий голос, которым она говорила: «Дальше, расскажите, что было дальше, пожалуйста», придал мне смелости, и я позвонила в дверь. Меня впустила медсестра, я сняла кроссовки и надела тапочки, которые она дала. Сестра ничего не сказала, главное, она не сказала «Госпожа Саломея ждет вас»: это Саломея так велела – никогда не говорить пустых, банальных фраз. Молчание.
Предвечернее солнце ярко освещало комнату, я была рада, что выбрала именно этот час: мне не хотелось бы находиться здесь в темное холодное время, вдыхать запах болезни. Сейчас же, наоборот, в комнате пахло жасминовым чаем, его приготовила медсестра, и теперь он дымился на ломберном столике рядом с Саломеей. В этом было что-то от ритуала – хотя я пила здесь чай лишь второй раз – а мне нравится все, что похоже на ритуал. Внезапно мне захотелось начать рассказывать, у меня даже задрожали руки от нетерпения. Возможно, это выглядит самонадеянно, но, когда я подходила к дому Саломеи, мне казалось, что это мое предназначение, моя судьба – дать ей ощутить настоящую жизнь. И мне нравилось это, потому что в тот миг, когда я переступала порог ее дома, я не имела ни малейшего представления о том, про что буду ей рассказывать: продолжение про господина Чо или про мадемуазель Китти, а может, придумаю историю про убийцу. Я решила, что сегодня будет Китти.
Вторая история, рассказанная Саломее
Китти пришла в салон красоты рано утром, когда госпожа Лим приготавливала для посетительниц кресла, чистое белье, инструменты и большой чайник с зеленым чаем. Салон у госпожи Лим небольшой, но все в нем прекрасно организовано для приема дам, желающих сделать прическу, покрасить или завить волосы. Клиентура у нее не слишком разнообразна, в основном это женщины среднего возраста, госпожа Лим знает их имена, фамилии и даже кое-какие секреты, которыми обычно делятся с парикмахерами и маникюршами. Поэтому появление Китти в салоне госпожи Лим выглядело странным и непредвиденным. На тот момент никто не знал ни ее, ни как ее зовут. Только позже, через месяц или два, возникло это имя – Китти, может быть, из-за японской куклы или потому что госпожа Лим услышала его от кого-то. Своим появлением мадемуазель Китти взбудоражила весь салон. Две парикмахерши госпожи Лим, Чо Ын и Йери, долго строили различные предположения, основанные исключительно на эмоциях и начисто лишенные логики: «Она такая худая, наверно, она с Севера, из деревни. Нет, не может быть, чтобы она пришла так издалека, лично я бы сказала, что она городская, смотрите, она ничего не боится, идет прямо к нам, как будто знает этот квартал. Городская! Вы-то сами, девушка из Йонволя [18] , можете вообще отличить одно от другого? Во всяком случае, она в полном порядке, вы видели, какой у нее мех? Прекрасного серого цвета, ни единого пятнышка, уж точно она не топталась по деревенской грязи. И потом, она хорошо знает квартал, должно быть, живет тут, рядом, в высотном доме – «Good Luck!». А может, она из того фастфуда? Или из игорного притона? Из притона! Скажете тоже! Что ей там делать среди всех этих пьяниц? Я, конечно, не уверена, но мне кажется, что я ее уже однажды видела – неподалеку от христианской церкви, ею там наверняка пастор занимается, меня бы это не удивило, у нее такой задумчивый вид! Это вы несете всякую чушь –
почему тогда не буддистка из храма Чогеса [19] или с горы Намсан [20] , раз уж на то пошло! Что ей тогда было бы делать здесь? Наш салон не для шикарных дам, он именно для местных теток, что, неправда? Ишь разболтались, прервала их беседу госпожа Лим, сплетницы какие! Давайте-давайте, за работу, белье надо постирать, ножницы, пилки привести в порядок, я вам не за то плачу, чтобы вы тут несли всякий вздор про нашу посетительницу, нашу странницу».18
Йонволь – уезд в провинции Канвондо, Южная Корея.
19
Храм Чогеса – буддистский храм, расположенный в центральной части Сеула, главный центр корейского дзен-буддизма. Создан в 1920 г. (во времена правления династии Чосон буддистские храмы были запрещены). Чогеса принадлежит ордену Чоге, основанному монахом Чинулем. Это крупнейший орден в Корее, управляющий более чем 1500 храмами.
20
На каменных склонах горы Намсан высечено множество буддистских изображений. Самый известный образец такого искусства – Камень Будды, расположенный в долине Тапколь и состоящий из трех каменных стен, украшенных изображениями Будды и его учеников.
Так вот как ее звали: не Китти, не Келли – ничего подобного. Ее звали Странница. И это имя очень ей подходило.
«Вы меня знаете?», «Вам известно, как меня зовут и где я живу?», «Если кто-то прочтет эту записку, просьба ответить тем же способом», «Просьба позвонить по телефону 10 2…» (дальше следовал номер, который я не стану называть полностью, чтобы не стать причиной неуместных и, возможно, оскорбительных звонков). Записку такого рода Странница носила в висевшем у нее на шее мешочке – плетеном соломенном мешочке, даже скорее не мешочке, а кошелечке. Это была идея госпожи Лим. Не то чтобы хозяйку салона действительно интересовали происхождение этой Странницы и ее злоключения, но окутывавшая незнакомку тайна, нечто темное, почти зловещее, что напридумывала себе госпожа Лим, будило ее любопытство. Она не верила в случайности – ни в чем. Все имеет свою причину, смысл и конечную цель, считала она. И если какая-то там Странница в один прекрасный день появилась в ее квартале, в ее магазине у подножия дома «Good Luck!», это не могло не означать какой-то перемены в уже установленном порядке, помех в эфире, результатом которых станет в конце концов нечто непредсказуемое и в то же время пугающее. «Откуда-то же она приходит, – рассуждала госпожа Лим перед своими подчиненными. – Или кто-то ее к нам присылает?» – «Вот вы бы у нее самой спросили», – пошутила одна клиентка, полная женщина лет пятидесяти, которая регулярно приходила делать завивку и которую госпожа Лим недолюбливала, поскольку та была не только женой пастора из соседней церкви, но еще и скупердяйкой и все время торговалась, особенно когда речь заходила о массаже ее толстой шеи, который она всегда требовала сделать ей после завивки, как будто это было в порядке вещей. «Представьте себе, это я и собираюсь сделать», – отрезала госпожа Лим. В этот день ей и пришла мысль класть записки в плетеный мешочек.
В течение нескольких недель мешочек на шее у Странницы хранил свою тайну. Записки оставались без ответа. Но вот в один прекрасный день, когда госпожа Лим и думать об этом забыла, Китти вернулась. Без малейшего страха вошла она в салон, словно всех тут знала, и, усевшись на кресло, обитое черным молескином, стала ждать, когда ею займутся, словно для нее это было обычное дело. Госпожа Лим пребывала в страшном волнении. Она никого и близко не подпустила к Страннице. У нее была приготовлена для нее еда: рисовые шарики и рыба, и она поставила перед мадемуазель Китти тарелку. «Вы, вероятно, проголодались, вы ведь проделали такой путь, так что сначала закусите, а потом можно будет немного и побеседовать». «Побеседовать» – это было слишком громко сказано, потому что госпожа Лим ни на какой разговор особенно и не рассчитывала. Она оставила Странницу трапезничать, а сама пошла делать укладку очередной клиентке, чуть глуховатой даме, которой взбрело в голову покраситься в голубой цвет. Остальные парикмахерши госпожи Лим тоже занимались своей работой, то и дело искоса поглядывая, что поделывает мадемуазель Китти. Та же спокойно, не торопясь ела из тарелки. «А она не голодна», – подумала госпожа Лим. Это доказывало, что она не простая бродяжка, что у нее, должно быть, есть свой дом, свои привычки, есть кто-то, кто о ней заботится. Это успокаивало госпожу Лим и в то же время еще больше разжигало ее любопытство. Как может кто-то, кто ни в чем не нуждается, у кого есть дом, кого окружают любящие существа, заявиться вот так в парикмахерскую, усесться в кресло и ждать своей очереди? У нее даже мурашки по коже побежали, когда она вдруг представила себе, что Странница совсем не та, кем казалась, что она – человек, прибывший издалека, кто-то, кто знал ее лично, и вот теперь, после долгих лет забвения, вернулся на прежнее место. Ей не терпелось закончить подготовку дамы к покраске в голубой цвет и, нахлобучив на нее полиэтиленовый чепец, оставить дожидаться, когда подействует краска, а самой побежать к креслу в конце зала, чтобы поговорить со Странницей. Та же не проявляла никакого нетерпения. Поев рисовых шариков, она лениво зевнула и вроде бы задремала на кресле, прислонившись головой к подушке спинки и прикрыв веки, из-под которых поблескивали желтизной ее глаза. Госпожа Лим так спешила, что не вытерла руки, и когда она протянула пальцы к шее мадемуазель Китти, та отпрянула: ей не понравился уксусный запах краски для волос. «Ах, простите, барышня, – сказала госпожа Лим. – Я знаю, запах не из приятных, сейчас помою руки». Что она и проделала весьма старательно в умывальнике перед креслом. Затем, не зная, какую занять позицию, она присела у кресла на корточки – так, чтобы лицо ее находилось на одном уровне с глазами мадемуазель Китти. «Посмотрим, что за послание вы мне принесли». Она осторожно сняла с шеи Странницы плетеный мешочек и открыла его. Сердце чуть не выпрыгнуло у нее из груди, когда она обнаружила в мешочке сложенный вчетверо листок бумаги – это была совсем не та записка, которую она положила туда несколько дней назад. На тонкой бумаге чуть сиреневатого оттенка детским почерком были написаны фломастером несколько слов.
Я нахожусь на пятнадцатом этаже большого дома. У меня нет ни имени, ни семьи. Кто я?
В этот миг подбежали остальные парикмахерши и, обступив госпожу Лим, стали пытаться прочесть записку через ее плечо. Но госпожа Лим не позволила им этого сделать. Она выпрямилась, аккуратно сложила листок и спрятала в карман своего передника.
«Так что же все-таки там написано?» – спросила Юн, самая молоденькая. «Да, какой ответ она принесла?» – подхватили остальные. Даже пожилая дама с голубыми волосами подошла в своем полиэтиленовом чепце: «Что тут такое происходит, в конце концов?» Одна из парикмахерш попыталась объяснить: «Все хорошо, мадам, просто пришел ответ». Дама возмутилась: «Все хорошо, все хорошо… Но меня-то вы покрасите или нет?» Мадемуазель Китти, ставшая объектом столь пристального внимания, казалось, нимало не была этим обеспокоена. Она томно потянулась, положила изящную головку на другой подлокотник и стала смотреть в другую сторону.
Так она и продремала в кресле все утро и часть дня. Когда пришло время закрывать салон, госпожа Лим решила написать еще одно послание. Парикмахерши ушли, предварительно сложив инструменты и подметя пол в салоне. На улице смеркалось, зажигались огни, слышалось мягкое урчание машин: жители большого дома возвращались после рабочего дня. Торговец апельсинами, расположившись с трехколесной тележкой на углу проспекта, расхваливал свой товар через потрескивавший громкоговоритель.
Госпожа Лим написала записку. Немного поразмыслив, она решила, что пора назвать имя: